Палевый голубь

Игорь Шестков  

ПАЛЕВЫЙ ГОЛУБЬ  

Вел машину Витя, Виктор Шнирельман, бородатый, добрый, с небольшой лысиной… дважды разведенный близорукий еврей, смахивающий на Бабеля, в бабелевских же очках, живущий в квартире родителей в старом доме на улице Горького вместе с незамужней сестрой, прихожанкой Сретенской церкви в Новой Деревне и страстной поклонницей отца Александра Меня. Родители их уехали в Израиль в 1987-м году, как только из СССР начали свободно выпускать не только долголетних отказников, но и «кого попало». И неплохо там устроились. А Витя с сестрой остались в Москве «возрождать православное отечество».  

Витин папа нашел работу по специальности в Тель-Авиве (в СССР он был заведующим отделением урологии в больнице на проспекте Вернадского), а его мать, работавшая в Москве терапевтом в элитной поликлинике на Бронной, стала «после тридцати лет мучений в советском здравоохранении» домашней хозяйкой. Похудела, похорошела, каждый день занималась лечебной гимнастикой на пляже, плавала в бассейне и в море, посещала платные курсы макраме и даже, по словам Вити, «начала шалить».  

– В ее-то возрасте, – добавлял Витя печально. Витиной маме было тогда только слегка за пятьдесят.  

За рулем Витя был неразговорчив… я сидел рядом с ним, пересказывал ему последние московские байки. Время тогда было интересное… гласность… на всех нас обрушился водопад информации. Переварить ее было не легко. Инстинктивно мы старались как раньше – хохмить и похохатывать. Это был привычный метод нейтрализации советского яда, которым была пропитана наша жизнь. Но получалось это у нас не всегда. Трудно хохотать над «Колымскими рассказами» или «Воспоминаниями» Надежды Мандельштам. Но превращать нашу жизнь в вечные поминки мы тоже не хотели.  

Витя просил: Ради бога, Гоша, не смеши меня, иначе я в столб врежусь или в зад кому-нибудь въеду. Да и мой Москвич не любит, когда в салоне смеются. Может обидеться и мертво встать. Уже не раз бывало. И тогда… придется нам пешком идти. Ибо починить его может только дядя Спиридон в мастерской на Земляном валу. Больше он никому не доверяет, подлец.  

Знакомые Вити столько раз слышали от него эту шутку, что даже не улыбались.  

Витя и впрямь верил, что его автомобиль может обидеться на хохочущих пассажиров. Мы все тогда были суеверны. Хотя виду и не подавали. Софья Власьевна приучила. Все одушевляли и всего боялись.  

На заднем сидении сидели Саша и Валя. Как и мы с Витей – добровольные помощники батюшки в новооткрытой Георгиевской церкви, недалеко от Видного.  

Саша, Александр Преображенский, высокий, красивый парень лет двадцати пяти (мне и Вите было за тридцать), гордый, холеный, высокомерный… читал в церкви Псалтырь. Невольно подражая дикторам советского телевидения. Чеканил слова.  

Он утверждал, что происходит из поповской семьи, но я ему, сам не зная почему, не верил. Чуял в нем избалованного отпрыска номенклатуры. Скорее всего – военной. Своего.  

Саша закончил технический ВУЗ в Москве, работал в НИИ и серьезно подумывал о поступлении в семинарию, а потом и в академию. Вроде бы страстно хотел стать священником. Или даже иеромонахом.  

Со мной, Валей и Витей аккуратно держал дистанцию. Но в конфликтной ситуации не спорил, сдерживал себя, замолкал, отходил в сторону. С батюшкой старался держаться на равных. Я над ним потихоньку посмеивался. Узнавал в нем себя и других, похожих на нас людей.  

Валя, Валентин Зябликов, был самым старшим в нашей компании. Ему было уже за сорок. В его тощей, сутулой, долговязой фигуре было что-то от юродивого. Он даже внешне походил на Козловского в роли юродивого в фильме «Борис Годунов» 1948-о года.  

В церкви, на богослужении он вел себя странно – всхлипывал, мычал, стонал, бил себя в грудь длинными руками. Вставал на колени, ложился на пол, кликушествовал. Умолял бога простить его.  

Валя был пассивным гомиком… был не способен скрывать свои желания, видимо очень сильные, приставал к мужчинам. Приставал и ко мне. Смотрел жалобно и проникновенно наполненными слезами глазами. Моргал. Дергался. Осторожно прикасался к руке или плечу. Тяжело дышал. Отогнать его, впрочем, не стоило труда. Достаточно было строго цыкнуть. Я прямо сказал ему, что я не гей, и попросил на меня так не смотреть и не касаться. Он обещал.  

