Женщина (идеал)

Улица была ясная и опухшая. Блестели оттаявшие собачьи каки и лились прохожие, как сгущенка. Не замолкало ни на минуту настроение – звенящее, заводное, с белыми переливами. И луна отчетливо висела над головой, полуденная луна.  

Камила стояла на остановке и ждала трамвай. На ней были обтягивающие замшевые брюки, замшевый жакетик (оба – перламутровый персик), а на волосах оливковый берет. Сумочка в форме единорога – компактная и гривастая висела на плече. Камила была беременна; пугающе большой живот выступал под блузкой. Он напоминал глаз бурана – местечко тишины – в вихрящемся, лучистом хаосе часа пик. Возможно, она ждала тройню.  

Около торгового центра на противоположной стороне проспекта толстяк в костюме зайца читал рэп в микрофон, в перерывах между треками он, как мантру, повторял рекламу магазина сантехники. Задумчиво стоял на проезжей части пёс. Когда ему сигналили автомобили, животное отскакивало, точно кукла, но спустя миг пса снова брала мысль, и он, понурив морду, возвращался в прежнее состояние бесшабашной пассивности.  

Подошел трамвай – лупоглазый и краснобокий. С шипением раскрылись двери, и Камила, опершись на руку молодого джентльмена с хлыщеватой порослью на лице, взошла внутрь. Она бескорыстно улыбнулась ему, и он тоже одарил ее бескорыстной улыбкой, не показав зубы.  

В вагоне пахло карамелью и горячей резиной. Пожилой мужчина при галстуке с молниями взглянул на беременную и привстал, чтобы уступить место, но его опередил мальчуган в кепке с генералом Залужным.  

– Спасибо, красавчик.  

Камила с тяжелой грацией уселась в пластиковое кресло.  

– Пазялюйста, – зарделся учтивый малыш.  

– Платы я не возьму. Лучшее – для потомства, – сказал проскользнув к ней усатый кондуктор.  

– Вам не дует? – осведомился бомж с задней площадки.  

– Если хотите спать, положите голову мне на плечо, – пригласил рабочий в венке фиалок.  

Камила только улыбалась им и молчала, сторожа некий хрупкий рай. Свои слова, казалось, хранит она для ребенка и боится выпустить их из губ, чтобы никакой черной грязью не напитались они, не остались у нее с обугленными краями.  

И только на один вопрос ответила она от человека, чье лицо было рябым, вытянутым и нежным.  

– Кто у вас будет – мальчик или девочка? – спросил тот.  

– Мальчик, – с лукавой кротостью сказала Камила.  

Девушка доехала до конечной и сошла около вагоностроительного завода. Памятник «Катюше» напротив серебрился росой, точно большой цветок. Из проходной завода выходили два инженера в оранжевых касках, один держал под мышкой ребристый тубус. От них пахло мазутом с розами.  

Камила зашла за угол забора, опоясывающего заводской кряж. Девушка остановилась у припаркованной синей мазды, оглянулась по сторонам, злорадно хихикнула, затем сняла с мочки уха золотую сережку и нацарапала ей на дверце машины гаргантюанский, авокадический МПХ. Сережку, смахнув с нее завитки краски, она вернула на место, а сама утиной рысцой припустила прочь.  

Вскоре она уже входила в подъезд неказистой хрущевки, на козырьке подъезда шелестели сухие травы, и голуби у порога клевали розово-зеленую блевотину в перьях пены. Камила поднялась по лестнице мимо «КИШ навсегда», «Сосание – свет» и «Рази русню», крутанула ключем в замке и вошла в родной коридор, посмотрелась в дверцы зеркального шкафа.  

– Пупсик, я дома!  

Из-за бамбуковой двери-гармошки донеслось взбудораженное рычание.  

– Сейчас, сейчас, торопыжка.  

Камила запустила руки себе под живот и что-то принялась там разматывать. Послышался сочный целлофановый хруст. Вдруг живот у нее сдулся и на кремовую плитку пола упали три мужских головы.  

– Вот я растяпа, – выругала себя Камила.  

Пакет она все же вытащила из-под блузки, бросила его на обувную полку, взяла за уши в каждую руку по голове и, тараторя под нос «Ели мясо мужики», припорхнула к закрытой двери, грациозно стопой оттолкнула ее в сторонку.  

Взрыв рева встретил ее, и сладковато душный запах падали ударил в нос. У стены комнаты в углу стояла наполненная песком чугунная ванна, а к ней цепями был прикован зомби. Обломками зубов живой труп яростно пытался разгрызть звенья цепи. Его длинные желтые ногти выступали, словно маникюрные лопаточки для отодвигания кутикулы, под глазами висели фиолетовые мешки. Зомби был в засаленной, ржавой толстовке, на которой проступало то ли «Слава нації» то ли портрет Рембо́.  

– Заждался, мышка-мормышка, мой муженек! – прыснула Камила.  

Зомби сорвался с места, из позы полулотоса, в которой он сидел, прыгнул «мышка-мормышка» прямо на свою половинку, но та, тряхнув волосами, сделала шаг назад. Цепи тяжело звякнули, муж упал на колени, как сраженный гладиатор.  

– Жри! – бросила Камила мужскую голову. – Жри, а потом я дам тебе хлороформ, и буду тебя любить всю ночь напролет.  

Зомби жалобно заскулил, но, не в с силах справиться с обуявшим его желанием, бросился к сырой плоти. Обгрызая кожу с головы, он с ненавистью и страхом поглядывал исподлобья на жену, а та включила Земфиру на виниловом проигрывателе цвета лаванды (такой в чемоданчике), закурила тонкую сигаретку и села в кресло-мешок.  

С гордостью и нежным презрением смотрела Камила, как муж взламывает кости черепа и сосет мозговую ткань. Настроение у нее сегодня было отменное.