Один

Блики ночной Волги мелькали перед глазами как… как белый фосфор, что, конечно, вызывало во мне рвотные позывы ещё сильнее, чем адский коктейль в желудке. Вся эта критическая масса подступала к горлу, и держать последний рубеж обороны было непременно тяжелее, чем употреблять всё это.  

– Леша!  

Возглас раздался, как мне тогда показалось, на десятки километров и умел силу сброшенной на детский сад бомбы.  

– Леха, я умоляю тебя, только не здесь! Имей совесть, ты, пьяное чудище! Мы на середине моста с огромным количеством камер…  

Он не успел привести мне ещё тысячу и один аргумент против моего крайне непристойного поведения. Его доводы, конечно, никогда не влияли на меня так, как было задумано, но моралист упорно этого не замечал. Меня стошнило. Вывернуло наизнанку. Вырвало. Дальше сами додумаете, что сделал со мной мой организм, в ответ на бурный вечер (если, конечно, сможете).  

– Замечательно! Великолепно! Вот скажи мне, почему мы дружим? Зачем я…  

– Да потому, – проревел я, втягивая через нос свисавшую соплю из желудочного сока, да потому что Я! Я самое, самое, – долго подбирая нужное слово, я взглядом зацепился на дорожный фонарь, на котором был наклеен номер помощи алкоголикам и рядом же реклама водки «ABSOLUT», – я интересен! – с небольшим хрипом из-за недавно выкуренной сигареты выдал я.  

– Да не уперся мне такой интерес! Только из-за тебя про нас написало несколько газет и обвинило в «злостном хулиганстве в сложное для РОДИНЫ время»! Как так выходит?  

– Ты преувеличиваешь, – пробубнил я, вспоминая, что натворил. Разбитое окно военкомата, разбитые бутылки у ТЦ и огромный рисунок, который я любил рисовать соседям по парте в школе. Баловство.  

– ДА НИЧЕРТА ПОДОБНОГО, – проорал он до хрипоты, – сколько можно, СКОЛЬКО можно? Сколько раз ты уверял меня, что это последний раз, что это последняя стопка, девушка, машина, купюра и прочее и прочее. Почему ты всегда соглашаешься со мной утром, выслушиваешь днём и игнорируешь вечером, а ночью умоляешь о прощении!  

Мимо прошла молодая пара. Они посмотрели на меня как на отброса общества, последнего человека, с которым они бы в одном поле срать не сели. Не было в их взгляде никакого «русского благородства» и «широкой души». Только упрек, что я не такой как они.  

– Ну, было′ пару раз, но ведь это… в этом нет ничего страшного. Все, все врут. Думаешь, учителя нам не врут, когда говорят, что нас это не касается, родители не врут, когда говорят, что вырастем и поймём. МЫ ПОМРЁМ НО НИ-ЧЕ-ГО НЕ… не поймём. Ты тычешь меня в мои ошибки, как, как собаку в её мочу непутёвые хозяива. Посмтри! В мире столько несправедливости, мрака, говна и… и вони!  

– Это от тебя пахнет. Если тебе кажется, что все вокруг виноваты, что каждый желает тебе зла, что все не без греха, то взгляни в Волгу, когда не будешь стоять перед ней на коленях.  

– Я! Я никогда, НИКОГДА не… не встану на колени! Не… не заставишь.  

Чувствовал я себя всё хуже. Боль начинала проступать сквозь опьянение. Я почувствал разбитые в кровь костяшки пальцев и ноющие колени. Отвращение и тошнота захватила меня.  

– Первая стадия пошла? Сейчас ты опять блеванёшь и будешь ныть, сожалея о содеянном…  

– ЗАТКНИСЬ, ЗАТКНИСЬ!  

Я поднял с тротуара камень и бросил в него. Я медленно спустился на тротуар. Камень попал в столб.  

– С-с-сука! СУКА!  

Я взревел, как ревёт кошка, чьих котят утопили на её глазах. Я был как эта кошка. Один. Один на этом мосту через Волгу, где я блевал 7 минут назад и ещё за неделю до этого.