Чудовище Рассела

Чудовище Рассела  

Рассказ.  

Посвящается Артуру Конан Дойлю.  

Без его «Марракотовой бездны» этого  

рассказа не было бы.  

Паровая машина крана, выпустив особенно вонючее облако сизого дыма, в последний раз чихнула, и заглохла окончательно. Наступившая оглушительная тишина, однако, облегчения не принесла. Работу нужно сделать! А без крана это не удастся.  

Однако профессор Эдуард Бойлтон Пристли остался непоколебимо спокоен, и даже рук из-за спины не вынул. Его сутуловатый долговязый ассистент напротив, скривился, как от зубной боли. Неудачи экипажа он переживал почти как личные.  

Капитан «Джорджа Вашингтона» Грэхем Паркер вынул, наконец, изо рта неизменную сигару, и зычным хриплым голосом заорал:  

– Эй, на корме! Старпом! Что там на этот раз?!  

Тот, к кому он обращался, старший помощник Питер Лайтмен, по совместительству отвечавший за работу всех механизмов, вынырнул из будки, где размещался двигатель лебёдки, и отёр пот. Несмотря на плюс двадцать два градуса уже в шесть утра, он был в неизменной фуфайке, и весь покрыт копотью, словно лично загрузил все двести двадцать тонн угля в трюмы корабля.  

Сплюнув за борт, он отозвался:  

– Опять чёртов регулятор, сэр! При обратном ходе второго поршня его клинит!  

– Ну, и сколько уйдёт времени? – капитан уже не злился, а даже улыбался – за последнюю неделю регулятор-распределитель двигателя кормового крана стал воистину притчей во языцех.  

– Не больше часа, сэр. Что прочищать, мы уже знаем.  

– Действуйте! Через час жду вашего доклада. Внимание, строповая команда! Все свободны на час. – шестеро вяло переругивающихся матросов, почёсываясь, и давая друг другу шутливых тумаков, отправились на бак, в кубрик. Капитан же не придумал ничего лучше, как тоже сплюнуть за борт, и, обернувшись к Пристли, буркнуть:  

– Господин Профессор, и… э-э… вы, сэр, – он никак не мог, или делал вид, что не в состоянии запомнить имя ассистента профессора.  

Впрочем, особенно винить его за это было нельзя. Чем руководствовался родитель Хацармавефа, давая отпрыску это старинное библейское имя, узнать теперь невозможно: он погиб, когда будущему мученику школ и колледжей не исполнилось и трёх лет.  

Разумеется, его дразнили везде. Но гены сказались – сын сержанта О, Грейди мужественно вытерпел всё, и предпочёл не менять имя, как бы странно оно не звучало. И несмотря на кажущуюся нескладность, накачал неплохие мускулы, и овладел боксом – так что дразнящих к концу отрочества поубавилось. А в университете так и не было вовсе.  

Блестящие энциклопедические знания и великолепная память помогли ему стать главным и единственным помощником самого знаменитого профессора на кафедре морской зоологии в Университете Глазго, где он и завершил своё образование, защитив диссертацию по теме «Кишечнополостные Моллукского архипелага».  

Всё это капитан Паркер отлично знал, но предпочитал профессора и его ассистента именовать без имён, а по званиям. Так что он продолжил:  

– Не угодно ли пройти в кают-компанию, пока старпом и механик починят чёртов агрегат?  

– Капитан, благодарим, за любезное предложение. Но – нет, сэр… Мы лучше закончим укладывать наши инструменты, – ответил за обеих учёных Пристли, как всегда с невозмутимой улыбкой, словно не отдалилась на час его мечта, а официант дорогого ресторана принёс парную осетрину под майонезом – в подарок от заведения.  

Буркнув, впрочем, довольно вежливо «как вам угодно, сэр», капитан удалился в рубку, даже не хлопнув дверью. Впрочем, учёным на судне никто не грубил, и даже на самые наивные вопросы вся команда старалась отвечать вполне доступно и чётко – не то, что другим «сухопутным крысам», пользовавшимся до этого услугами «Джорджа Вашингтона» и его просолённого и повидавшего виды экипажа.  

Ведь несмотря на помпезное название, судно было самым обычным сухогрузом, и в годы своей активной эксплуатации по основному назначению три раза садилось на мель, и однажды – на камни. После двух капитальных и трёх косметических ремонтов руководство Компании решило, что после этой самой посадки, реставрировать превратившееся в решето дно, восстанавливать корпус, и монтировать новые, дизельные, двигатели, нет смысла. Судно давно окупилось. И Компания, которой Паркер честно отдал двадцать два года, продала тридцатилетний корпус со всей латаной-перелатанной начинкой на банальный металлолом. С чем морской волк ну никак не мог смириться.  

Этот ветеран перевозок за годы службы подкопил, конечно, кое-какой капитал. Но всё равно ему пришлось взять в долю старшего брата и его зятя, «чистоплюя с белым воротничком», ворочавшего, однако, весьма солидным капиталом, чтобы выкупить старый сухогруз, дооборудовать, и начать «в хвост и в гриву» использовать в так называемом «частном извозе».  

Чего только не перевезла потрёпанная, но ещё надёжная посудина за последующие восемь лет под чутким руководством шестидесятидвухлетнего матёрого профессионала! И приносила вполне приличный доход, несмотря на чудовищное количество угля, поглощаемого топками котлов.  

Разумеется, при средней рабочей скорости в семь узлов она не могла перевозить экзотические бананы-ананасы из латиноамериканских стран. Зато медленно, но в целости перевозимые станки, селитра, зерно, уголь и прочие не боящиеся длительного хранения товары позволили капитану Паркеру год назад выкупить свою долю у брата. Если всё и дальше пойдёт (тьфу-тьфу! ) как надо, ещё через год он рассчитается и с мистером Гугенхаймом-младшим.  

Войдя в рубку, капитан грозно зыркнул из-под кустистой брови на вахтенного. Тот, хотя и стоял у штурвала, в данный момент представлял собой, скорее, бутафорию: машины были остановлены, и судно свободно дрейфовало в пятистах милях к югу от северного острова Галапагосского архипелага. Ответив на приветствие, капитан прошёл к столу с картами.  

Пока профессор платит такие деньги, он точно может рассчитывать на хорошее отношение к себе и команды и самого Паркера. Хм. Да, всё верно. Вот сюда он и просил добраться: глубины порядка двух миль, течения практически отсутствуют, а в это время года и шторма – редкость. Так что уважаемый профессор может смело забираться в свой дурацкий аппарат и спускаться хоть к дьяволу в пекло.  

Нет, не то, чтобы капитану Паркеру не нравилась идея профессора – исследовать океанское дно на предмет обнаружения новых видов морских обитателей… Просто он вообще не был любителем нетрадиционных действий. К каковым причислял всё, что не приносит дохода непосредственно.  

Что ж. Нельзя винить прагматичного морского волка за приверженность профессиональным традициям и… Здравому смыслу. Всё-таки, его профессия – морские перевозки, а не абиссальная ихтиология.  

Профессор, проводив скрывшегося в рубке капитана ироничным взглядом, довольно бодро спустился с мостика к паровой лебёдке. Хацармавеф, как всегда, молча, последовал за ним.  

Теперь, на последнем этапе, когда сложный монтаж был закончен (хотя всё из-за того же крана не за два дня, как наивно планировал профессор, а за пять), и оставалось уже только вывести неуклюжий агрегат за борт, можно было не торопиться: время… Терпело!  

– Доброе утро, старпом! – на бодрый оклик Пристли измазанное в машинном масле лицо Лайтмена высунулось из тесной будки. Старпом явно стоял на коленях, и помогал что-то отвинчивать механику «Джорджа Вашингтона», Рону Батлеру, сдерживаемые и несдерживаемые ругательства которого доносились из полутьмы двигательного отсека.  

– Хелло, герр профессор! – (догадаться, почему старпом сходу стал именно называть так уважаемого шотландца было вряд ли возможно, так как сам старпом на недоумённые вопросы просто смеялся, и твердил, что «так звучит солидней! », профессор же почему-то не возражал) старпом на приветствие отозвался весьма бодро. Похоже, он тоже миновал этап «да чтоб ты провалился со всеми своими потрохами, чёртов ящик! »  

За эти пять дней к капризам мотора кормового крана уже привыкли все на судне, и то, что он не всегда мог справиться с девятнадцатитонным аппаратом для исследования пучин океана, уже не раздражало, как в самом начале, а считалось чем-то вроде доброй традиции. Возможно, не последнюю роль в этом сыграло отношение самого начальника научной части: на все отказы и поломки он неизменно заявлял:  

– Ничего. Нам торопиться некуда. Тише едешь – дальше будешь. – а когда окружающие начинали ворчать, или посмеиваться, добавлял, – От того места, куда едешь!  

– Ну, как там сегодня наш любимый мотор?  

– Хм-м… В-принципе, неплохо, сэр. Рон уже чинил этот чёртов регулятор, так что мы знаем, в чём дело. Сейчас разберём, промоем, подточим, и снова соберём – будет, как новенький.  

Эту нехитрую сказочку «герр» профессор и его сутулый ассистент слышали уже раз семь, так что все вполне беззлобно посмеялись. Не участвовал только Батлер – он как раз загремел чем-то большим, и выругался особенно цветисто: всё ещё горячая крышка распределителя пара шмякнулась ему на колени. Впрочем, толстые брюки комбинезона спасли механика от серьёзных последствий. Сдвинув деталь на палубу, он попросил о помощи:  

– Сэр! Вы не могли бы…  

– Да, Рон, сейчас. – старпом был в рукавицах, и вдвоём они выволокли металлическую коробку сложной формы на открытое пространство кормовой надстройки. Только теперь механик соблаговолил, впрочем, довольно приветливо, буркнуть:  

– Доброе утро, господин профессор, доброе утро, Хацармавеф! – почему Батлеру удалось так легко запомнить неординарное имя ассистента, вряд ли понимал даже он сам. Зато после примерно десяти повторений в его присутствии, странное буквосочетание уже весьма сносно мог воспроизвести и старпом.  

– Ну как, Рон, успеете за час-то? – профессор был как всегда, спокойно-приветлив. Он не боялся, как он их называл, «временных неудач». За время своей работы в Университете он вполне свыкся с мыслью, что для того, чтобы чего-то реально добиться, нужно не взрываться и штурмовать, а методично и кропотливо ковыряться.  

Старпом не мог не отметить действенность такого подхода.  