Валю обычно презирали и игнорировали. Многие брезговали есть с ним за одним столом. Не подавали ему руки. Христианская любовь к ближнему на Руси испаряется, как только дело касается голубых.  

Он сам себя ужасно стеснялся. И при первой возможности прятал свое неуклюжее тело в раковину. Как рак-отшельник. Но неудовлетворенное желание постоянно выгоняло его оттуда и гнало к людям. К мужчинам. Оно и привело его в церковь. Наш батюшка однажды по секрету рассказал мне, что бедный Валя долгое время служил «Машенькой» в доме одного известного московского архиерея.  

Миновали Малоярославец. Проехали Медынь, Юхнов.  

Витя остановился на обочине дороги, прочитал – уже в который раз – записочку с указаниями, которую дал ему наш священник, сверился с картой.  

Свернул на проселочную дорогу. Наш Москвич начал подпрыгивать на ухабах, а затем вдруг заглох и остановился. Витя, ругаясь, вышел из машины, открыл капот…  

Я сел на теплую июньскую землю, снял сандалии и вытянул ноги. Выпил немного воды из пластиковой фляжки. Положил в рот ириску.  

Наслаждался покоем.  

О том, что мы искали, не думал.  

А что мы искали?  

Стыдно говорить об этом… Вспоминать о том, как же мы были глупы и наивны.  

Мы искали давно заброшенную церковь, якобы полную икон. Хотели забрать иконы и привезти их в Георгиевский храм.  

День назад к нам в церковь приезжал на своем грузовичке шофер Коля, хороший знакомый или даже дальний родственник нашей попадьи.  

Привез несколько поддонов кирпича из Лобни.  

Кирпич пришлось разгружать вручную. Адская работа! Но мы справились.  

Пока мы потели и кряхтели, Коля беседовал с батюшкой, курил и плевал себе под ноги. Когда его пятитонка опустела, тут же уехал.  

А батюшка рассказал нам, что он ему поведал.  

Будто бы вчера Коля ездил «в Угру», отвозил кому-то гравий и плитку. В крохотной деревеньке из трех изб, купленных москвичами под дачи, ему поднесли самогона, он не смог отказаться… а собеседники его, узнав, что он знакомый или родственник попадьи, провели его… будто бы… в брошенную деревенскую церковь… и показали сотни икон, сваленных когда-то на пол. Рассказали, что… иконы эти свезли туда во времена Хрущева из окрестных церквей («даже из Смоленска и Можайска привозили»), чтобы публично сжечь, как тогда часто делали. Но что-то помешало этому варварству, иконы заперли в церкви и забыли о них. А деревенька вымерла.  

– Что будем делать, ребята? – спросил нас батюшка. Нельзя пропадать добру. Надо ехать. Завтра же.  

Батюшка знал, что у Вити есть Москвич, доставшийся ему от отца, знал он и то, что и я и Саша страстно любим иконы и согласимся на поездку. А Валю он попросил, потому что тот был безотказной скотинкой. К тому же был очень силен физически и умел работать кулаками, что могло пригодиться в этом сомнительном деле.  

– Я бы сам с вами поехал, но у меня тут дел полно. Любопытно страшно, что там за иконы валяются. Может быть, и старинные. Коля конечно болтун, но такое он бы сам не придумал.  

И вот мы тут.  

Наш Москвич стоит, и мы не знаем, что делать.  

Я сижу на солнышке, на краю ромашкового поля, глаза мои наслаждаются небесной голубизной и сахарными перистыми облаками. Нос, как у Гоголя – ведрами вдыхает свежий июньский воздух. Тут вам не Москва. Шевелю пальцами рук и ног, гоняю назойливую муху, которая непременно хочет промаршировать у меня на губе. И мне наплевать и на иконы, и на попа, и на Георгиевскую церковь, и на все остальное. И хочется мне только одного – чтобы никто не мешал мне сидеть на теплой земле, смотреть на небо и нюхать сладкий дурманящий воздух.  

Тут, как назло, Витя издал радостное восклицание, упрямый Москвич наконец завелся и изрыгнул из себя выхлопные газы, Саша и Валя полезли в машину. Пришлось вставать и надевать сандалии.  

Протащились по лесной дороге еще километров двадцать пять. Наученный горьким опытом Витя ехал очень медленно и осторожно, объезжал колдобины.  

Неожиданно мы уткнулись в высокие металлические ворота.  

Ворота перегораживали дорогу. И явно были закрыты.  

