Люрей 7

Мелодия Yesterday пришла Полу Маккартни во сне. Он тут же встал и бросился наигрывать её на пианино, чтобы поймать соскальзывающие с памяти ноты. Говард Лавкрафт черпал вдохновение из своих кошмаров. Есть мнение, что у него были тяжёлые сонные параличи, в которых он и испытывал то самое оцепенение, так часто преследовавшее героев его историй.  

Как- то Лера пришла ко мне со школы и рассказала, как полоумные преподаватели научили её, что периодическая таблица химических элементов пришла Дмитрию Менделееву во сне. Какую только чушь не несут эти женщины детям, которые даже проверять не станут истинность этих фактов. Видимо, я так часто дискредитирую современную школу при внучке, что она перепроверяла у меня всю информацию, которую получала на уроках.  

После смерти жены, общение с внучкой стало для меня тем самым бревном, за которое я держался в море отчаяния. Она росла умной и ответственной девочкой, на которую можно было положиться. Я думал, что долго не протяну без жены и захочу уйти следом, но маленькая девичья ручка смогла удержать на плаву жизнь старика.  

Я выучил маршрут от дома до школы Леры и забирал её вместо родителей. Я стоял на школьном крыльце и ждал, когда зазвонят мои часы. Когда это происходило, я понимал, что в школе уже звонок с пятого урока, и Лера будет собираться ещё пятнадцать минут. Солнце падало теплом на моё лицо. Поблизости звучали голоса и шаги других родителей, пришедших за своими детьми. Это были голоса мамочек, чьи дети дружили. Так же они окрикивали детей, которых брали с собой из дома, потому что не могли оставить их одних. По таким молодым голосам детей сложно определить их половую принадлежность. Только когда они говорили спокойно, я мог понимать их пол, но когда они смеялись или плакали, идентифицировать его было невозможно.  

Потом начинался частый скрип дверей. Количество голосов и шагов увеличивалось. И среди них был тот самый топот школьных туфелек, за которым следовало тепло маленькой ладошки и слова приветствия, служившие сигналом к отходу. Уже отходя от школы, Лера прощалась со своими друзьями, которые сопровождали нас, пока пути одноклассников не расходились. Голоса Лерыных одноклассников уже можно было рассортировать по определённым полам. Некоторые выдавали избыточный вес, а некоторые иную национальность. Но у всех голосов были очень светлые очертания.  

Дома я кормил Леру, делал с ней уроки, и к вечеру сын приезжал за ней, чтобы забрать домой. На приход сына у меня тоже стоял свой будильник.  

Лера видела во мне учителя и друга и никогда не считала меня неполноценным или сломанным. Я всю жизнь доказывал миру свою полноценность, а в ребёнке это знание уже было. И с возрастом девочка осваивала особенности общения со мной. Даже мой сын не посчитал нужным выучиться читать по Брайлю, но Леру заинтересовал метод письма шрифтом, который только я понимал.  

Любознательность и заинтересованность, чаще присущая мальчикам, заставляла Леру копать везде, где ей было непонятно. И когда она видела, как я читаю пальцем или пишу грифелем, ей казалось это чем- то чуть ли не инопланетным. Она изучала мой мир, в котором я ориентировался не так как она, а я не мог сделать подобного в ответ.  

Однажды она поинтересовалась:  

–Дедушка, а как ты видишь сны?  

–Так же как и все. Чувствую, что со мной что- то происходит, как сейчас, когда говорю с тобой или в любой другой момент.  

–И ты так же ничего не видишь?  

–Да, ориентируюсь так же как в реальности.  

–А тебе снятся плохие сны?  

–Да, но такое бывает очень редко.  

–А вдруг за тобой погонится какой- нибудь монстр? Как ты будешь от него убегать, если ничего не видишь?  

Я рассмеялся от неожиданности такого вопроса. Но каким бы он ни был детским, за ним стоит потребность понимания природы сна, а это уже не так наивно.  

–А как ты убегаешь от монстров во сне, Лера?  

Задал я наводящий вопрос.  