Вот он стоит – плод девятилетнего упорного труда. Расчётов и бессонных ночей. Препирательств с металлургическими заводами и поставщиками оборудования. Выбивания субсидий и вытрясания собственного кармана. Вот именно: если бы не немалый капитал, нажитый отцом профессора на знаменитых поставках чая из Индии, и оставленный затем в единоличное владение наследнику, не видать бы «герру» профессору любимой игрушки, как своих ушей…  

Нет, профессор вызывал у всего экипажа только положительные эмоции. Во-первых, никому никогда не указывал, как что делать. Во-вторых, был неизменно бодр и неколебимо спокоен. И в-третьих – щедро платил за выполняемую работу.  

Поэтому, убедившись, что ремонт идёт пусть медленно, но верно, оба учёных действительно забрались по приставной лестнице в недра своего чудища, стоявшего поперёк корпуса тут же, возле крана, и занялись делом.  

Теперь, когда убрали огромные брезентовые полотнища, укрывавшие части аппарата от любопытных глаз в порту, детище учёной мысли уже примелькалось, и не казалось нелепым монстром – даже экипажу.  

Профессор зачитывал пункты длинного списка, а Хацармавеф демонстрировал в тесной кабине то, что требовал его шеф. При этом оба придирчиво осматривали, как эта вещь закреплена, не мешает ли проходу, и функционирует ли. Особое внимание уделяли электропроводке. Предметов и приборов было много, и работы хватило бы как раз на час. Однако снаружи странное устройство выглядело просто – почти как чудовищная цистерна, каковой по сути и являлось по большей части. Несмотря на это, профессор смело собирался вверить ему свою, и верного помощника, жизни.  

Для тысяча девятьсот седьмого года аппарат выделялся непривычной намётанному (да и ненаметанному) взгляду компоновкой и революционным новаторством технических решений. Основной корпус, действительно представлявший собой огромную, сильно вытянутую бочку, слегка заострявшуюся на концах, достигал в диаметре четырёх ярдов, и в длину занимал пространство от одного борта «Джорджа Вашингтона» до другого – то есть шагов тринадцать. Вначале отдельные его части, а теперь и весь собранный корпус надёжно, ещё в порту, был принайтован к мощным деревянным козлам из пятидюймовых брусьев, так, что даже самый сильный шторм не смог бы сорвать его с палубы.  

Под центром «бочки» теперь висел, почти касаясь настила палубы, венец инженерной мысли: сфера, отлитая на заводах Армстронга в США, из прочнейшего стального, с примесью хрома и никеля, сплава, диаметром больше восьми футов. Стенки шара достигали в толщину трёх дюймов, поэтому неудивительно, что из общих девятнадцати тонн веса одиннадцать приходились именно на отливавшую серо-стальным цветом, сферу.  

В трёх местах по бокам в ней имелись иллюминаторы, забранные шестидюймовыми плоскими кварцевыми стёклами, выточенными в виде конусов с наружным диаметром побольше фута – для улучшения обзора, и лучшего противостояния давлению. Ещё один иллюминатор, тоже всего шестидюймового диаметра, имелся в дне сферы. Сверху же она герметично закрывалась пятнадцатидюймовым люком – только-только протиснуться! И больше ничем наружный интерьер сферы «обезображен» не был.  

«Бочка» же представляла собой тонкостенный цилиндрический железный корпус, который предстояло заполнить бензином, после того, как удалось бы спустить батискаф на воду, из двух танков по сто тонн каждый. Нужен был этот корпус только для придания плавучести «чертовски тяжёлому д…му», как традиционно грубо, но весьма реалистично описал конструкцию в целом капитан Паркер.  

Со всех сторон лёгкий корпус «бочки» щетинился прожекторами и винтами в цилиндрических защитных кожухах. Хотя, как прагматично отметил старпом, «вряд ли там будут водоросли! ».  

Убедившись, что всё для первого, пробного запуска, на месте, и никуда само не уйдёт, учёные выбрались наружу. После тесноты и спёртого воздуха крохотной сферической кабины, просолённый и пропитанный запахом йода и слегка подгнивающей рыбы, наружный воздух, показался приятней любой французской парфюмерии. Старпом, механик, и трюмный первой категории Фергюссон как раз закрепляли крышку пресловутого распределителя. Старпом приветливо помахал рукой:  

– Порядок, герр профессор! Сейчас запустим!  

– Великолепно. – отозвался Пристли, ни мало, впрочем, не сомневающийся, что это обещание не обязательно исполнится. Они с ассистентом подошли к будке крана спокойно, и без лишней суеты пронаблюдали, как запустили капризный, сильно дымящий, и шумный агрегат.  

Удивительно, но на этот раз, похоже, всё работало как надо. Старпом пошёл доложить, хотя тарахтело так, что только мёртвый не догадался бы, что мотор крана, наконец, заработал.  

Капитан возник на мостике, махнул рукой и что-то крикнул – шум заглушил его слова. Но быстро вернувшийся Лайтмен крикнул Рону прямо в ухо, что «Можно, мол, поднимать, и спускать! » Рон приготовился так и сделать, сидя в застеклённой передней части крана, и дёргая за рычаги.  

Вернулись строповые. Осторожно и медленно тросы натянулись, и огромная конструкция, уже освобождённая от всех креплений, неторопливо взмыла над палубой. Трое матросов, страхующие передний, и ещё трое, занимавшиеся задним строповыми концами, показали жестами, что всё в порядке. Ветра почти не было, и раскачивания, или повороты не угрожали поднятому батискафу.  

Всего за каких-то двадцать минут его спустили на воду, и надёжно принайтовали к корпусу. Гигантские копровые транцы не давали «бочке» биться о корпус судна.  

– Ну вот, герр профессор! – подошедший старпом лучился оптимизмом. Двигатель выключили, и над океаном снова царила благословенная тишина, – Сейчас ребята запустят насосы, и начнём вашу бочку заполнять!  

– Прекрасно! – профессор явно был наконец-то рад, – Сколько времени это займёт?  

– Ну… по прикидкам Рона, где-то часов пять. То есть, это – при самом благоприятном раскладе. – поспешил поправиться Лайтмен.  

– Прекрасно. – повторил профессор, – То есть, можно через три-четыре часа перекусить, немного подождать, и ещё до обеда опробовать нашу малышку в действии.  

– Да, сэр. Можно, сэр. – старпом размазал по лицу очередной жирный шматок смазочного масла с угольной пылью, – Пойду, доложу капитану.  

Смысл этого действия несколько ускользал от профессора, так как капитан собственной персоной всё ещё маячил на мостике, опираясь локтями о перила – всего в каких-то десяти ярдах от будки крана по прямой, только повыше, и не мог не знать об успешном окончании спуска. Но – субординация и дисциплина – есть субординация и дисциплина!  

Да и хорошо, что капитан Паркер держал своих ребят, как говорится «в ежовых рукавицах» – может быть, именно поэтому старая посудина ещё весьма бодро плавала, и явно собиралась поплавать ещё.  

После ланча, состоявшегося традиционно в кают-кампании в час дня, капитан приказал всей палубной команде всё проверить, и быть наготове.  

Расчёты учёных блестяще подтвердились – заполненный под завязку лёгким авиационным топливом батискаф торчал из воды всего на полтора-два фута. Конечно, при сильном волнении на таком не поплаваешь… Но в подводных глубинах, по словам профессора, волнения нет.  

Сам «герр» профессор и Хацармавеф скрылись, бодро помахав на прощанье, в люке своего «плавучего гроба», как невежливо описал странный аппарат боцман Ричи О, Хара. После чего двое особо здоровых ребят из трюмной команды завинтили тяжеленную крышку сферы. Не нужно было специального приказа – все свободные от вахты матросы вместе с работающей частью вахтенной команды с нескрываемым интересом следили за невиданным зрелищем.  

Вот отданы швартовы, и профессор получил от капитана через пока ещё неотсоединенный провод телефона пожелания «семь футов под килем». Профессор как всегда вежливо поблагодарил, и приказал отсоединить и провод.  

Первые две минуты ничего не происходило – очевидно команда батискафа осваивалась в своей крошечной рубке. Но вот вдруг возле кормы возникло волнение – включились винты. Не слишком быстро, но и не медленно, а со скоростью, как намётанным глазом прикинул капитан, около двух узлов, вертикальный цилиндр входного кессона стал удаляться, затем описал вокруг кормы «Джорджа Вашингтона» полуокружность. Похоже, всё в порядке – маневрирует посудина уверенно.  

И вот, наконец, на глазах у всех чёрно-жёлтое пятно медленно и уверенно скрылось из глаз: батискаф отправился в первое, пробное, погружение.  

Гула возбуждённых голосов капитан старался не замечать: он внимательно рассматривал место погружения в бинокль. Нет, ничего не всплывает, и воздух не пузырится. Значит, будем надеяться, всё в порядке…  

Хотя они с профессором договорились, что в первый раз все проверки займут не больше часа, Паркер немного волновался. Техника, хоть и собранная на лучших заводах, но – новая. Мало ли! Впрочем, хотя расписка и Пристли и Хатцармавефа в том, что они сами… претензий не имеют… весь риск принимают на себя… и т. д. была надёжно заперта в сейфе капитана, это не мешало ему действительно переживать за судьбу пионеров морских пучин.  

– Сколько там?.. – Паркер глянул на хронометр рубки. Надо же! Прошло всего девятнадцать минут! А кажется – не меньше часа! Хм. Нет, так не пойдёт.  

– Марсовый! – окрик был обращён к вороньему гнезду на грот-мачте, – Бинокль в порядке?  

– Так точно, сэр! – в бочку он загнал самого юного и глазастого матроса, Энди Хиггинса. Впрочем, какого, к чертям, матроса – вчерашнему юнге только-только исполнилось восемнадцать. У него даже шрамов от драк в портовых кабаках было только три, – Видимость отличная!  

– Хорошо! Докладывай, как увидишь что-то… подозрительное, или необычное. Ну, или если они всплывут!  

– Есть, сэр! Обязательно, сэр! – вот мальчишка, даже ответить толком ещё не умеет! Паркер досадливо поморщился. Ничего, скоро пообвыкнется, будет отвечать как положено. А пока…  

Выпятив грудь и пожевав сигару, Паркер вернул лицу каменно-непробиваемое выражение, и удалился в рубку.  

Когда глубина достигла двухсот ярдов, за иллюминаторами стало практически темно. Профессор включил электрическое освещение – они ведь сейчас не вели работу, а проверяли как раз аппаратуру батискафа. Пока всё оказалось в норме. Никаких струек воды, или подозрительных звуков их детище не выдавало.  

