Кошка

Если бы вы встретили вдруг на улице эту Кошку, вы, скорее всего, просто бы скользнули по ней невнимательным взглядом и вернулись бы в свои мысли. И тут нет вашей вины! Кошек на улице много, мыслей тоже, и всегда есть дела, и в уме список дел: что успеть, кому что сказать, куда зайти… список не кончается! Какие уж тут кошки? И потом, что, бродячих животных никто не видел? кошкой больше, кошкой меньше ¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬– велика разница!  

Люди посвободнее в собственных мыслях, могут, конечно, подумать, что-то вроде: «ой, бедная! » и пустить в длинные размышления о смутных напастях, которые подстерегают бродячих животных, особенно по зиме. Или, если есть свободная добродетельная ярость, подумать что-то нехорошее о хозяевах, которые берут и выкидывают животное, словно игрушку.  

Люди же, посвободнее не только в мыслях, но и во времени, могут даже прикормить животное…  

Но всё дело в том, что эта Кошка не нуждалась ни в прикормке, ни в проклятиях в адрес своих хозяев, ни уж тем более в жалости. Откровенно говоря, она сама могла и поесть, и пищей её становилась совсем не добыча с помойки, вырванная у своры местных помойных псов или котов; сама могла и хозяев покарать, если были бы у неё эти самые хозяева; а жалость она просто не терпела и считала её проявлением слабости. Такая вот Кошка ¬¬– сама по себе, похожая на всех кошек в этом.  

Окрас у этой Кошки был замечательный – она была абсолютно белая. Конечно, с её богатым происхождением это было удивительно, и с долгом службы тоже, но Кошка была довольна. Её белая шёрстка никогда не пачкалась, не сминалась и оставалась пушистой и мягкой. Правда, проверить это могли немногие. Один из таких немногих счастливчиков, кстати, сейчас шёл по заснеженной, ветреной улице, высоко подняв воротник чёрного мехового пальто.  

Кошка увидела его давно. Она подумала сначала спрыгнуть со своего поста – низкой уличной тумбочки, поставленной непонятно кем и непонятно для чего, вечно облитой какой-то вонючей жидкостью и завешанной ошмётками рекламных объявлений, но передумала. Во-первых, её всё равно бы настигли. Во-вторых, но это по секрету – Кошка хоть и была независимой, а всё-таки больше радела за уют, но возвращаться сама никогда не хотела. А тут удобный случай: за ней идут, идут, ясное дело, уговаривать. Она сейчас подумает. А затем снизойдёт. И это не будет считаться поражением, потому что это не Она явилась на порог его дома, это Он пришёл за ней!  

Поэтому Кошка терпеливо ждала его приближения, пытаясь принять самый невозмутимый вид. Под ветром и снегом это было сделать не просто, но Кошка была упрямая, и потому, поколебавшись, всё-таки легла на своей тумбе, вроде бы как на солнце, растянулась, силясь показать всей своей белой мордочкой, как ей удобно и комфортно без всяких там…  

Человек шёл долго. За это время у Кошки успело заколоть в боку – оказалось она легла на какую-то торчащую скобу, но она и ухом не повела, лежала, игнорируя неприятность, чтобы приближающийся человек, не приведи тьма! – не подумал, что она его ждёт или, что ещё хуже – рада ему!  

Это же позора не оберёшься!  

Наконец подошёл этот человек. Оглядел Кошку (та тотчас закрыла глаза, мол, меня твоё появление не тревожит), и спросил:  

–Набегалась?  

***  

У каждого человека есть то, что ангелы называют «привязанностью», а демоны «слабостью» или «уязвимостью». Но и те, и другие, тщательно изображая из себя независимых и гордых, хранящих и мировых, никогда не упоминают, и вообще пытаются будто бы забыть, что в людях всё это взялось неспроста.  

И есть все эти привязанности и слабости также и в ангелах, и в демонах, как и в людях. Потому что один создатель у всей этой братии.  

Люцифер, например, коллекционировал открытки из разных городов. Его завораживала архитектура, но об этом не полагалось знать. А если вы, смертный, ещё принесли бы какую-нибудь открытку Самому, то вам оставалось бы молиться на то, чтобы вечность оказалась такой же фальшивкой, как и всё остальное!  

Азазель, вопреки ожидаемым и соответствующим его работе предполагаемым уязвимостям, увлекался не коллекционированием оружия, а скрипкой. Но вам нужно было прогореть с ним в падении с небес, а до этого пойти против всего неба, чтобы узнать об этом.  