Влево и вправо от ворот уходили в лес решетчатые металлические стены. Метра три с половиной высотой. Сверху на стенах были установлены грубо сделанные керамические изоляторы, от изолятора к изолятору тянулся оголенный алюминиевый провод.  

На воротах висела поржавевшая табличка: Запретная зона. Прохода и проезда нет.  

А под изоляторами другая: Высокое напряжение! Не влезай, убьёт!  

С черепом и костями.  

Выглядело все это довольно зловеще.  

Витя еще раз, на всякий случай, просмотрел записку с указаниями, и провозгласил: Ни о каких воротах… и слова нет. По словам Коли, тут должна была находится эта деревушка. Гадюкино, что ли. Или Змеиная нора.  

Тут подал голос Валя.  

– Ребята, посмотрите…  

И показал рукой на висящий на стене шагах в десяти от ворот скелет с прилипшими к нему обрывками шкуры.  

– Это олень или косуля… веско сказал Саша. – Наверное пытался перепрыгнуть стену, но не дотянул, напоролся на провод и погиб. Бедняга.  

– А где же рога? – нервно спросил Валя.  

– Кто знает, может это самка была, без рогов. Или детеныш.  

– Недолго мучилась старушка в высоковольтных проводах…  

Я не мог не сострить, привычка. За что был немедленно награжден укоризненным взглядом будущего православного священника или иеромонаха.  

Витя спросил: Что будем делать?  

Все молчали.  

Я откликнулся: У меня есть идея, но, боюсь, она вам не понравится.  

Валя прошептал хрипло: Давай, выкладывай, что придумал.  

– Вон там, смотрите, бревно. Давайте его на плечи положим, как татаро-монголы, разбежимся и по этим воротам врежем. Держу пари, они откроются. Полагаю, если тут и была раньше «запретная зона», то теперь ее больше нет. И уже очень давно… Тут все прогнило, посмотрите. Как в нашем социалистическом отечестве.  

Подобрал с земли брошенную кем-то палку и врезал ей по воротам. Вроде как копьем ударил. Пробил отверстие. И током меня не убило. «Не влезай». Всё туфта.  

В дырку мы все, по очереди, осторожно заглянули. И увидели не совсем то, что ожидали…  

Оказалось, мы находились на вершине невысокого и очень пологого лесистого холма. Проселочная дорога уходила куда-то вниз, к петляющей в долине речке. За речкой поднимался огромной подковой еще один пологий холм. На его склоне высилась большая церковь, построенная, вероятно, в конце девятнадцатого века. Стандартный «корабль» с массивной колокольней. Окна ее были забиты фанерой. Крест покосился. Явно заброшенная.  

Она и была очевидно нашей целью.  

Валя и Витя поддержали мой план, Саша пытался протестовать, но видя нашу решимость, нехотя согласился нарушить закон. Пробормотал: Во благо, на пользу, прости, прости, господи!  

Бревно мы не без труда подняли, разбежались и хрястнули им по воротам. После третьего удара ворота упали как стены Иерихона. Точнее – упала правая их створка. С табличкой. Левая покосилась, но осталась висеть. Алюминиевый провод порвался.  

Итак, путь был свободен!  

Решили оставить Москвич у стены и идти к церкви пешком.  

Отошли шагов на триста.  

Тут перед нами на дороге возникли два солдата. Без оружия, в грязной, не знакомой нам зимней форме. Вроде пьяные.  

Они шли навстречу нам, взявшись за руки, как детсадовцы.  

Мне в голову пришла шальная мысль: Может быть тут все-таки есть «запретная зона»… воинская часть или резервный аэродром, или хотя бы радар… и солдаты оттуда? Напились и бродят теперь… Или где-то маневры. Как бы нас не замели.  

Саша обратился к солдатам по-былинному: Здорово, служивые. Куда путь держите?  

Один из них, чернявый, не вязал лыка. Только икал. Другой, блондинистый, как Шурик, выдавил из себя: Какого хера, куда. Тебя не спросили. Идем и идем. А вот вы чего тут делаете? Из какого вы года вообще?  

Ответил ему Витя: Как из какого года? Из восемьдесят девятого. У вас что, белая горячка? Мы приехали церковь посмотреть.  

– Аааа… Церковь? А что ее смотреть? Слышь, Серый, они церковь приехали смотреть. Делать им нечего… Восемьдесят девятого… я тогда еще не родился. Что будем делать, Серый? Вот бы сейчас картошечки рассыпчатой со сметанкой и лучком поесть и огурчика солёненького. Мне эти сухие пайки – как чирьи на жопе.  