Поработав рычажками настройки, Хацармавеф доложил:  

– Прожекторы левого и правого борта в порядке. Поворачиваются легко, и быстро. Но сэр… Дальность освещения несколько меньше расчётной. Я бы оценил ее… Хм-м… в двадцать ярдов.  

– Ничего, Джимми. Это ничего… – когда они оставались вдвоём, профессор именовал своего ассистента именно так. Это было и как бы символом доверительных отношений, (всё же – одиннадцать лет вместе! ) и куда проще, – До глубин в четверть мили всё ещё полно планктона и частиц разного мусора. Вот они и снижают видимость, рассеивая лучи. Доберёмся до абиссальных глубин – и всё будет, как надо.  

– Профессор… – Хацармавеф замялся на секунду, что не укрылось от чуткого уха его начальника, – а какое реально давление сможет выдержать наша… э-э… батисфера?  

Пристли помолчал, постучав тонким изящным и ухоженным ногтем по шкале глубиномера. Затем глянул вниз – в донный иллюминатор.  

– Мы всё делали с запасом. Единственное, в чём я хоть как-то сомневаюсь, это – стёкла. Если бы не они, наша кабина сама по себе могла бы выдержать и все шестьсот атмосфер. Ну а так – я не рискну спуститься глубже, чем до четырёхсот. Хотя… здесь больше и не понадобится.  

– Да, наверное. До дна, согласно измерениям капитана – всего три тысячи восемьсот девяносто метров. Это как раз триста девяносто атмосфер. – несмотря на своё английское происхождение, все расчёты и параметры учёные предпочитали делать и оговаривать в новых, метрических, наименованиях. Так было легче: заказы на оборудование размещали в восьми странах.  

– Точно. Ну-ка, посмотри, что там с датчиком углекислоты?  

– Показывает ноль два процента. Пора, наверное, вскрыть поглотитель.  

– Действуй. – профессор не отрываясь смотрел в иллюминатор дна, орудуя мягкой фланелевой тряпкой – стекло запотевало, – Чёрт! Это может стать проблемой! Глубже вода будет ещё холодней, и мы рискуем ничего не увидеть из-за нашего же дыхания!  

– Не думаю, – ассистент вскрыл первую банку с поглотителем углекислого газа, – большая часть паров осядет на корпусе – он ведь лучше проводит тепло, значит, и охлаждается быстрее.  

– Угу. Пожалуй, ты прав. Да, уже получше. Ну, что там с остальными показателями?  

– Глубина – четыреста метров. Температура за бортом – плюс шестнадцать… Скорость хода – полузла, скорость погружения – ноль три метра в секунду… – Хацармавеф спокойно отчитался о всех показателях собранных на большой вертикальной рабочей паннели, многочисленных приборов, – Це-о-два уже вернулся к ноль одному проценту.  

– Отлично. – профессор взглянул в лицо своего напарника, располагавшееся теперь, когда он встал с пола, всего в футе от его, – Думаю, для первого раза достаточно. Не будем же пугать нашего милого капитана, и вернёмся на поверхность, – Продувай.  

– Слушаюсь, сэр. – Хацармавеф щёлкнул тумблером, и в балластные цистерны пошёл воздух из баллонов со сжатым газом. – А ничего, что у нас воздух под давлением всего в пятьсот атмосфер? Вдруг он от низкой температуры… сжижится?  

Профессор фыркнул. Потом ухмыльнулся. Он и сам нервничал, поэтому ответил просто:  

– Нет. Внизу – не ниже плюс трёх по Цельсию. При такой температуре воздух – ещё воздух.  

– Хорошо, сэр. – В голосе ассистента особого облегчения не наблюдалось, – Уже триста ярдов. Скорость подъёма – ноль три метра в секунду… Минут через пятнадцать всплывём!  

– Вот и чудесно. Ого! Надо же – у нас в кабине только плюс восемнадцать. Завтра надо не забыть тёплые брюки и фуфайки – а то замёрзнем. Не хватало только простудиться в районе экватора!  

– Вижу всплывшую рубку батискафа! – Крик Хиггинса пришёлся как нельзя более кстати.  

Вовремя! Паркер уже начал дёргать себя за ус, что всегда служило для его команды сигналом, что сейчас кто-то получит основательный разнос, плюс наряд на камбуз вне очереди, поскольку капитан сердится, – Вижу красную ракету, сэр! Направление – зюйд-зюйд-вест, расстояние – пять кабельтовых!  

Ну уж ракету видели все – в полумиле от «Джорджа Вашингтона», шипя, и рассыпая искры, дымила, неторопливо опускаясь, потухающая звезда.  

Вернувшись в рубку, капитан отрывисто скомандовал:  

– Малый – вперёд! На румбе – зюйд-зюйд-вест!  

Судно послушно заложило вираж, и неспешно – чтобы не дай бог не повредить! – подобралось к нырявшей и раскачивающейся на невысокой волне, чёрно-жёлтой полосатой рубке батискафа.  

После пятнадцати минут манёвров удалось завести стрелу с тросами на палубу танцующего аппарата, и даже подвести его к борту. Подсоединили провод телефона.  

– Поздравляю, капитан! Вы, ваш экипаж, и «Джордж Вашингтон» теперь навеки будете вписаны в историю освоения океанских глубин!  

Капитан предпочёл бы… получить деньгами. Но он был искренне рад, что «безумные авантюристы-самоубийцы», как он называл их про себя, целы, и, вроде, вполне здоровы. Значит, работает чёртова хреновина.  

На надёжную швартовку с обязательным транцеванием копровыми мешками, и откачивание воды из центрального колодца, ушло почти полчаса. После чего стало возможно открыть люк стальной сферы. Экипаж батискафа в этом плане полностью зависел от сноровки экипажа обслуживающего судна. Но – это было неизбежным злом.  

Если бы профессор спроектировал мощный прочный цилиндр, проходивший сквозь «бочку» к своей сфере от поверхности океана, пришлось бы делать эту самую бочку на добрых три метра длиннее, а её диаметр – на пару футов больше. Такого веса и размера аппарат уже не поместился бы на обычном судне, и не каждый грузовой кран приподнял бы его…  

Да и изготовление обошлось бы дороже. Средств же, как всегда, не хватало.  

Учёные стали взбираться по верёвочному трапу. Лицо профессора лучилось оптимизмом даже больше, чем обычно. Когда они поднялись на палубу, Паркер счёл долгом хозяина «Джорджа Вашингтона» поприветствовать первооткрывателей «новых горизонтов Науки»:  

– Ну, господин профессор, и… вы! Поздравляю! Похоже, работает ваша… э-э… посудина.  

– Благодарю, капитан! Спасибо господа! – профессор крикнул это всей команде, разумеется, не упустившей случая пронаблюдать его победно-торжественное шествие по трапу к рубке, и теперь отозвавшейся довольно фривольными выкриками и шуточками про традиционных морских чертей и прочих фольклорных персонажей глубин, – Это грандиозно! Да, аппарат работает! Всё в порядке! Джентльмены! Мы внесём выдающийся вклад в дело освоения абиссальных глубин, и природных богатств дна! Мы – пионеры. – профессор несколько задохнулся, как от усилий, так и от переполнявших его эмоций. Ассистент же его столь бурно своего ликования, как всегда, не проявлял.  

– Это замечательно, господин профессор. – капитан уже был привычно спокоен, – Примите мои… и всей команды, разумеется, – поздравления! Кок сегодня приготовил праздничный обед. Как насчёт того, чтобы через… Хм-м… полчаса – приступить?  

– Замечательная мысль! Благодарим, капитан! Конечно, мы с удовольствием воспользуемся вашим любезным приглашением!  

Обстановка за столом в кают-компании царила приподнятая и непринуждённая.  

Даже старпом умудрился несколько отмыться, и в парадном кителе выглядел вполне солидно. Улыбающееся лицо не портила даже явно нуждавшаяся в очередной стрижке, кустистая борода.  

Воздав дань и великолепному (вот уж не ждали! ) супу, и жаркому, (немного, правда, подгоревшему) все умиротворённо потягивали неплохой кофе.  

Когда все салфетки были использованы, и члены маленького коллектива расслаблено откинулись, старпом, довольно крякнув, начал атаку:  

– Уважаемый герр профессор! Я, конечно, ещё раз от всей души поздравляю вас с тем, что ваш, как это говорится, выстраданный в тиши кабинетов, и теперь опробованный в «боевых условиях» аппарат – работает… Не сочтите за бестактность. Ну а всё же – для чего мы привезли его сюда – именно в эту точку, с весьма определёнными координатами?  

– Мистер Лайтмен, – капитан грозно сжал губы под просолёнными щетинистыми усами, и засопел, – Мне кажется, профессор имеет полное право не отвечать на ваш… э-э… провокационный и весьма нахальный вопрос! Ведь вам вполне ясно указали – для исследования специфических, и характерных как раз для этого места, глубоководных видов растений и животных!  

– Благодарю, капитан, – то, что изобразили губы профессора, можно было с полным правом назвать кривой ухмылкой, – Вы как всегда очень тактичны. Но прошу вас – не нужно ругать старпома. Он имеет полное право высказать свои… да и не только свои – вполне обоснованные сомнения. В подлинных целях нашей научной экспедиции.  

И, если вы все не против, я постараюсь внести некоторую ясность в… ситуацию.  

Гула одобрения, конечно, не раздалось – присутствующие привыкли к сдержанности в чувствах – но атмосфера в кают-компании сразу заметно оживилась. Старпом поскрёб бороду, капитан шевельнул кустистой бровью, а доктор Свенссон слегка повернул голову, впрочем, так никому в глаза и не взглянув. Эта его привычка – никогда не глядеть прямо, в глаза что собеседника, что пациента – уже стала настолько традиционной, что её и не замечали.  

– Наше глубоководное судно, действительно, настолько сложно, и обошлось так дорого, что вполне правомочно будет… э-э… заподозрить, что тут одной глубоководной флорой-фауной дело не ограничивается. И чтобы прийти к этой элементарной мысли отнюдь не нужно быть Шерлоком Холмсом! Не скажу, что мы отплыли в «обстановке строжайшей секретности», но кое-какие меры предосторожности всё же, разумеется, приняли. И даже вездесущие газетчики про погрузку частей батискафа не пронюхали – ну, баки, ну, перегородки, прожекторы, моторы, и прочее… Сферу же нам доставили в деревянном ящике – согласитесь, никто её увидеть не мог.  