–Я бегу сначала очень- очень быстро, но потом я как будто замедляюсь, как будто в воде.  

–А монстр никогда не замедляется, верно?  

–Да, он всегда догоняет меня.  

–Меня тоже всегда догоняли. Но я наоборот, бежал во сне не замедляясь, а монстр был крайне медленным.  

–А как он тогда догонял тебя?  

–А ты как думаешь?  

–Хмм... – задумалась Лера, – Ты всё время спотыкался и падал? Поэтому он успевал тебя поймать?  

–Я спотыкался, да, но всегда тут же вставал и бежал дальше.  

–Ну скажи, дедушка!  

–А ты закрой глаза, – Лера закрыла глаза и дала сигнал голосом, что она это сделала, – А теперь убегай от монстра.  

Лера засуетилась стоя на месте.  

–А где монстр, дедушка?  

Я проснулся от звонка будильника в своём телефоне. Мне снился очень странный сон, но я не мог вспомнить, о чём он был. Нечто невероятное. Как будто я узнал страшнейшую из тайн, но не мог зацепиться хоть за одно слово или похожее чувство, что я мог сравнить с тем опытом, что испытал во сне.  

Чёртов будильник! Его звук словно записывает себя поверх сна, как на магнитную ленту. Или это я забыл включить запись и упустил импровизацию, которую музыкант больше никогда не повторит.  

Выключил будильник и лёг назад, чтоб ухватить сон за хвост. Вставать сразу после сна что- то записывать- это ошибка. Нужно перед этим ухватить остаточную мысль- нитку, ведущую к клубку. И я чувствовал её! Вот- вот скажу, на что она похожа... Провал. Абсолютная пустота.  

Не сумев объяснить себе же своих ощущений, я открыл окно и впустил сентябрь в спальню. Пусть забирает остатки сна из комнаты. Я всё равно не могу ими воспользоваться.  

"Алиса, включи Дюка Эллингтона- ин сентименшл муд. "- сказал я, электронной станции, насыпая пластиковой ложкой кофе в турку. По кухне разнеслось частое аккордовое вступление на фортепиано, и отрывистое блюзовое арпеджио задало ритм для начала нового дня.  

Последняя сигарета, сохранённая на утро, завершит череду ежедневных ритуалов. И только этот ритуал должен был начаться, как раздался звонок в дверь. Ничто не мешает мне закурить и пойти открыть её, но тогда утро будет не в порядке. Всё должно быть на своих местах. Этот кофе, этот стул и эта сигарета должны сложиться воедино, потому что в этом секрет спокойствия. Я положил сигарету рядом со свежесваренным кофе и пошёл в прихожую.  

–Уходите!  

Поприветствовал я гостей.  

–Здравствуйте, позвольте предложить вам натиратель лысины 3000! – зазвучал знакомый голос, внушающий доверие. – Уникальное предложение только для вас. Всего половину вашей пенсии будет достаточно, чтобы оплатить первый взнос по кредиту на наш чудо- аппарат.  

Я открыл Лере дверь. Ей уже 26 лет.  

–Не вижу ничего смешного.  

Сказал я и получил поцелуем по щеке.  

–Привет, дедушка.  

В воздухе завитал уличный холод, разлетавшийся в шелесте лёгкой осенней куртки. Несколько стуков каблуков, перед тем как они заглушились о коврик на входе. Звон молнии на куртке, смешанный с шелестом рукавов, и в воздухе едва завитал запах цитрусовых духов. Лера на каблуках и при парфюме, значит у неё сегодня важная встреча. Наверняка она в платье. Хотя, сейчас утро, поэтому велика вероятность, что встреча деловая, а не любовная.  

–У тебя сегодня какая- то встреча?  

Спросил я.  

–Скоро на выставке в Доме искусств будет несколько моих картин, – сказала Лера с призвуком широкой улыбки. – Сегодня я буду обсуждать, какие работы лучше выбрать.  

Она знала, что для меня это восхитительная новость.  