Мы разминулись. Похожий на Шурика обернулся и крикнул: Уходите отсюда. Скорее. Иначе сдохнете. Кто знает, куда вас занесет. Может и в Бахмут. Передавайте привет повару.  

Тут только мы заметили, что оба солдата не только пьяны, но и ранены. На асфальте после них остались кровавые следы.  

Мы хотели было предложить им помощь, но солдаты исчезли. Как будто их и не было.  

Пошли дальше.  

Дорога внезапно кончилась.  

Была, была и нету ее. Земля, трава, кустики есть… а асфальта нет. И грунтовки… Нет даже тропинки.  

Странно и непонятно. Мы надеялись, что дорога приведет нас прямо к церкви. Ведь ее когда-то строили. Камень, кирпич, дерево, краска, инструменты… все это надо было подвозить. Как без дороги?  

Подошли к речке. Милая речушка. Вода прозрачная. Только… как будто остекленевшая.  

Дно видно. А рыбок – нет. На дне – непонятно откуда там взявшиеся корни. Голые, длинные, переплетенные. Похожие на руки и ноги. Жутко.  

Решили, где наша ни пропадала, перейти речку вброд.  

Первым в воду вошел я. Босой, в одних трусах. Брюки, рубашку и сандалии нес в руках.  

В середине речки вода была – чуть выше пояса.  

Вода показалось мне похожей на глицерин.  

Я чувствовал подошвами, что наступаю на корни. Готов был поклясться, что они хватают меня за щиколотки, тянут…  

За мной потянулись остальные. И их тоже кто-то хватал за ноги. Водяные?  

Еще одна странность.  

Вокруг церкви вся растительность была бледная, бесцветная. Трава, цветы, деревья, кусты, ветки, листья – все. И еще – все растения не были живыми, гнущимися, трепещущими… а как будто сделанными из ветхих костей мертвецов. Или из умерших кораллов.  

И сама церковь была, как оказалось, тоже как-то неестественно бледной. Костяной.  

Мы слышали сухой треск… стены шелушились, ветки и веточки ломались как плохо сделанные гипсовые слепки… листья и чешуйки падали и рассыпались в прах.  

Кроме того, ветерок доносил до нас неприятный запах. Пахло горелым бурым углем и еще чем-то. Чем-то ужасным…  

На фиолетовом небе то и дело показывались чьи-то страшные лица.  

Казалось, тут не действовали фундаментальные законы бытия.  

Решили немного посидеть.  

Голос Вали дрожал: Ребята, тут не чисто. Вонь какая! Мы попали в царство мертвых. Посмотрите на небо. Я там умершего отчима видел. Он меня истязал и… Мы в аду. Может, повернуть оглобли? Пока целы. А то еще Цербер прискачет.  

Саша посмотрел на него с презрением и провозгласил: Ну ты загнул, Зябликов. В аду… отчим… Цербер… Сам ты Цербер. Пять часов потратили, чтобы сюда добраться. Церковь – вот она. Ну да, все бледное. И воняет. Все равно. На бога надейся. Мы делаем благое дело. Может быть, все тут и должно быть таким, кто знает. Обработали чем-то с воздуха. Распылили краску или ядохимикаты. Перестарались, как обычно. Солдат траванули, они и сошли с катушек. А у нас галлюцинации. Откроем церковь. Посмотрим, есть ли там иконы. А потом будем решать.  

Витя высказался решительно: Жутко тут. Не до икон. Солдаты эти… откуда они взялись? Как будто из другого времени. Кто-то знает, что такое Бахмут? На Бафомета похоже. Привет повару… Я свою первую тещу видел на небе, ведьму ту еще. Лыбилась мне. У меня скверное предчувствие… Я за то, чтобы повернуть назад… прямо сейчас.  

Тут все посмотрели на меня. Витя и Валя – дружески, Саша – как и следовало ожидать – почти дерзко.  

Я понял, что принимать решение придется мне.  

– Ад, не ад. Теща, отчим – они у вас в головах. Надо зайти в церковь, коли уж мы тут. Если в ней ничего нет – тогда домой. Надеюсь, мы там не превратимся в скелеты…  

Встали, пошли.  

Дошли до бледной травы, кустов и деревьев. Потрогали. Все ломкое. Сухое. Папье-маше?  

Голова почему-то закружилась. У всех. Валя оступился и упал. Поцарапал руку. Витя дрожал. Саша шел маленькими шажками, задрав нос. После небольшого кровотечения.  

Запах усилился.  

Из церкви донесся звук… гул… как будто от большого, быстро вращающегося ротора. Или турбины.  