Все с соответствующим видом покивали головами, но влезать со своими вопросами в рассказ Пристли не спешили – моряки в этом плане куда сдержанней представителей научной элиты и прессы.  

– Мы действительно, весьма точно указали координаты, куда нас нужно с батискафом доставить. Дело, естественно, в том, что именно на эти координаты мы и ориентировались. Чтобы завершить, так сказать, дело всей моей жизни, нужно начать именно отсюда – с порога того… неведомого, что ждёт нас, возможно, там, внизу! – профессор постепенно оживлялся.  

– Да, господа! Там, внизу – что-то есть! Впрочем, скорее, не «что-то», а Нечто! Прошу извинить, но документы у меня в каюте, хотя за эти девятнадцать лет – уж поверьте! – я выучил их практически наизусть, так что просто изложу вам факты.  

23 января 1888 года фрегат её Величества «Неудержимый», выполняющий вполне обычную миссию по картографированию, и промеру глубин ещё не изученных вод Тихого океана, в попутных поисках ещё неоткрытых островов, которые можно было бы законно присоединить к Британской Империи, находился именно в этих самых координатах. Мне очень повезло, что фрегат состоял, так сказать, на официальной службе. Если бы такое случилось с частным судном, возможно, мир до сих пор ничего и не узнал бы…  

В одиннадцать тридцать пополудни марсовый заметил «подозрительное пятно» в миле к юго-западу от судна. Через десять минут, когда «Неудержимый» подошёл вплотную к пятну, взору военных моряков предстало весьма странное зрелище. Я процитирую выдержки из бортового журнала, сделанные лично капитаном второго ранга, Патриком Рафлзом Мастерссоном:  

«Пятно, скорее, круглой, чем неопределённой формы. В диаметре оно имеет не менее восьмидесяти-восьмидесяти пяти футов. Цвет можно определить как буро-серый, консистенция – полупрозрачная. Поскольку единственный учёный на корабле лежит в медотсеке с острым приступом дезинтерии, мы сами, спустив шлюпку, взяли пробу странного медузоподобного тела, отрезав, не без усилий, как рассказывали очевидцы, несколько кусков студенистой массы, и залив их позже раствором формалина. Поскольку волнение было небольшим, и всё тело странного существа извивалась в такт прохождения волн, мы не сразу заметили некое подобие каната, свисавшее с края массы, и уходившее в глубину, как оказалось, на пятнадцать футов.  

Когда этот канат выбрали, на его конце обнаружилось самое странное существо из всех, которые нам доводилось наблюдать! » – профессор перевёл дух, и полез в нагрудный карман сюртука.  

Все явно оживились, и придвинулись ближе к столу.  

Из кармана Пристли извлёк мятый-перемятый, и на сгибах почти протёртый клочок бумаги. Он бережно, почти благоговейно, развернул и расправил его на скатерти:  

– Вот! Прошу любить и жаловать! Это странное создание зарисовал штатный художник-стажёр «Неудержимого», двадцатидвухлетний Бертран Эрик Рассел. Как видите, рисунок сделан карандашом – поэтому все яркие цвета, позже описанные капитаном, не заметны. Зато – отлично заметна форма – вот здесь, где создание из глубин в профиль… и вот здесь – где оно, так сказать, лицом к нам! Только, ради бога, осторожней – это единственный оригинал! Копии же не столь хороши. Ну, что скажете? Симпатичный дракончик?  

Командный состав «Джорджа Вашингтона» осторожно передавал из рук в руки драгоценный листок, впрочем, высказывая своё удивление весьма умеренно – мало ли каких штук не выносит штормами на берег, или – не всплывает из неведомых пучин, которых никто и никогда, скорее всего, не увидит, и не освоит!  

Капитан и старпом почесали, соответственно привычкам, голову и бороду, доктор как всегда, когда не обращались к нему лично, промолчал. Рисунок вернули профессору.  

– Жаль, что судно не располагало фотографическим аппаратом – ну, вернее, располагало, но к этому времени все пластинки были или израсходованы, или подпорчены влажностью тропиков… И, к огромному моему сожалению, само создание, если можно так выразиться, Тьмы, вскоре, на свету ли, или на воздухе, поблёкло, и расплылось в бесформенную кучу. Так что даже вскрытия, с хотя бы примитивным описанием устройства его внутренних органов, сделано не было. Капитан лично приказал разрезать существо на четыре примерно равных по объёму куска, и поместить в формалин.  

Мысль сама по себе весьма разумная… Жаль, сильно запоздавшая.  

Ну а теперь – о том, как всё это, и кое-что ещё, попало – вернее, не попало! – ко мне в руки.  

Несчастным учёным, бывшем при «Неудержимом», оказался Харви О, Фланнаган, мой чуть ли не первый ученик. Семьи у него не было, и всё своё достояние он завещал… мне. Впрочем, этого достояния было не так уж много. Куда больше меня заинтересовали материалы его последней экспедиции. Да, к сожалению, последней.  

Бедняга так и не оправился от дизентирии, и умер, даже не доплыв до базы фрегата в Сиднее. Правда, перед смертью он успел привести в порядок собранную коллекцию добытых глубоководным лотом образцов грунта со дна, дневники, и вот это – последний, найденный случайно, образец. – профессор тяжко вздохнул, – К сожалению, материалы эти попали ко мне, в Университет, только через три месяца, с оказией – почтовое судоходство не всегда работает как часы…  

Несмотря на мою… э-э… оперативность, и весьма солидную сумму потраченных денег, побеседовать с капитаном Мастерссоном удалось и вовсе через полгода после означенных событий. Он, простите, чертовски немногое мог добавить к своей записи в бортовом журнале. Однако любезно разрешил мне снять копии со всех заинтересовавших меня документов. Вот: описание существа из личного дневника капитана:  

«Я не стал заносить столь странные подробности в журнал, однако здесь кое-что всё же опишу – вдруг чёртовым учёным боссам моего стажёра приспичит (прошу прощения, господа – я воспроизвожу так, как записано в оригинале у капитана Мастерссона! ) узнать про дурацкого дракона поподробней.  

Так вот: когда это странное создание достали из-под воды, и привезли на борт, оно было очень ярким – всё так и переливалось, словно радуга. Странно – но это происходило не от чешуи. Чешуи у твари не было вовсе. А то, что было, уж слишком напоминало… перья! Да-да, сам поражаюсь, какую глупость пишу – но – перья! Их не было только на миниатюрной мордочке – зато там поражали белизной очень миленькие зубки. Каждый – не меньше четверти дюйма, и очень острые. Язык твари, вывалившийся наружу, был почти круглым, серым, и раздвоенным на конце. Ушей не имелось вовсе – вместо них я обнаружил две дырочки в дюйме позади глаз.  

Глаза… Как бы описать? Вот: очень похоже на рыбу-телескопа. Выпученные, и огромные. Ещё бы – ведь чтобы хоть что-то увидеть во мраке вечной ночи на глубине пары миль, нужно что-то очень чувствительное и большое!.. »  

Ну, дальше идёт описание внешней формы, которое куда лучше видно на рисунке. Так.  

Словом, встретиться с художником мне не удалось. В Сиднее он сошёл на берег в увольнение, и, согласно слухам, присоединился к разношёрстному отряду старателей, всё ещё разрабатывавших холмы Балларетского золотого прииска. Там его и застрелили.  

Теперь, господа, вы знаете подоплёку, подвигнувшую меня девять лет разрабатывать, и ещё столько же строить наш замечательный глубоководный аппарат. Не стесняйтесь же – спрашивайте, если у кого-то остались ещё вопросы.  

Некоторое время все молчали. Невозможно было понять, от чего – то ли поразила грандиозность предстоящей задачи, то ли практичные и трезвые умы никак не могли постичь почти фанатичного стремления учёного бежать за призрачной химерой, потратив на это колоссальные усилия и немалые средства.  

– Профессор… – всё же решился нарушить неловкую паузу старпом, – А какого примерно размера была эта… М-м… Этот дракончик?  

– Да, вы правы. Тут, на рисунке, нет никаких ориентиров для масштаба. В длину дракончик достигал четырёх футов, а диаметр туловища в самой широкой части, пока не расплылся, доходил до пяти-шести дюймов. По словам капитана Мастерссона, весил он фунтов тридцать пять – сорок.  

– Прошу прощения, может я что-то недопонял… – капитан был слегка смущён, – Но вот вы сказали – перья. А перья ведь сохраняются в формалине. Они сохраняют, насколько я знаю, и свою яркую расцветку – вон, у меня до сих пор висит перо павлина!  

Действительно, перо павлина, как и многие другие экзотические сувениры, оставшиеся от посещения судном портов чуть ли не всех стран мира, украшало одну из стен кают-компании. Все поневоле взглянули на него. Верно: цвета не поблекли, и даже в свете керосиновой лампы переливались так, словно их обладатель утратил своё брачное украшение лишь вчера.  

– Да, сэр, обычные перья – сохраняются отлично. Только вот… Звучит несколько странно, но – по словам капитана Мастерссона перья дракона тоже… расползлись в неопределённую массу, и… обесцветились.  

– То есть – как это – по словам капитана? Вы что же, не исследовали то, что законсервировали в четырёх ёмкостях с помощью формалина?  

– В том-то и дело, что – нет! Ёмкости капитан сдал на хранение на склад ВМФ США. И можете быть уверены – я заполучил все положенные, заверенные печатями и подписями, бумаги-разрешения, и с помощью суперинтенданта и его помощников перерыл весь этот (секретный, кстати! ) склад. Но ёмкости – обычные стеклянные баллоны – исчезли!  

– Позвольте, герр профессор… Как же это вас впустили на столь «секретный» склад военно-морского Флота?  

– Хм. Секрета здесь нет. Начальник штаба Флота – мой двоюродный племянник. И мы поддерживаем взаимнополезные связи до сих пор… Так что на склад-то я попал. Но – всё без толку!  

– Но тогда получается… Что всё сделанное вами имеет в качестве… м-м… источника вот этот рисунок, и записи в бортовом журнале, и дневнике капитана Мастерссона?!  

– Да, капитан! А я, в отличии от других, извините, «сухопутных крыс» вполне доверяю рассказам моряков о необычных тварях, которые иногда попадаются им! Странно, правда?..  