–Подумаешь выставка. Сколько ты заплатила, чтоб попасть на неё?  

–Ни – сколь – ко, – ответила Лера, ставя ударение на каждый слог. В этом слове были пританцовывающие хвастливые нотки. – Помнишь Ирину, с которой мы познакомились, пока я в Маке работала? Она теперь один из администраторов в Доме искусств, и её регулярно заваливают дедлайнами, касательно культурных мероприятий. Типа, она самая молоденькая в гос- учреждении и должна делать больше ивентов, ориентированных на более юную аудиторию. И я, май гад- май гад, спасу её объёмом своих работ и помогу выбрать остальных кандидатов.  

–Макдональдс дал тебе возможность творчески реализоваться. Как иронично.  

Сказал я, пока в моей голове проносился весь путь, который Лере пришлось пройти. Это может быть её первое важное достижение. Я обязан побывать на этой выставке.  

–Макдональдс тут только косвенно, дедушка. Я не представляю, что бы делала без твоей помощи.  

–Не переоценивай мой вклад.  

–То что делал ты невозможно переоценить. Ты всегда был рядом, когда это было нужно. Ты не жалел денег на моё детское увлечение, каким его считали родители. А ведь ты даже не мог оценить, хорошо у меня получается или нет! Ты просто, поддерживал моё стремление, потому что... Я... Я даже не знаю почему. Ты просто, крутой, дедушка.  

Я бы продолжил отнекиваться, если бы не ком, который подкатил к горлу. Всё чего я делал, казалось мне так мало! Я не заслуживал этих слов. Я не видел ни одной её картины! Я не могу быть как- то причастным к её победам.  

Чертовка понимает, что я не могу и слова проронить. Издевается своим молчанием. Ждёт, когда я что- то отвечу. Меня сдают проскальзывающие резкие вдохи. Сейчас я скажу ей, что она не права... И вот она обнимает меня. Мерзкая девчонка, не смотри, как я плачу! Не гладь меня по спине! Я такой слабый. Я не заслужил такой любви.  

–Спасибо тебе, дедушка, – прошептала Лера. – Я хочу, чтобы ты пришёл на эту выставку. Ты- главный гость, которого я хочу видеть там.  

Слепой старик на художественной выставке. Что может быть смешнее? Главный гость, не способный вкусить ни одно из произведений. Но даже так я хочу там побывать.  

Когда Лера была крошечной, она впитывала от меня любую информацию. Моего кругозора и образования хватало, чтобы проконсультировать её по любым естественным наукам. У неё никогда не было проблем с химией или физикой. Покойная жена успела внедрить в моё сугубо техническое мышление понимание красоты через музыку и поэзию, и я мог передать это понимание Лере. Однако, вопреки всему, она заинтересовалась тем, в чём я совершенно не мог её просветить- живописью.  

Лера говорила, что одноклассникам нравится, как она рисует персонажей из сериалов, которые они смотрели. Это действительно было, просто, детским увлечением. Но именно оно давало Лере одобрение сверстников. Знание законов термодинамики не поможет завести друзей, а исправления homo sapiens на homo sapiens sapiens сделали бы её совсем чужой.  

Родители надеялись, что хобби не будет перекрывать собой по- настоящему важную деятельность. И когда посиделки с друзьями переросли в возвращение домой к полуночи и прогулы, родители совсем невзлюбили увлечённость дочери.  

Но дни сменялись неделями, фломастеры сменялись растворителями. Я чувствовал в Лере возбуждение от работы. Вокруг неё было тихо, но оживлённо. Это был звук человека, который шуршит мыслями, и воздух вокруг таких людей колышется, заставляя других притягиваться к нему и ловить те самые мысли, которые разбрасывались и витали повсюду. И ты всегда остаёшься под впечатлением. Даже не видя результата его работ.  

–Сегодня я встречусь с Ириной, и мы в последний раз обсудим, что именно я представлю на выставке, и как она привлечёт внимание потенциальных покупателей. Ужас, говорю и сама не верю в то, что это произойдёт. Во вторник, примерно в 17:30, я закажу тебе такси. Сейчас я проверю твой шикарный костюм, в котором ты уже приедешь на выставку.  