Мефистофель разводил питомник с пуделями. Очень их любил и говорил, что собаки поддаются дрессировке быстрее вурдалаков. Вурдалаки обижались, но раз за разом пудели и впрямь побеждали во время охоты, так что обижались они молча.  

Лилит, пока ещё была, конечно, в посмертии, в приступах между безумиями, вязала кукол из соломы. Хотя, возможно, это тоже было безумием – друзей у нее не было, так что никто не озаботился выяснением.  

Наверху, в Небесном Царстве тоже были свои тайны. Архистратиг Габриэль, как говорили, выращивал розы, а архангел Михаил в редкие минуты своего отдыха, когда-то занимался лепкой из глины.  

Словом, ничего удивительного в том, что один из демонов высшего ранга – Вельзевул – завёл себе Кошку. Поначалу эту идею восприняли прохладно, а Астарот и вовсе предложил:  

–Давай я кошкой обращусь? Что там они делают?  

–В тапки гадят! – подсказал Мефистофель. – Не то, что мои…  

–Ну вот! – Астарот не желал в очередной раз выслушивать про умнейших пуделей Мефистофеля. К тому же сам Астарот куда больше любил птиц, они напоминали ему о небе, которое, он верно знал, ему больше не дано будет увидеть.  

–У меня нет тапок…– от такой наглости Вельзевул даже растерялся.  

–Я тебе подарю, обращусь в кошку и нагажу в них, – не растерялся Астарот. – Займись лучше…  

–Я не хочу просто кошку, – объяснил Вельзевул с раздражением, – я хочу Кошку. Которая будет умная, с характером, которую можно погладить.  

–Можешь погладить моих пуделей, – предложил Мефистофель, у него ещё был запал энтузиазма, он верил, что вскоре все оценят его пуделей.  

–Или меня, – вздохнул Астарот и тотчас, прямо на месте этого почти дружеского, хотя известно, что среди демонов нет друзей, обратился в пушистый мягкий чёрный коврик.  

Вельзевул отказался, а вскоре из глубин преисподней, доконав Азазеля, притащил белую Кошку. Была ли та Кошка оборотнем, навеки заточенным в кошачьем тельце, или просто чьим-то наказанием за грехи – Вельзевул не распространялся. Может, не знал и он. Но Кошка у него теперь была, и он осторожно принёс её в свои покои.  

Где вскоре выяснил, что тапок у него может не быть, но зато есть прекрасный флорентийский витраж от тринадцатого века, который весьма задорно может разбиться от взмаха грациозной кошачьей лапки...то есть был. Витраж ему восстанавливать отказались, Астарот даже пошутил:  

–В иной раз думай лучше.  

Но Вельзевул было не жаль витраж. Даже то, что это был единственный витраж с его собственным портретом не было горечью, по сравнению с тем, что теперь его ждало дома живое существо. И пусть это существо всем своим видом делало вид, что не ждало его, и души грешников сегодня должны быть не в белой миске, а в чёрной, а следовательно, есть она сегодня не будет – Вельзевул чувствовал, что Кошка признаёт его понемногу.  

Семнадцать царапин на руке, восемь укусов, один, почти выбитый белой лапкой глаз, три разбитый венецианских вазы, четыре изорванных плаща, и вдобавок – шерсть, ставшая специей ко всему подряд в доме – но странное, странное счастье Вельзевула! Ведь этот огромный белый комок шерсти иногда приходил к нему и падал на колени, растекался, не заботясь о том, что Вельзевулу нужно было торопиться. Почему-то Кошка умела выбирать именно такой, очень неудачный момент.  

Вельзевул её спихивал, Кошка обижалась и демонстративно воротила от него морду ближайшие два дня…  

***  

–Ну что? – спросил человек у Кошки. – Замёрзла?  

Кошка лениво открыла глаз. Взглянула на человека. Она была рада, на самом деле. Вельзевул отыскал её в мире людей, и пришёл за нею, чтобы увести обратно в уют и тепло. Вопрос был не еды, вопрос был безветрия и чего-то тёплого, что зарождалось, а может быть просто оживало под белой шёрсткой в области сердца и пульсировало снова. Будто бы так могло быть всегда.  

Но в этот раз он был перед нею виноват. Кошка хотела, чтобы он почувствовал свою вину перед нею, и потому поспешно закрыла глаз. Человек едва заметно улыбнулся – он так хорошо знал свою Кошку!  

***  

В последние две недели Вельзевул был занят. То есть, ещё больше, чем то знала Кошка. Он был на нервах – близился конец года, а значит – общий отчёт по работе Преисподней, опять же – составление плана на следующий отчётный период, замечания, проверки… словом, не до всего!  