Моряки снова выполнили ритуал почесываний-поглаживаний, доктор позволил себе вежливую полуулыбку. Но старпома смутить было не так-то просто:  

– Скажите, герр профессор… Как же этот дракончик оказался связан с той огромной тварью? Ну, от которой моряки тоже чего-то отрезали… И которых вы тоже наверняка не нашли?  

– Вы совершенно правы, мистер Лайтмен. Этих образцов мы тоже не нашли. Ну а связан… Мы позволили себе предположить, – он глянул на ассистента, – что странная Тварь, всплывшая на поверхность – это медуза. Глубоководная медуза, кормящаяся теми существами, которые, собственно, и обитают там, на абиссальных равнинах дна. А дракончик (Правда ведь, он напоминает гигантского морского конька? ) – как раз такой обитатель, захваченный одним из стрекательных щупалец этой гигантской медузы.  

Ну, а дальше – уже не столь вероятные гипотезы. Хацармавеф, например, полагает, что дракон – ядовит. И это именно его яд убил и заставил всплыть тварь, которая его схватила… Я сам считаю, что медуза умерла просто от старости – об этом говорят её гипертрофированные размеры. Ну а дракончик просто не смог освободиться, захваченный ядовитым стрекательным отростком. Потому что вот про ядовитых медуз известно точно – многие их виды именно так и добывают себе пищу!  

– Ну а как… вы собираетесь ловить этого дракончика там, в глубине? – Лайтмен был и вправду впечатлён и заинтересован. Глаза его горели даже ярче лампы.  

– Хм… Резонный вопрос. Мы с Хацармавефом много раз его обсуждали. И пришли к выводу, что ловить дракончика мы не будем – слишком велик риск запутаться в собственных же сетях. Поэтому мы и оснастили наш батискаф таким числом прожекторов и аккумуляторов. И фотографические камеры у нас – с самыми чувствительными, и мгновенно все фиксирующими, пластинами. Так что мы надеемся запечатлеть существо… так сказать, в его естественной среде. Пока – не отлавливая! Да, я понимаю, – профессор жестом остановил готовое сорваться с уст возражение, – пока мы не представим научной общественности живой, или законсервированный экземпляр, никто нам не поверит.  

Но в данном случае этого пока и не нужно. Мы хотим на первом этапе лишь убедиться, что мы – в нужном месте, и такие создания действительно обитают здесь! Траление двухмильной пучины даже глубоководным тралом имеет смысл лишь в том случае, если проводится там, где нужно… Как в поговорке – нет ничего глупее, чем искать чёрную кошку в тёмной комнате… Да ещё при том, что её там нет! – капитан сердито фыркнул, старпом посмеялся.  

– Я вот чего понять не могу, – высказался всё же нахмурившийся Паркер, – Почему это создание так похоже на тех китайских драконов, которых они носят на шестах на своих карнавалах?  

– Ну-у… возможно ареал обитания захватывает и прибрежную зону Китая. И когда-то шторма выбрасывали на берег как раз вот таких созданий! Согласитесь – это запомнилось бы!  

– Да, возможно… Но всё же скажите, профессор… Какая польза может быть для науки, если вы действительно найдёте и даже выловите своего дракончика? – в прагматичности подхода старого морского волка не было ничего удивительного.  

Так же, как не было ничего нового в ответах профессора – о величии загадок Природы, о неизвестных Науке обитателях глубин, о новых способах освоения богатств Океана…  

Разговор продлился заполночь.  

В пять утра профессор с Хацармавефом уже бодро меняли использованные поглотители углекислого газа, и перезаряжали аккумуляторы своего детища от переносного генератора с бензиновым двигателем. К шести хмурые невыспавшиеся матросы снова задраивали мощный люк и отсоединяли телефонный провод. Выпустив две струи воды, батискаф отошёл от борта.  

– Ну, как там сегодня наш глубиномер?  

– Пока нормально, сэр, показывает уже пятьсот метров.  

– А скорость спуска?  

– Поддерживаю ноль четыре в секунду.  

– Нет, это медленно. Так займёт часа четыре… Сделай-ка ноль шесть.  

– Слушаюсь, сэр. Выполнено. – глухо чмокнули клапаны, и балластные цистерны приняли ещё воды. На ощущениях, впрочем, это никак не сказалось – с тем же успехом они могли просто висеть в вакууме Космического пространства. Неподвижность казалась полной. А так как за иллюминаторами было черно, хоть глаз выколи, движения не ощущалось вовсе. Только чуть поскрипывал корпус сферы, да слышалось дыхание учёных.  

– Хорошо. Займёмся камерами.  

Фотографические камеры, тоже сделанные по спецзаказу профессора, были заряжены, и оснащены специальными незапотевающими объективами. Но вот фотопластинки влаги боялись – поэтому и корпуса камер, и боксы с пластинками были герметичны.  

Однако в тесной кабине даже они мешали весьма сильно, и их установку откладывали до последнего. Но теперь уж тянуть с ней смысла не было. Закрепив на кронштейнах с помощью болтов портативные аппараты, учёные обнаружили, что батискаф преодолел рубеж двух километров.  

Поскольку двигатели не были включены, спуск проходил практически вертикально. Цилиндрическая форма аппарата не позволяла ему планировать, сколько-нибудь отклоняясь в стороны – всё же это не планер, как для воздушной среды, а аппарат вроде подводной лодки… или дирижабля.  

– Открываю четвёртую банку с поглотителем. – Хацармавеф периодически поглядывал на датчик углекислого газа. Кислород кончался в тесной кабине очень быстро, поэтому дозатор с часовым механизмом сам выпускал строго отмеренную дозу живительного газа каждые пять минут. А вот придумать устройство, которое само, автоматически, следило бы и поддерживало уровень Це-о-два, даже химики Берлина не смогли. Ничего, следить за стрелкой нетрудно.  

– Так, ладно. Придётся отключить свет – чтобы глаза привыкли. Новую банку нужно будет открывать каждые пятнадцать минут. Поставь-ка таймер, и я гашу свет.  

Теперь они спускались в кромешной темноте. Разноцветная подсветка шкал приборов наполняла людей в тёмной кабине странным чувством – словно приближается Рождество, и они, словно ведшие себя весь год хорошо, послушные и примерные дети, в полутёмной каморке чулана ждут начала Волшебных превращений и подарков от Санта-Клауса…  

Однако напрасно учёные пытались хоть что-то рассмотреть в проносившейся мимо темноте.  

Ничего. Но они упорно продолжали вглядываться, открывая по банке поглотителя каждые пятнадцать минут – по звонку таймера-будильника, и каждые пять минут слушая шипение свежей дозы кислорода. Становилось и холодно и сыро – стёкла всё ещё запотевали. Ихтиологи натянули свитера.  

При приближении ко дну, часа через два после начала спуска, скорость его снизили до ноль трёх, а затем – и ноль одного метра в секунду. Когда, по расчётам, до дна оставалось метров пятьдесят, довели её и вовсе до ноль ноль пяти – поэтому в свете включённых на полную прожекторов ещё добрых десять минут всё равно ничего нельзя было разглядеть.  

Но вот наконец – показалась буро-зелёная поверхность!  

Сомневаться не приходилось: это – дно!  

Дождавшись, пока батискаф опустится так, чтобы до него было не менее десяти метров, Хацармавеф застопорил спуск, и запустил двигатели на малый ход.  

Теперь странная, вся в рытвинах и буграх ила, поверхность, медленно проплывала под ними. В боковые иллюминаторы её было видно намного хуже, зато в донном она представала во всей первозданной красе. Профессор позволил себе… презрительно фыркнуть:  

– Как сказал бы наш просолённый капитан – «Вот чёрт! ». Будем откровенны – здесь не на чем взгляду задержаться! Вот уж поистине тоска зелёная. Может, мы были слишком оптимистичны? И глубины на самом деле мертвы? А все обитатели живут в верхних трёхста саженях*?..  

* Морская сажень – 1, 82 метра.  

– Что вы такое говорите, господин профессор! Ведь есть же результаты «Челленджера», да и другие суда производили глубоководное траление… Нет, кто-то здесь жить просто обязан!  

Не успел Хацармавеф закончить свой маленький взволнованный спич, как в поле зрения бокового иллюминатора, действительно, вплыла Глубоководная Жизнь!  

И пусть представлена она была лишь жалкой блёкло-полупрозрачной морской звездой с карикатурно тонкими и длинными отростками-щупальцами, оба сразу почувствовали себя уверенней и спокойней.  

– Подай чуть назад, и зависни, когда будем прямо над ней! – профессор возился с камерой нижнего иллюминатора, его ассистент манипулировал рычажками моторов.  

– Да, вот сейчас хорошо. Снимаю! – камера щёлкнула. Профессор поторопился зарядить новую пластинку, скомандовав, – Двигаемся дальше.  

Странное белёсое создание осталось позади. Но спустя ещё пять минут они проплыли над ещё одной, тоже двухфутовой, и пятилучевой, звездой. Её уже не снимали. Как и полупрозрачного краба, чуть позже появившегося в поле зрения.  

– Наконец-то! – облегчение в голосе профессора показало, что он уже и не надеялся на чудо. Но вот оно – в свете ярких лучей электричества отразился повернувшийся боком, а затем и стремительно исчезнувший в темноте хвост ярко окрашенного тела, – Право на борт! Ещё! Так держать! Включай на полную!..  

Теперь они преследовали, по крайней мере, похожее на дракончика создание, очень сильно отличающееся от медлительных и тонконогих крабов и звёзд.  

Но пятиминутный спурт результатов не дал: метнувшееся перед иллюминатором переливчато-цветное тельце догнать не удалось.  

Это было обидно: погружение уже пора было заканчивать, так как кончался запас электроэнергии, и аккумуляторы разрядились почти до допустимого предела.  

Восемь часов, проведённых в темноте и сырости, сказывались и на людях: профессор тяжело дышал, и Хацармавеф с опасением поглядывал на шефа-напарника – мало ли… Лекарства от сердца он держал наготове.  

Остановив двигатели, ассистент сказал:  

– Сэр! Энергии почти нет. И, поскольку мы нашли место, предлагаю всё же всплыть – не знаю как вы, я уже не чувствую пальцев ног!  

Профессор, отойдя от угара погони, был вынужден согласиться – догнать шустрое создание на севших аккумуляторах невозможно. Горестно вздохнув, он сказал:  

– Ах… Прямо, как в оперетте: счастье было так возможно, так близко! – и добавил совсем другим тоном, – Ты, разумеется, прав. Мы вовсе не железные. Всплывай!  

Загудела продувка, батискаф слегка качнуло.  