Она говорила, пока мы шли на кухню. Я сел за стол и взял сигарету. Кофе был ещё горячим. Теперь всё на своих местах. Я курю, Лера ходит повсюду: то открывает холодильник, то включает чайник, то вовсе выходит в другие комнаты. Я довольствовался прекрасными новостями от внучки и предвкушал волнительный завтрашний вечер.  

–Дедушка, ты принимал гостей?  

Спросила Лера, войдя снова на кухню.  

–Вчера нет. А что?  

–Очень странно. Просто, у тебя на столе, в спальне, лежит рисунок простым карандашом.  

–Какой рисунок?  

–Я бы сказала, что это лиса. Он довольно небрежный, но анатомия вполне точная. К тебе точно никто не приходил?  

Из колонки играл Майльз Дэвис- Флюранс сёр ле шамс-елизе из фильма Лифт на эшафот. Мы не можем объяснить многие вещи, но в этом нет ничего плохого. Однако человеческий мозг играет с нами злую шутку: он делает вид, что объяснение есть и лепит его из обломков фактов. Если бы мы продолжали знать о нашей уязвимости, мы были бы готовы принять удар с её стороны, но мозг убеждает нас, что опасности нет, и делает нас ещё более уязвимыми, но зато преисполненными покоя. Всё в порядке. Всё на своих местах.  

Через час Лера ушла. Она много говорила по телефону с приглашёнными гостями и решала вопросы по своей основной работе. И только когда у меня снова возникло желание курить, я заставил себя выйти из дома в ларёк.  

Двадцать шесть ступеней на каждый этаж, кроме первого, где было двадцать две и сильная реверберация. Мои шаги и лёгкие постукивания тростью отражаются от стен. Итого три этажа, где иногда попадаются здоровающиеся шаги, а иногда нет.  

Сентябрьское солнце нагревало моё лицо. Люди говорят, что это значит, что солнце светит ярко. Когда оно попадает на лицо, как мне сейчас, оно начинает слепить. Мне это всегда казалось парадоксальным. Свет наоборот даёт видение, но когда он направлен конкретно на глаза, видение исчезает. Наверное, солнце слепило бы меня сейчас. Сегодня оно определённо яркое.  

Яркость- это степень выразительности. Ярким может быть вкус или черта характера. Воспоминания могут быть яркими и смутными. Я могу понять концепцию яркости. Это что- то очень заметное.  

Маршрут до ларька с сигаретами происходит как раз по особо выразительным элементам маршрута. Мимо дворового футбольного поля, где в такое время суток всегда происходит движение. Я слышу, как молодые люди то и дело кричат друг на друга в порыве спортивного азарта. Иду по тропинке, на которой иногда оказываются корни деревьев, уходящих под землю не так резко, но расположение каждого из которых мне хорошо известно. Переход на плитку после поворота и путь мимо детской площадки, которая тоже имеет свой аудиальный портрет. Детский смех, скрип качелей и спокойные разговоры наседок, вечно сопровождающих и оберегающих посетителей площадки. Писк светофора, на который я ориентируюсь, когда дохожу до проезжей части, но, слава Богу, мне не приходится её пересекать, ведь ларёк находится на моей стороне дороги, имеющей не только свой набор звуков, но и запахов.  

Скоро запах сырости и влаги будет затмевать запахи окружающей среды. Осень называют золотой, однако такой эпитет чаще является похвалой, что тоже парадоксально. Я знаю, что у профессионалов своего дела золотые руки, что дорогих людей называют золотцем. Золото- это что- то редкое. Но в чём золото осени мне сложно понять. Разве у золота запах гниения, а на ощупь оно склизкое и мокрое?  

–Добрый день.  

Постучался я в ларёк и ждал ответа, чтоб убедиться, что продавец на месте.  

–Здравствуйте.  

Послышался голос взрослой женщины.  

–Можно мне блок синего Rothmans'а?  