Первый день Кошка понимала. Она уже привыкла к Вельзевулу и мирно продремала на костяной софе весь вечер, не тревожа его. на второй – обиделась. Она не для того здесь белая и пушистая живёт, чтобы всякие Вельзевулы её игнорировали! В конце концов, она не просила тащить её из преисподней! Взял – развлекай теперь!  

Куда-то делись её понимание, может быть стали обидой, а может быть просто ушли с ночной прохладой…  

На пятый она поняла. Что никто её обиды не замечает! И даже то, что она за три дня не притронулась к своей мисочке с кусочками душ грешников никого здесь, похоже, не тревожит! Это в Кошке породило уже не обиду, это породило настоящую ярость. Она здесь сидит, белая, пушистая, голодная, никому не нужная, брошенная…  

Но Вельзевул, у которого был ещё шанс на примирение с Кошкой, на все её раздражённые и укоряющие мяуканья отзывался:  

–Я занят!  

Один раз, расщедрился, правда, и бросил ей поиграться черепушку какого-то смертного. Кошка долбанула лапкой по этой черепушке, та разлетелась, кошке стало чуть легче…  

Она решила, что нашла освобождение от гнева и в следующий день усердно, чтобы Вельзевул наверняка понял, громила его покои. Вельзевул долго бранился, а в конце бросил страшную, совсем обидевшую Кошку фразу:  

–Лучше бы что полезное сделала! Хоть бы мышь поймала!  

«Полезное? » – возмутилась Кошка. – «Я? Позвольте, меня заводили, как вещь какую, не спросив ни моего согласия, ни моего разрешения, совсем не для пользы! »  

И что-то, уже оживающее тогда, нежное под шёрсткой, в месте мёртвого сердца, будто бы заледенело. Но Кошка была мстительной. В ту же ночь она с лёгкостью нагнала какую-то большую жирную крысу в углу покоев Вельзевула, которого теперь ненавидела. И легко перебила позвоночник крысе. Крыса что-то пыталась верещать о том, что она, мол, крысиная королева, и вообще, может обратить Кошку в какое-то говорящее щёлкающее орехи пугало, но Кошка только фыркнула и демонстративно (не будь она Кошкой, стала бы актрисой) положила трупик крысы аккурат на бумаги Вельзевула.  

Какие-то очень важные бумаги, как оказалось. Вельзевул был в ярости, и Кошка, не прощаясь, в раздражении ушла от его криков и высказываний о том, какая же Кошка бестолковая и надо было брать пуделей Мефистофеля!  

Хотя, ушла – не то слово. Она, конечно, хотела бы уйти так, как положено, вальяжно, по-царски, не торопясь. Вместо этого пришлось улепетывать от тапка, который Вельзевулу подарил не остроумный, но очень ехидный Астарот…  

***  

–Ну прости, – убеждал Вельзевул Кошку. Он знал, что его ранг позволит ему повторно доканать Азазеля и тот ему притащит хоть десять ещё кошек. Но Вельзевул знал, что именно эта – белая, с нежной и мягкой шёрсткой, с умными зелёными глазами – его Кошка.  

Кошка села на тумбе спиной к Вельзевулу. Она была похожа на белый сугроб – пушистая, мягкая…только сугроб не даст вам лапой, если вы его погладите, когда он этого не хочет.  

–Пошли домой, делай то, что хочешь, – убеждал Вельзевул. – Я никогда больше так себя не поведу.  

Кошка слегка склонила голову набок, мол, говори-говори…  

–Ну! – у Вельзевула кончались слова. Он не был оратором, за что его постоянно подкалывали демоны вроде Асмодея или Азазеля, прославленные красноречием и умением затмевать людской рассудок сладкими словами.  

Кошка молчала.  

–Придётся, всё-таки, брать пуделя…– вздохнул Вельзевул. – Эх, ладно, бывай!  

И Вельзевул повернулся, готовый идти назад. Этого Кошка снести не могла! Чтобы какой-то пудель… тьфу! Погань! Она раздражённо мяукнула, призывая Вельзевула вернуться. Тот ждал и повернулся с готовностью, осторожно взял её на руки. Кошка, впрочем, не удержалась от мелкой мести и всё-таки цапнула его пару раз, но так. Слегка, чтобы помнил, как он перед нею виноват.  

Но Вельзевул даже не вздрогнул – руки были в тепле и в мягкости его единственного любимого существа.  