Покрытое илистой слизью дно стало быстро удаляться, и вот они уже всплывают с максимальной скоростью.  

– Поздравляю, коллега! – Пристли пожал руку ассистента, – Не будем ходить вокруг да около. Нам чертовски повезло! Мы увидали нашего друга пусть в конце, но – первого же погружения! Это может говорить только о том, что такие как он здесь весьма распространены! И мы сравнительно легко обнаружим ещё несколько экземпляров!  

– Полностью согласен с вами, сэр! – Хацармавеф испытывал немалую радость – больше от довольного вида руководителя, чем от собственно подтверждения расследуемого ими феномена, – Мы почти наверняка найдём ещё Dragonus Rasselii завтра с утра. Конечно, начав с этого места…  

Всплытие прошло штатно. На поверхности как раз вовсю разыгрывался грандиозный спектакль «закат в тропиках».  

Первую, а затем и вторую ракету легко заметили с «Джорджа Вашингтона», оставшегося в четырёх милях за кормой батискафа.  

На борт уставшие и продрогшие буквально до костей учёные поднимались уже в темноте.  

Бодрость духа и огонь в жилы помог вернуть добрый глоток – как капитан почему-то называл добрую пинту – выдержанного и «проверенного в боях» рому…  

А силы и оптимизм – отличный ужин.  

С утра профессора слегка знобило.  

Однако это не помешало бы ему тут же снова начать новое погружение. Помешали объективные обстоятельства: за ночь дохленький и тонко тарахтящий моторчик генератора не смог полностью зарядить изрядно севшие аккумуляторы. Посещение стальной сферы выявило ещё неприятность: влага уже скопилась на дне в виде перекатывающейся туда-сюда под действием качки, большой лужи.  

Так что пришлось заняться её устранением, завтраком, заменой коробок с поглотителем, и израсходованных баллонов с газами. Поколебавшись, профессор принял и хинин – чтобы избежать рецидивов подхваченной в тропиках сорок лет назад лихорадки. Хацармавеф… отделался насморком.  

День учёные посвятили прогулкам по палубе, и «заряжению солнечным светом», как обозначил лежание в шезлонгах на крыше рубки сам Пристли.  

В пять утра следующего дня двое вахтенных уже завинчивали люк. В десять минут шестого чёрно-жёлтая труба выходного колодца скрылась в лёгких, как бы ленивых с утра, волнах.  

Погода благоприятствовала замыслам профессора – волнение не превышало одного балла, барометр уверенно показывал «великая сушь», и солнышко никак не могло отвертеться от своей миссии прорезания пучин светом до глубин в двести-триста метров: на небе не было ничего, даже мало-мальски напоминавшего облака.  

К восьми часам батискаф уже вовсю бороздил придонные просторы, выбрав, правда, несколько другую тактику поиска.  

Теперь все прожектора были выключены, и поиск вёлся при тусклом призрачном освещении от паннели с приборами, так, чтобы сразу заметить и запечатлеть объект, оказавшийся бы под дном судна. Скорость, правда, снизили до половины узла.  

Через два часа, когда глаза учёных привыкли к темноте, они уже могли различать отдельные объекты внизу – всё тех же похожих на веточки, глубоководных морских звёзд и крабов, и бугры из слизистого ила. Но напрасно они бороздили океан в разных направлениях – позавчерашний друг появляться почему-то не спешил…  

– Быть может, его пугает шум от наших моторов? – шёпот Хацармавефа звучал хрипло. Да и сам он каждые пять минут глухо сморкался в кусок парусины, который предусмотрительно захватил с собой, – Может, стоит выключить их, и подождать? Вдруг приплывёт сам – из любопытства?  

– Хм-м… Устами младенца… Не возражаю, Джимми – давай попробуем.  

Внутрь батискафа гул от моторов всё равно не проникал, но со слов капитана и старпома учёные знали, что снаружи его слышно отчётливо. Ход застопорили, и теперь тишину нарушали только вздохи кислородного клапана каждые пять минут, и тихие звонки «будильника-таймера», отмечавшие время для открытия очередной банки с поглотителем.  

Почти час сидения в относительной неподвижности привёл лишь к тому, что оба мученика от науки замёрзли, кажется, ещё больше – теперь профессор откровенно стучал зубами, несмотря на тёплые брюки, куртку и шапку. У его напарника напротив – прекратился («замёрз», как пошутил по этому поводу сам Хацармавеф) насморк. Когда терпение Пристли было готово лопнуть, вожделенный объект вдруг как-то довольно быстро сам вплыл прямо под дно батискафа.  

– Скорее! Полный свет! – вспышка мощных прожекторов совпала со щёлканьем затвора. Однако сделать больше одного снимка не удалось – ослеплённые глаза успели только отметить мелькнувший в спасительной темноте ярко-красно-синий хвост чего-бы-это-ни-было.  

Трясущимися от холода руками профессор заменил фотопластинку камеры донного иллюминатора. Затем кое-как попробовал привстать, и пальцами растереть ноющую спину:  

– Чёрт! Думаю, во второй-то раз он уж точно не купится!  

Хацармавеф вынужден был согласиться – на такую уловку даже идиот во второй раз не клюнет. То есть, нужно или ограничиться полученным снимком, (хотя – ещё неизвестно, что там получилось! ) или организовывать поиски по старому способу.  

Так что включив весь наружный свет, и рыская во все стороны, батискаф двинулся вдоль морского дна, уже не скрываясь, и вовсю гудя моторчиками. Минут через десять, действительно, такая «нахальная» тактика оправдалась: дракончик парил над дном в пяти-шести метрах, и смотрел во все огромные глаза на приближающееся железное чудовище о десяти сверкающих фарах.  

– Смотрите, про…- только и успел сказать Хацармавеф, как вдруг сверху на батискаф что-то мягко обрушилось. По-другому не скажешь – огромный аппарат, словно былинку, вдавило в дно медленным, но могучим толчком.  

Нижний иллюминатор сразу погрузился в слизь, и ослеп. Профессор отреагировал мгновенно:  

– Сбросить весь балласт! Продуть все цистерны! Все моторы – на всплытие!  

Хацармавеф поспешил исполнить все указания, попутно отметив, что боковые иллюминаторы пока свободны, но видно в них всё то же дно и поднявшуюся со всех сторон муть.  

Теперь батискаф сотрясали толчки, шедшие, казалось, со всех сторон. Нечто большое и сильное явно сопротивлялось почти пяти тоннам усилия всплытия – именно столько в сумме давал сброшенный балласт и наполненные воздухом балластные цистерны.  

– Что это может быть, сэр?.. Чёрт его побери – похоже, оно хочет нас… Съесть?!  

– Думаю, мой друг, вы правы. – со странной невозмутимостью сказал профессор, – Однако по моим расчётам, нашей достаточно большой силе всплытия эта тварь сопротивляться не сможет, и через несколько минут этот актуальнейший вопрос решится! Или мы вынесем её на поверхность… Или она оставит нас, и уберётся к дьяволу!  

– Но что же это за тварь такая здоровенная?! – в голосе ассистента академического спокойствия уж точно не было.  

– Сейчас увидишь. – весьма многообещающе отозвался профессор, – Или я плохо знаю повадки медуз.  

Через минуту в поле зрения действительно показались края огромного, похожего на блин, выгнутый куполом, тела. Оно казалось серо-зелёным и почти прозрачным. Волнообразно колыхающиеся края его явно стремились противостоять подъёмной силе батискафа, и пока делали это весьма успешно. Батискаф раскачивался и танцевал, но от дна отделиться не мог.  

– Господин профессор, сэр…- убедившись, что их жизням непосредственно ничего не угрожает, Хацармавеф вздохнул свободней, – Но почему – медуза? И… вы ждали нападения?!  

– Ты снимай, снимай, – напомнил Пристли ассистенту, и тот послушно защёлкал камерами, пытаясь запечатлеть странные очертания врага, – А я пока расскажу тебе, почему – медуза, и как я вычислил её повадки.  

Ну, начнём с элементарного. Почему тело дракончика вместе с перьями (перьями! ) расползлось в слизистую неопределённую массу? Сейчас дам намёк – чьи тела на суше расползаются в такую массу?  

– Н-ну… медуз!  

– Правильно. Пока всё понятно. Ну а дальше нужно немножко дедукции, и немножко – анализа. Или – элементарного здравого смысла. Почему тело огромной неопределённой массы было связано с драконом странным канатом? А, ещё не понятно.  

Ладно, сам скажу – оно составляло просто вырост из этого тела! Вон, у моллюсков же – есть глаза на стебельках!.. Так что выросты бывают всякие…  

И когда расползлось, разложившись, основное тело, расползся и его вырост – ведь он, несмотря на все странные «украшения» – всего лишь вырост! И состоит из того же материала!..  

Но вернёмся к нашим баранам. Так вот: дракончик – это приманка. Которую использует медуза-удильщик! Она держит эту приманку – маленького, и, вроде, беззащитного дракончика – под собой, и медленно дрейфует над дном. И как только найдётся желающий напасть и отведать симпатичного «живца», медуза опускается сверху, и обволакивает горе-охотника своим телом. После чего начинается процесс пищеварения.  

Вот и всё!  

– Вот это да! Но послушайте, сэр!... Получается, вы всё знали заранее… Зачем же вы рассказали этим беднягам-морякам… да и мне – эту байку про «драконус Расселии»?!  

– Зачем рассказал… Ну, во-первых, я всё же не был уверен, что то, что я вычислил – верно. Ну, а во-вторых… Ловля на живца довольно опасна. Капитан мог воспротивиться нашему – ну, вернее, моему! – плану. Слишком уж риск велик – а ну, как подъёмной силы не хватит? Вот поэтому-то мы и не взяли никаких сетей – чтобы самим не запутаться. А уж о том, чтобы поймать двадцатифутовой сетью девяностофутовую медузу – и речи нет!  

– Знаете что, господин профессор, я всё-таки ещё не совсем уверен, кто из нас кого поймал! Эта штука, вроде, нисколько не ослабевает! – Хацармавеф снова начал проявлять признаки беспокойства, и сморкаться – его нос «отогрелся» от волнений.  

– Ну… откровенно говоря, я и сам не рассчитывал, что эта тварь столь сильна и вынослива, – в голосе профессора сквозило некое чувство вины. – Ведь медузы практически состоят из слизи. А это значит, что их мышцы не очень прочны и не способны на значительные усилия долгое время. По моим расчётам, мы уже должны были всплывать – хоть с этой штукой, хоть без неё!  