–Конечно, секундочку...  

Я бы назвал осень угольной. Чёрной. Липнущая ото всюду холодная чернота. Возвращаясь домой, ты приносишь её с собой и приходится от неё отмываться. Запахи притупляются, звуков становится меньше. На зрячем: "становится тускло". Становится меньше выразительности- исчезает яркость. Становится темно. Я чувствую осень именно так.  

Люрей 7  

Утро снова настало. Какое невероятное чувство я испытываю. Я помню его. Мне снова что- то снилось, но я не мог описать, что это было. Да что за издевательство? Я не разочаровываюсь, когда забываю, что мне снилось. Обычно. Но сейчас я чувствую, как будто мне приснился рецепт лекарства от рака или секретная техника левитации, и я дал себе слово, что проснусь и буду помнить, однако нарушил его, стоило мне пробудиться.  

Я выключил будильник, встал с кровати и направился к окну. Чёртовы сны. У меня отличная память! Мне легче поверить в то, что я не видел никаких снов, чем в то, что я второй раз упустил нить, ведущую к секрету. Чтобы комната очистилась, так же как и моя голова, я открыл окно и впустил холодный, промозглый воздух... Сентября?  

Я вдохнул запах улицы и пропитался тяжёлым холодом, который потом опустился на пальцы моих ног. Я стоял и какое- то время прислушивался к этому холоду. Он заполнял комнату чем- то иным. Помещение не впустило в себя шелест листвы и не стало отражать от стен пение птиц. За холодом не было слышно гула машин и возгласов детей. Что было за окном? Я не знаю. Что- то вообще там было?  

Что- то произошло? Нет. Значит можно начать утро с ежедневных ритуалов, показывающих, что всё в порядке. В электронной станции варится Ярбёрд сюит Чарли Паркера, в турке играет кофе. На столе лежит карандаш. Я наткнулся на него, пока искал сигареты. Найдя карандаш, я не придал ему большого значения. Ведь его могла положить Лера вчера. Но вот лист бумаги лежал прямо на блоке сигарет, который я купил в ларьке.  

Что было примечательного в этом листе бумаги? Ничего. Самый обыкновенный лист, содержание которого я не способен узнать без чьей либо помощи.  

Естественно, каждая вещь в моём доме находится на своём месте из тех же соображений, что у других людей. Даже уборкой помещения я занимаюсь сам и не позволяю особо отзывчивым, брать контроль над чистотой квартиры. Я помню, где лежит каждая вещь и без труда нахожу её, если кто- то не удосужится сменить мой порядок на свой. Кто- то положил карандаш и лист бумаги на стол. Это сделал не я. Сквозняк? Вполне вероятно.  

"Алиса, включи Зэ Битлс- Ол ай в гат ту ду. "- сказал я единственному собеседнику в комнате. Мысли заменились мелодиями. Не думать легче, чем думать. Раздался звонок в дверь. Почему я не могу ни в одно утро спокойно позавтракать? Встал и пошёл ко входной двери.  

–Уходите!  

Задействовал я самый эффективный фильтр непрошеных гостей.  

–Дедушка, это я, открывай.  

Послышался голос Леры. Странно. Что ей сегодня здесь делать? Разве не нужно готовиться к выставке? Однако, сомнения- не повод не впустить её, и я открыл дверь.  

–Привет.  

Сказал я, сойдя с прохода, оставив дверь открытой. Однако, ответа я не услышал. Подождав какое- то время, я вопросительно приветствовал её снова:  

–Привет? Лера?  

Только эхо из подъезда вернулось мне в ответ. Чёртова шутница. Посмотрим, что будет, если я не стану продолжать её звать, а просто закрою дверь.  

Дверь была закрыта, будто никто и не открывал её. Я врезался в препятствие, когда пытался тянуться к ручке и был ошарашен. Она закрылась без звука и, какого либо другого знака. Я ощупал знакомую дверь, толкнул ручку, но даже щеколда была задвинута. Так быть не должно, поэтому я отодвинул маленький засов и распахнул дверь в подъезд.  