***  

С Кошкой в руках Вельзевул шёл к своим покоям, когда на его пути вырос, как из ниоткуда Азазель.  

–Куда идёшь? – спросил Азазель таким тоном, от которого у Вельзевула всё внутри сжалось. Ничего хорошего такой тон не сулил, это ясно.  

–К себе, – осторожно ответил Вельзевул.  

–А эту…куда? – Азазель кивнул на Кошку, та напряглась – она не любила, когда её называли «этой» при ней же. В конце концов, это свинство! Она же Кошка. Кошка и есть.  

–К себе, – повторил Вельзевул и крепче сжал Кошку в руках, любимица напряглась, он это чувствовал и спешил её успокоить.  

–Не положено, – мрачно отозвался Азазель и объяснил: – пока тебя не было, пудели Мефистофеля взбесились. Один прогрыз какое-то там пальто у Самого…  

Азазель демонстративно указал пальцем вниз, подразумевая Люцифера. Азазель и Люцифер, когда были ещё ангелами, были друзьями. Наверное, по этой причине Люцифер и не отстранял сейчас Азазеля от себя – ему нравилось видеть своё величие, которое казалось ещё больше рядом с другом, с которым он когда-то был равен в силе.  

–Пальто…– не понял Вельзевул и осёкся.  

–Ага. Передали. Оттуда, – Азазель ткнул пальцем в потолок, – а эти пудели…короче, сейчас у нас пока такая политика. При дворе никаких животных. На конюшнях, пожалуйста. В заповедниках тоже. Но никаких!  

Вельзевул почувствовал, что должен заступиться за свою Кошку. Она принадлежала ему и он должен был спасти её, не предавать её доверия и не возвращать в глубины преисподней, в которых вряд ли был санаторий…  

–Моя Кошка очень…  

–Всех животных, – категорично возразил Азазель, не желая даже слушать блеянье Вельзевула. А дальнейшее от Вельзевула уже и не зависело. Он помнил, как вдруг легко-легко стало рукам, как бессильно они сжались, пытаясь поймать исчезнувший вес пушистого белого облака, но хватанули лишь пустоту.  

–Мне жаль, – сказал Азазель, когда стих отчаянный, похожий на слезу, мяв белой Кошки, исчезнувшей в руках вурдалаков-стражников.  

–Нет, потому что ты никогда ни к кому не был привязан, – Вельзевул обычно не дерзил Азазелю, боялся, но здесь посмел. Страх куда-то ушёл прочь, стал маленьким и незначительным. Зачем бояться, если только что с Вельзевулом сделали что-то страшное? Он думал, что потеряв небо, голос бога, крылья и нежный цвет лица он потерял всё, что имел. Ан нет.  

Эта Кошка была его теплом. Он сам не знал до нее, как ему хочется вернуться к любви и заботе.  

Но кончено. Всё снова кончено.  

–Ты лжёшь! – Вельзевул стиснул руки в кулаки. Он был весь в её шерсти, а её самой уже не было.  

–Ага, – согласился Азазель равнодушно. – Это моя работа и моё мастерство. Ну бывай. Отчёт не забудь – Люцифер уже спрашивал.  

И Азазель – равнодушный и обыденный пошёл по коридору, оставляя Вельзевула наедине со своим горем. Вельзевул посмотрел ему вслед, затем в потолок, и, наконец себе под ноги, и обращаясь сразу ко всем, а заодно и к самому себе, прошипел:  

–Ненавижу!  

***  

Пушистость белой кошки угадывалась смутно. Шерсть её загрязнилась таявшим снегом и какой-то пылью, свалялась. Она сама похудела. И ничем не отличалась теперь от других кошек.. даже пропитание ей теперь было необходимо точно такое же, как и им. Никто её не вычесывал, никто не шёл за нею по мирам, она обратилась в одну из уличных кошек, глядя на которых вы не подумаете ничего, кроме чего-то сочувствующего или яростного о беспечных хозяевах, что не умеют справляться с ответственностью за братьев наших меньших.  

Только глаза могли бы выдать её, но… ярко-зелёный цвет смылся слезами, а кто-то ещё утверждал, что кошки, мол, не плачут. Яркость же, горделивость – всё в ней исчезло. и она сама думала о том, что скоро исчезнет, и ждала этого мига как облегчения своего нескончаемого наказания, за преступление, которого она, если честно, уже даже не помнила.  

Одно лишь её утешало – ветер стихал. Не рвал так безжалостно, как в прошлый раз, когда она, о, глупая, выбежала сама в этот мир, который оказался таким неприветливым.