Неожиданно перед нами появилось странное существо. Бледное, как и все тут, небольшое. С собаку. На собаку оно однако похоже не было. Морда вроде как у кролика с большими белыми незрячими глазами, на спине горб с рогом, лапы звериные, сзади – что-то вроде шлейфа.  

Валя прошептал: Видели? Это же демон из преисподней.  

Саша и тут вывернулся: Скорее, мутант какой-то. Бледная нежить.  

Витя ничего не сказал, только перекрестился. Протер очки платком.  

Существо раздвоилось… заклекотало… затем исчезло.  

Поглядел на моих спутников. И они сами и их одежда, и обувь тоже стали бледными, потеряли цвет. И я тоже. И моя ковбойка и брюки и даже сандалии. Посмотрел на руку – будто не моя.  

А по небу уже летали ангелы смерти и воздушные змеи. Отвел глаза.  

Вот и церковь. Да, и она – как будто отлита из гипса.  

Огромные двери. Бледные! Не заперты.  

Вошли. И застыли. Словно превратились в восковые фигуры.  

Да… не зря мы слышали гул от вращающегося ротора или турбины.  

В центре пустого, почти темного храмового пространства висел в воздухе огромный колокол. Колокол этот очень быстро вращался. Иногда он становился почти прозрачным. От него исходило слабое синеватое сияние.  

Я не понимал, что держит его в воздухе, почему он не падает. Не мог оторвать от него взгляд. Смотрел и смотрел как завороженный. Мне казалось, что во мне загорается голубая звезда. Которая вот-вот испепелит меня изнутри. И все-все-все исчезнет. И я не знал, хорошо ли это или плохо.  

Не знаю, сколько времени прошло.  

Затем… что-то вокруг меня изменилось.  

Я понял, что сижу голый на полу церкви… да, той самой. Вращающийся колокол исчез.  

Никаких икон тут не было. Ехать сюда – было с самого начала безумной затеей.  

Поискал глазами моих друзей. Никого. Церковь была пуста. Куда они делись?  

Были ли они в этом путешествии рядом со мной или только приснились мне, как приснилась мне моя прежняя жизнь?  

Куда делась моя одежда, сандалии, сумка с фляжкой и ирисками?  

Но что-то изменилось. Что? Ага… кто-то убрал фанеру с окон.  

Церковь заливал солнечный свет. И от этого ее пустое пространство выглядело еще более зловеще, чем в мистической полутьме.  

На всякий случай обошел храм. Ничего. Только…  

Только в алтаре на резном старинном престоле из бледного камня стоял неизвестный мне – тёмно-зелёный идол. Крылатый, безликий. Жуткий. Чем-то напоминающий экстатически кривляющуюся жабу.  

Но это же невозможно. Это против правил. На престоле должны лежать Евангелие, дарохранительница, кресты…  

Попробовал его поднять. Не смог, тяжелый. Теплый и скользкий.  

Кто его сюда притащил? Зачем? Какое он имеет отношение ко мне? К нам?  

Почему он сохранил свой цвет, тогда как все остальное в церкви и вокруг нее – бледное, восковое, гипсовое? Может, только он тут – настоящий? А все остальное – лишь иллюзия?  

Вышел из церкви. Оглянулся. Никакой церкви позади меня не было. Я вышел из пещеры у подножья поднимающейся уступами каменной горы, покрытой растрескавшимися розоватыми камнями.  

Вокруг меня был новый мир. Мир, не имеющий ничего общего с среднерусским ландшафтом.  

Я стоял на пляже. Три солнца светили золотым, голубоватым и розоватым светом. На сиреневом небе не было облаков.  

Далекие горы отражались на поверхности небольшого моря, разделявшего нас.  

Я стоял на светлом мелком песке, горячем, но не раскаленном, опаловые волны разбивались о разноцветную гальку и превращались в пену.  

Из пены поднялась прекрасная женщина с длинными льняными волосам, вздохнула, сделала несколько шагов, протянула ко мне руки и… исчезла.  

Не смог удержаться, побежал… и прыгнул в воду. Вода этого моря была настолько тяжелой, что я не погрузился в нее, а заскользил, вращаясь, по ее поверхности.  

Тут я услышал крики. Кто-то звал меня. Ласково манил к себе.  

Стоя на поверхности воды.  

Три фигуры. Поначалу я подумал, что это мои спутники.  

Но нет, это были не они.  

Это были седовласый старик в шелковой ночной рубашке, цветущий юноша в тоге и огромный палевый голубь с белым пятном на лбу.