–Эй, шутники!  

Окрикнул я кого- нибудь, кто мог быть объяснением происходящему. Конечно, мне никто не отвечал. Однако...  

–Дедушка, ты чего?  

Позвала меня Лера. Она была за моей спиной. Я вздрогнул от неожиданности.  

–Что ты здесь делаешь?!  

Вскрикнул я, не ожидая, что получу ответ.  

–В смысле, ты чего? Я пришла погладить твой костюм. Ты же помнишь про завтра?  

–Ещё бы я не помнил. Я и сам могу погладить его.  

–Ой, какой вредный! Ну, пришла помочь погладить. В любом случае я уже здесь, так что хватит кряхтеть.  

Сказала она таким заботливым голосом. Я стоял какое- то время в тишине, но потом почувствовал неожиданный поцелуй в правую щёку. Я снова вздрогнул. Ни малейшего колыхания воздуха. Ни одного звука, который сопровождает человека в движении. Просто, быстрое прикосновение.  

Я бросил руку в сторону, откуда пришёл поцелуй и был удивлён, когда встретился ей с человеческим плечом. И тут же мне в голову проник холод. Ветер задул между мозговыми полушариями. Я одёрнул руку, потому что испытанное ощущение напугало меня. Как будто всего на миг образ Леры в моей голове исказился во что- то неизвестное и расплывчатое. Здесь никого нет, и в то же время, Лера здесь.  

–Твои привычки до сих пор удивляют меня, – говорила Лера, и её голос, не сопровождаемый шагами, удалялся в сторону кухни. – ты не просто протянул руку вперёд, а двигал ей со стороны, чтобы не ткнуть меня в лицо или в живот. Вроде мелочь, а уже показывает твои привычки в общении с людьми.  

Захотелось курить. Ничего не было на своём месте. Даже утренние ритуалы. Я сел за стол и немного нервно закурил. "Алиса, стоп"- остановил я музыку, чтобы прислушаться к Лере. Никто не ходил из комнаты в комнату. Никто не издавал запахов. Здесь никого нет. Что не так? Я прекрасно слышу. Обоняние работает как обычно. Со мной всё в порядке.  

–Ну и что ты сидишь? Или, всё- таки, мне погладить костюм?  

Раздался голос Леры со стороны моей спальни.  

–Сядь, пожалуйста, сюда.  

Сказал я и отодвинул стул, находившийся рядом со мной. Я пытался услышать хоть какое- то движение, но даже на таком близком расстоянии ничего не расслышал. Она села вообще или нет? Я развернулся и принялся искать её лицо пальцами.  

Я наткнулся на голову с собранными на затылке волосами. Мочки на ушах были меньше, чем у среднестатистического человека, но умещали на себе серьги- гвоздики. За правым ухом родинка, внушавшая спокойствие тем, что она должна там быть, потому что была всегда. Мягкий угол подбородка, тонкие губы, какие были у сына и у меня самого. Выпуклые щёки и слёзы, стекающие с них мне на пальцы.  

–Ты что плачешь?  

Спросил я, приподняв руки с её лица. Я тут же натянул рукав свитера на большой палец, чтобы утереть слёзы и снова положил его на голый череп, который протёр свитером. Вторая рука, которая ложилась на затылок почувствовала грубую холодную кость. Я судорожно ощупывал сферу передо мной, но поняв, что это череп, испуганно одёрнул руки.  

–Ты что забыл, как я выгляжу?  

Раздался голос Леры прямо передо мной. Что за чертовщина? Этот голос исходит от черепа? Услышав его, я тут же направился пальцами ко рту скелета, чтобы убедиться, что голос идёт от оголённых зубов, не прикрытых плотью, и наткнулся на тёплые губы, которые находясь в контакте с моими пальцами, слегка растянулись в улыбке.  

–Что ты такое?  

Шёпотом спросил я, неприлично ощупывая каждый сантиметр лица собеседника.  

–Дедушка, ну ты чего?  