– А ещё меня смущает… – пробормотал Хацармавеф, открывая по звонку очередную банку с поглотителем, – что к нашему «другу», похоже, прибывает подкрепление…  

Взгляните-ка сами!  

Профессор взглянул, и традиционную полуулыбку как водой смыло – с трёх сторон к батискафу приближались ещё три «дракончика». Теперь-то было отлично видно, что они болтаются на концах длинных и почти прозрачных щупалец, и тянутся наверх – к огромному волнообразно шевелящему краями, туловищу.  

– Ты прав! Вот уж не ждал!.. Чёрт! Если они передерутся, мы сможем освободиться… Но если – они будут работать совместно… Нам – конец! Чёрт! Чёрт! Есть у нас ещё что-нибудь, что можно было бы сбросить?! Впрочем, что я спрашиваю! Вот старый дурак! Обрёк на смерть и себя, идиота, и молодого человека!..  

– Не надо так говорить, сэр!.. Сбросить мы, конечно, ничего не можем… – Края медуз-пришельцев скрылись из поля зрения – они явно забрались сверху первой медузы, чтобы ещё сильней вдавить странную, но большую – всем хватит! – добычу в илистое дно!  

– Зато можем… Пострелять! Да! У нас же наготове десять ракетниц! Может, попробуем, сэр?!  

– Да! Терять нам уж точно нечего… Но помни – не больше пяти! Иначе нам нечем будет подать сигнал, и нас не заметят! Тогда мы точно так же утонем… Но сработают ли ракеты столь глубоко под водой?!  

– Вот и проверим! Отступать-то нам, как вы сами сказали, точно – некуда! – Хацармавеф, пыхтя и ворочаясь, щёлкнул тумблером первой ракеты. Удивительно – но та сработала.  

Звука, правда, не было, но яркий свет проник прямо в тело покрывающей их медузы, заставив ту так содрогнуться, что батискаф резко качнуло.  

– Скорее! Вторую! Действует! – профессор почти кричал.  

Хацармавеф и сам был недалёк от истерики. Но выпускал ракеты аккуратно и чётко.  

Вторая. Тряска всё сильней. Третья. Четвёртая. Толчки, вроде бы, пошли на убыль… Пятая.  

– Знаете что, профессор?! Если мы погибнем на поверхности, это будет не так обидно!  

Почему-то это бессмысленное заявление рассмешило обеих, и громкий хохот совпал с огненной феерией ещё двух ракет.  

Внезапно батискаф сильно клюнул носом. Затем – словно что-то разорвалось, и он рывком отделился от дна.  

Звучные шлепки чего-то эластичного прошлись по стальному шару каюты, и раздался резкий скрежет сминаемого и разрываемого металла. Иллюминаторы на секунду закрыла тёмная масса. Затем она исчезла. Один из прожекторов погас, и батискаф, раскачиваясь, стремительно понёсся к поверхности. Вскоре ход выровнялся, и ощущение движения почти пропало.  

Профессор не придумал ничего лучше, как вслух прочесть благодарственную молитву. Дрожащий хриплый голос Хацармавефа присоединился к его теноровому тембру, и к концу молитвы она звучала почти… весело.  

– Как думаете, сэр – они нас… Не догонят?  

– Вот уж нет! Посмотри сам – больше метра в секунду! Ни одна тварь не сможет подниматься с такой скоростью, как мы сейчас! Её просто разорвёт внутренним давлением! Вот уж слава Богу, наш аппарат такого не боится!  

Оба, отдышавшись после встряски с «ловлей на живца», вытерли обильно, несмотря на лютый холод, выступивший пот, и вздохнули. Профессор – с облегчением и неким раскаянием, ассистент – просто с огромным облегчением.  

– Как нам повезло с этими ракетами! – Хацармавеф глупо улыбался, – Вот что значит – старый добрый термит! Горит, как миленький даже под водой!  

– Да уж… Никогда бы не подумал, что эти ракетницы сработают на глубине двух миль.  

Оба помолчали, профессор смотрел в полностью залепленный слизью донный иллюминатор, Хацармавеф вскрыл очередную банку, и снова высморкался. С минуту в тесном сыром пространстве было тихо.  

– Скажите, господин профессор, – голос Хацармавефа звучал уже почти обычно, – А если бы мы и вправду, вытащили эту тварь с собой на поверхность – что бы вы с ней стали делать?  

– Ну как – что?! В Лондонский зоопарк продал бы!.. Шучу, – поспешил исправиться профессор, видя возмущённо открытые глаза и рот, – Нет, конечно. Но… Поторопился бы отобрать как можно больше тканей для исследований, а для «дракончика», если вспомнишь, – мы взяли огромную двухсотлитровую банку с лучшим формалином! Жаль. Не удалось «поохотиться»!  

– Знаете, профессор – вот уж точно: это была охота на охотника, который сам охотился на охотника…  

– Который охотился на него самого! – закончил Пристли умную мысль. После чего несколько истеричный смех возобновился…  

Подъём в этот раз занял не больше часа – ведь с ними не было трёх тонн свинцового балласта.  

Восьмая ракетница сработала – они видели отсветы через толщу воды…  

Первое, на что обратил внимание Хацармавеф, когда пришвартованный к борту «Джорджа Вашингтона» батискаф «раскупорили», – острый запах бензина.  

– Господин профессор! У нас течь! Точно – вон пятна! – действительно, послеполуденное солнце чётко обозначило масляные разводы на воде.  

– Действительно… Капитан! Сэр! – а голос-то у профессора, оказывается – будь здоров! Таким только на поле битвы приказы раздавать!  

Голова капитана Паркера с неизменной сигарой во рту почти мгновенно возникла над бортом:  

– Слушаю вас, господин профессор?.. – если капитан и был удивлён столь громкими криками, по нему этого не было заметно.  

– Сэр! У нас течь! Бензин изливается через дыру… э-э… возникшую в результате технических неполадок! И нужно как можно скорее начать перекачку его обратно в танки! Иначе наша посудина весьма быстро утонет.  

– Понял вас, сэр. – капитан сплюнул прямо в радужно переливавшееся пятно, и в свою очередь заорал, – Боцман! Срочно троих вахтенных – к насосам! И ещё двоих с ключами – вниз, на батискаф! Пусть отвинтят чёртовы заправочные люки этого… аппарата, и откачивают бензин!  

Подняв голову к кормовой надстройке, Паркер счёл нужным дополнить:  

– Лайтмен! Не отсоединяйте стропы крана! Пусть для гарантии пока останутся!  

– Есть, сэр! Может, приподнять немного… эту штуку? – старпом прекрасно слышал весь диалог.  

– Нет, не надо… Она ещё слишком тяжела! Вот как ребята всё откачают – пожалуйста. Поднимайте, устанавливайте на козлы, и приступайте к заделке пробоин!  

– Есть, сэр! – Лайтмен вернулся к будке крана.  

Профессор с ассистентом к этому времени уже поднялись на борт по верёвочному трапу. Их место заняли двое матросов с разводными ключами. Сверху им почти сразу спустили рукава со стальными горловинами. Вскоре затарахтели помпы, и тонны бензина начали занимать своё исходное положение – в трюмных танках «Джорджа Вашингтона».  

– Смотрите-ка… Уже полпятого! Господин профессор! Как насчёт небольшого, хоть и несколько запоздалого ланча? Впрочем, возможно и совместить его с обедом…  

– Благодарю, капитан, сэр… С удовольствием. Только вначале, с вашего разрешения, мы переоденемся.  

– Разумеется, господин профессор и… вы. – капитан вежливо кивнул, – Ждём вас.  

«Небольшой запоздалый ланч» начался с ещё пары добрых «глотков» рому, к пробирающему до кончиков ногтей вкусу которого учёные уже почти привыкли, и даже восприняли с неподдельным энтузиазмом предложение «согреться побыстрей».  

Холодная копчёная баранина под острым чесночным соусом и сэндвичи с сыром довольно быстро исчезли с подносов, после чего все приступили к чаю – это только на обед полагался кофе.  

– Простите за… э-э… нескромность, – снова начал уже отчитанный за назойливость старпом после того, как чашки опустели, и были наполнены вновь, – Нашли вы, сэр, этого… драконус… как его там?.. – Расселии?  

– О, да… – профессор не улыбался, как обычно, и был весьма серьёзен, чему все моряки и доктор удивлялись на протяжении всего ланча, – Я нашёл всё, что хотел. И даже больше!  

– Э-э… Расскажете? – за всех, с тщательно скрываемым огромным любопытством, спросил капитан Паркер.  

Профессор… почесал затылок.  

– Да! Расскажу, будь оно неладно, якорь мне в печень!  

Воцарившаяся тишина была почти столь же полной, как и в подводных пучинах. Таких выражений от всегда сдержанного и оптимистичного профессора не ожидал никто!  

– Господин капитан… сэр, и господин доктор, – профессор поклонился в сторону Паркера, старпома и врача, – Должен сразу принести вам свои извинения за позавчерашний… маленький спектакль. Ведь никакого «Драконус Расселии» не существует!  

Тишину не нарушил никто, но атмосфера сразу сменилась – теперь к удивлению добавилось… Ещё большее удивление.  

– Так вот. Зверь, за которым мы отправились в пучины вод, если мне позволят так выразиться – вовсе не дракончик. Правильнее его всё же назвать – «Монструс Расселии». То есть чудовище Рассела! И уж поверьте – эта тварь пострашнее пресловутых морского змея и гигантского спрута!..  

Профессионализм – великая сила. Чтение лекций наложило свой отпечаток: рассказчиком профессор оказался великолепным. Он полностью завладел вниманием аудитории, и когда его драматичное повествование дошло до момента, когда на помощь грозному и беспощадному собрату пришли ещё три твари, за столом послышались вздохи (со стороны доктора) и крепкие солёные выражения (со стороны морских волков). Описание действия ракетниц все встретили с явным облегчением.  

Переведя дух, все зашевелились, капитан же сердито произнёс:  

– Знаете что, господин профессор… Вы были абсолютно правы – если бы вы сразу рассказали, как обстоят дела в действительности – я бы просто не позволил вам спуститься туда! А вам самому-то – как не стыдно? Ведь это, получилось бы, что по моей – пусть и косвенной! – вине, вы бы приняли мученическую смерть!  

– Вот этого-то я и боялся даже больше, чем нашего «друга», – профессор уже опять слегка улыбался, – И этого ни в коем случае не мог допустить! Ну, посудите сами: столько усилий, времени, денег, наконец – и всё это только для того, чтобы отступить назад на самом пороге Величайшей Тайны Океана?!  