В голове снова и снова мелькал образ Леры, теряющий чёткие очертания, и это ощущение внушало сильную тревогу.  

–Уходи отсюда. Я не знаю кто ты.  

Сказал я, медленно убирая руки с её лица.  

Я запоминаю людей по их голосам, звукам, которые они издают. Мало зрячих подозревает, как много отличительных деталей есть в их аудиальном портрете. Люди ходят по- разному, дышат, отпивают чай, ворочаются во сне, здороваются. Много деталей соединяется в единый портрет. Это слово используется для визуального описания, но мне кажется, сюда оно очень подходит. И в Лере было всё не так. Все детали её портрета были искажены. Оно пытается быть на неё похожим, но не более.  

–В смысле? Куда?  

Спрашивало оно, сидя на стуле. Я же вставал, не желая быть слишком близко с неизвестным.  

–Из дома. Я не знаю, что ты и что тебе нужно. Но я говорю тебе уходить.  

–Что? Что ты говоришь? Ты в порядке?  

–Я не знаю. Так что оставь меня в покое.  

–Ты, вроде, не шутишь. Ладно. Я достала костюм и разложила гладильную доску у тебя в спальне. Утюг ещё не включила. Гладильная доска стоит впритык к шкафу, так что не бойся сбить её.  

–Хорошо.  

Её заботливость вызвала у меня чувство стыда. Я даже был готов поверить, в то, что мне всё это показалось.  

–Тогда я пошла.  

Сказала она, и я услышал скрип стула, с которого она встала. Потом раздался шелест носков в сторону прихожей и до меня донёсся еле уловимый запах апельсина, который улетел вслед за шагами.  

Это было хуже любой пытки. Что за шутки играют со мной мои же чувства? Мне же не могло всё показаться!  

–Я не знаю, что случилось, но я по-прежнему жду тебя завтра на выставке. Пока, дедушка.  

И голос её звучал так, будто я виноват. И я чувствовал вину за все слова и мысли. Стыд перерос в тревогу. Может, я болен? Но причудливость симптомов не намекала ни на одну болезнь, касательно которой я мог иметь соображение. При шизофрении реальность сильно искажается, но это обуславливается галлюцинациями. То есть я должен быть слышать вещи, которых нет, а не переставать слышать вещи, которые есть. Хотя, может, визит Леры был целиком галлюцинацией? Я был готов поверить, если бы не гладильная доска, разложенная в моей спальне, которую поставила Лера несколько минут назад.  

Я не обидел её сильно. Скорее ввёл в ступор. Но завтра я однозначно извинюсь. Правда, не знаю, как объясню произошедшее. Я принялся гладить костюм.  

Конечно, качество глажки мне тяжело проследить, но сам процесс отточен мной за долгие годы. Я делаю это в перчатках, чтобы без опаски вести пальцы рядом с носом утюга. Чтобы проверить качество глажки, я снимаю перчатки и медленно проверяю поверхность на наличие неровностей.  

Лера неустанно интересовалась, как я это делаю. Она вообще всегда удивлялась любой вещи, касательно моего быта. И всегда помогала. Я полюбил её, как не любил своего сына. В этом, конечно, я никогда никому не признаюсь.  

День прошёл в тишине. Я никуда не выходил.  

***  

Тихо стелется морозная пора-  

Мы слегка наклонены в оси.  

Когда чёрная появится дыра,  

Куда спрятаться, меня спроси.  

Если б я её заметил раньше  

И пытался вырвать, а не скрыть,  

Мир бы целым оставался дальше.  

Мы бы просто продолжали жить.  

Я ошибся, что конца не будет.  

Обманул тебя и всех людей.  

Восхищает скоротечность судеб.  

И теперь моя равна твоей.  

***  

Я проснулся с чувством, к которому уже начинал привыкать. Странные сны, о которых я даже не помню. А может, это не мои сны вообще? Стоило мне потянуться к будильнику, как вокруг раздался шелест скомканной бумаги, которой была завалена вся моя кровать. Множество листов окружало меня, и я не знал, что содержится в этих листах. Встав с кровати, я обнаружил, что пол тоже застлан этим зловещим посланием. Вся моя комната была затоплена бумагой.  