– Я на это вам так отвечу, дорогой сэр – ни одна «Тайна Океана» не стоит того, чтобы оплачивать её раскрытие человеческими жизнями!  

– Разве, сэр?.. – профессор гордо вскинул голову, чувствуя, что сомнению подвергнут основной принцип жизни естествоиспытателей, – А как же тогда Нансен? А Амундсен, прошедший-таки северным путём вокруг Америки? Ведь он знал – что практической пользы от этого не будет, и ни одно обычное судно там всё равно не пройдёт?.. А сэр Пири, который уже двадцать лет пытается покорить Северный полюс, хотя все – и он в том числе! – знают, что кроме льда и океана он там ничего не найдёт?!  

– Погодите-погодите, господин профессор! – капитан сделал жест ладонью, как бы отгораживаясь от «пионеров природных открытий», – Мы все прекрасно понимаем, что, так сказать, первопроходцы нужны – чтобы потом остальные люди могли воспользоваться плодами… И так далее. Но!  

Вспомните-ка! Амундсен проходил по северному пути три года! И с ним – как и с Пири и Нансеном – были только подготовленные, тренированные полярные ветераны! Я уж не говорю о годах подготовки и исключительно кропотливо подобранном оборудовании и рационе!..  

И позже – он и Нансен пользовались только специально построенным судном! Потому что обычные были бы раздавлены, словно скорлупки! В результате, собственно и был рассчитан и построен знаменитый «Фрам» – чтобы избежать ненужных человеческих жертв, если уж кому-нибудь ещё приспичит «пооткрывать» чего бы то ни было во льдах.  

А сэр Пири вообще всегда едет с такой огромной группой страхующих и прокладывающих ему дорогу, что я не удивлюсь, если через год-другой он своего добьётся! Ведь именно основательная подготовка и профессионализм участников экспедиции гарантируют, что все участники такого похода в «неведомое» останутся живы!  

– Согласен с вашими аргументами, сэр. Но – позвольте напомнить. Ведь кое-какую подготовку провели и мы – вот, огромный и надёжный батискаф…  

– Простите, насколько надёжный? – капитан воспользовался паузой в ответе профессора, и иронии в его голосе не заметил бы только пингвин, – Настолько, что вам нечем было отбить нападение, которого вы даже ожидали?! И ещё настолько, что первый же выломанный прожектор привёл к огромной течи бензина?! А ведь будь это отверстие ещё хоть на полдюйма побольше, – капитан показал кончик пальца, – и не всплыло бы ваше детище уже никогда!  

– Но позвольте, сэр, – профессор выпятил подбородок, и нахмурился, собираясь возразить.  

Внезапно оглушительный, словно где-то порвалась струна гигантской гитары, звон лопнувшего стального каната, и крики, прервали спорящих.  

– Батискаф! – только и успел крикнуть профессор, как все уже кинулись наружу.  

Они подоспели как раз к кульминационному моменту драмы.  

В свете заходящего солнца батискаф, отливавший всеми тонами от розового до пурпурного, раскачивался носом вниз на единственном уцелевшем тросе. Стрела крана ходила ходуном, однако пока держалась. Но вот, с ужасающим скрежетом и звоном лопающихся стальных струн, разорвался и последний трос.  

Висящая на высоте десяти футов над водой чёрно-красная махина нырнула в воду почти как профессиональный пловец – строго вертикально.  

– Люки! Люки! – закричал Хацармавеф. Профессор схватился за сердце.  

Погрузившись в воду полностью, батискаф было вынырнул на мгновение, затанцевал на поверхности… Но дифферент на нос оказался слишком велик: входной люк рубки оказался ниже поверхности океана.  

Тёмно-красный, глянцево-кроваво отсвечивающий в лучах закатного солнца аппарат, пуская булькающие пузыри, и переваливаясь с борта на борт, медленно, и совсем не грациозно, ушёл под воду. Напоследок детище профессора выпустило ещё пузырь бензина, на несколько секунд сбившего волны, и испачкавшего борт «Джорджа Вашингтона».  

Воцарившуюся тишину прервал Хацармавеф:  

– В следующий раз надо делать заправочный люки гораздо меньше – не шире трёх дюймов…  

Капитан возмущённо фыркнул.  

Профессор, выглядевший, как ни странно, взбодрившимся, сказал:  

– Следующего раза – не будет!  

Моряки с недоумёнными улыбками переглянулись, Пристли же пояснил:  

– Вы безусловно правы, капитан, сэр! Если уж «покорять неведомые пучины», то – действительно, на чём-нибудь более солидном, защищённом, и надёжном!  

– Но господин профессор… Ведь у нас ничего нет – из доказательств только одна фотопластинка с «драконом», и ещё шесть – с краями монстра!  

– Знаете что, Хацармавеф… Чёрт с ними, с доказательствами! Я вот думаю, что о нашей экспедиции, и о том, что мы пытались доказать, лучше всего…  

Вообще никому не рассказывать!  

– Почему же вы так стремились к совершенно противоположному всего пять минут назад?!  

– Потому, сэр, что это было до гибели нашего судна! – профессор что-то пожевал губами, перекатился с пятки на носок, и обратно. Потом всё же счёл нужным пояснить, – То, что наше детище столь внезапно затонуло, уже фактически выполнив свою задачу, и столь… э-э… мужественно выручив нас, учёных болванов, буквально из пасти тигра, я воспринимаю, как… перст Судьбы!  

Да, сэр, это – Знамение Свыше! Я подозреваю, что кто-то поумней нас, – профессор торжественно указал пальцем в небеса, – даёт нам понять, что… Время для освоения пучин ещё не пришло!  

И вы, сэр, как ни странно, оказались правы.  

Никто не знает – а теперь и не узнает! – о конструкции и работе нашего… столь своевременно и кстати погибшего аппарата! По прибытии в Лондон я лично уничтожу все чертежи, и ни слова о случившемся никому не скажу! Не хочу своим дурацким примером возбуждать у других… э-э… фанатиков от науки – глупых стремлений! Мы – ещё не готовы! Слишком мал был запас прочности… да и плавучести, у кораблика нашей Мечты!  

Импровизированный горячий, хоть и не совсем последовательный спич не прервал никто. Как и повисшую после него неловкую паузу.  

Доктор задумчиво смотрел в воду, откуда уже не поднимались даже пузырьки. Старпом крутил ус, глядя на заходящее солнце.  

И только капитан смотрел в глаза профессору.  

Наконец он и взял на себя смелость подвести итог импульсивному решению:  

– Если вы обо всём, что произошло, никому не расскажете, мы тоже будем молчать.  

Профессор протянул руку. Капитан её крепко пожал. Всё ещё крутя ус левой рукой, Лайтмен положил правую на рукопожатие.  

Спустя пару секунд к ним присоединился и Хацармавеф, всё ещё качающий головой, и, как всегда промолчавший, доктор.  

Несколько секунд царило напряжённое молчание. Затем профессор фыркнул, и заразительно засмеялся:  

– Чувствую себя… Заговорщиком! Заговорщиком на страже Безопасности Человечества!  

Теперь засмеялись все. Даже доктор неуверенно улыбнулся. Старпом же сказал:  

– А в порту Кюрасау мне одна девочка сказала, что лучший способ о чём-нибудь забыть – это – принять в трюм добрый глоток… А лучше – бутылку выдержанного рому!  

Теперь уже взрыв хохота был слышен и на баке.  

Вечером, уже готовясь ко сну, профессор соблаговолил заметить, что его ассистент выглядит ещё более погруженным в себя, чем обычно, и даже не переодевается, сидя на краешке койки.  

– Ладно, Джимми… Я не слепой. Что тебя гнетёт?  

Хацармавеф поднял печальные, словно у спаниэля, глаза на шефа, снова опустил их. Покачал головой. Но всё же ответил, повинуясь несводимому с него взгляду:  

– Господин профессор… Сэр, я и мысли не могу допустить, что доводы этого торгаша-капитана как-то могли… поколебать вашу решимость. Ну, в смысле – открыть для Человечества эту тайну! Вы неспроста так быстро сдались! Что-то здесь есть – и гораздо более серьёзное!  

На этот раз молчал – и довольно долго – профессор.  

И хоть он был несколько взбодрён повышенной дозой «согревающего», в голосе его, когда он заговорил, не было весёлости:  

– Ты как всегда прав. Дело вовсе не в аргументах капитана. И вовсе, кстати, он не торгаш, а вполне порядочный и добрый, хоть и малообразованный, малый…  

Нет, дело не в нём. А во мне. – Хацармавеф поднял голову, но не перебивал.  

– Это случилось тогда, внизу. Когда эта тварь прижала нас, я даже и предположить не мог, что она столь сильна! А уж того, что к ней на помощь придут другие – и что они будут работать совместно, словно разумные – это, наверное, и никому в голову прийти не могло!  

Я сказал себе: «Пристли, ты – старый идиот, видящий не дальше своего носа!  

Мало того, что сам сейчас погибнешь, так и погубишь жизнь ни в чём не повинного молодого человека! А этот подающий огромные надежды мальчик – извини, но для меня ты всегда – мальчик! – ещё даже не женат! Не говоря уже о детях…»  

И ещё я тогда понял – рано мы полезли в самое пекло. Глубины Океана – не место для пикников и увеселительных прогулок! А ведь мы почти так и думали – «вот, сейчас быстренько спустимся, всё отснимем, подтвердим, и пусть весь мир удивляется!.. »  

Профессор невесело хмыкнул, покачал головой:  

– Нет, мы – то есть, человечество – не готовы к абиссальным глубинам. Нужны другие, новые, приборы. Чтобы видеть в темноте. Чтобы видеть в темноте на большом расстоянии. Нечего соваться с нашим позавчерашним оборудованием туда, где ждут смертельное давление и неведомые существа! Против них мы в своей консервной банке – словно беспомощные и слепые котята!  

Ну, и конечно, главная моя мысль была – о Глории.  

Да, ты правильно покраснел – я говорю о твоей Глории!  

Поэтому – чтобы первое, что ты сделал, когда мы сойдём на берег – купил самый большой букет цветов, и немедленно попросил у мисс Хоппер её руки! Шесть лет – более чем достаточный срок для ухаживаний!  

Да – и не забудьте позвать на вашу свадьбу! А когда родится первенец – я с удовольствием буду и крёстным отцом!..