Если кто- то пытался надо мной подшутить, то он наоборот очень напугал меня. И странные события последних дней пытались сплестись некой взаимосвязью, но здесь нет никакой адекватной причины, кроме той, что я безумен. Кто оставляет мне сообщения по утрам? Что было с Лерой?  

Кофе кончился. Чертовщина какая- то. Придётся топать в магазин. В любой другой ситуации, я бы придержал сигарету, пока утренние ритуалы не сложатся воедино, но сейчас мне нужно скорее прийти в себя и отогнать зловещие мысли.  

"Алиса, включи Пинк флойд- эни калор ю лайк. "- сказал я, чтобы что- то ещё отвлекало меня. Вступил знакомый синтезатор с гитарой, которые Лера называла радужными. Она говорит, что эта музыка похожа на радугу. И каждый раз, когда кто- то описывал мне, как выглядит радуга, я представлял, её как эту песню.  

Я курил сигарету и думал о радуге. Радуга наступает из-за преломления света о влагу, концентрирующуюся в воздухе. Спектр раскрывается как веер и попадает человеку на роговицу, там он завязывается в узел и играет на баяне у меня на коленях. Да, так бывает, когда кончается масло в холодильнике. Но не стоит пугаться такого стечения обстановка оставляет желать лучшего. Лучше бы я не пробовал на вкус радугу, ведь её давно не протирали от пыли...  

Что я делаю? Я сел покурить сигарету, перед тем как выйти за кофе. Пинк флойд играет из колонки, сигарета тлеет. Сколько я уже сижу? Я делаю вдох, гитара извивается у меня на ушах и вот- вот упадёт мне на лоб. Хорошо, когда таких зверей подбирает добрый хозяин, а иначе мне нечего бы было пить.  

Сейчас я немного передохну и встану. Музыка играет неподвижно, и я могу играть ей в унисон. Пока она не движется, я могу подбирать её максимально точно. Я сливаюсь с музыкой, будто могу потрогать звуки руками или ощутить на вкус колебания воздуха. Новое чувство, которое я не испытывал до этого. Как новые рецепторы для незнакомых ранее мне раздражителей.  

Я делаю вдох, сигарета проникает в мои уши, музыка выходит из моих лёгких. Тихий шелест пепла скатывается по моим щекам. Я сижу всего минут двадцать. Сигарета оставляет длинный след на моих лёгких, будто вяжет музыкальный ковёр. Скоро она кончится, и я даже не захочу дослушивать, а сразу встану. Медленно я побреду до магазина, а музыка продолжит играть и играть.  

Я немного задерживаюсь с тем, чтобы встать, но, думаю, часок другой посидеть и насладиться шелестом пепла никогда не помешает. Я сижу. Я дышу. Медленно час переплывает во второй. Скоро начнётся следующая композиция.  

Руки немного устали держать сигарету, ведь я уже несколько часов жду, когда вдохну. Я вдыхаю, а сигарета продолжает настукивать незамысловатое соло. Эффекты, наложенные на мой слух, начинают скрипеть спустя столько времени. Гитара поёт, дым танцует, я сижу.  

Я успею собраться. Костюм я подготовил, и за мной приедет такси, так что у меня точно есть время на то, чтобы, просто, послушать одну песню.  

Кто- то усмехнулся. И меня словно током ударило. Резкая боль пронзила голову. Будто что- то разорвалось у меня внутри. Я схватился за неё и выронил сигарету из пальцев. Её срочно нужно потушить, чтобы она не подожгла ковёр! Я встал, колеблясь от эха боли в голове, и с моих колен рухнула целая стопка листов бумаги. Весь стол был завален бумажными комками или ровными листами. Я потянулся за сигаретой, которую выронил, но наткнулся лишь на карандаш.  

Музыка не играла. И молчала она уже очень давно. Только сейчас я могу это сказать наверняка. Я это знаю. Я сидел в тишине как парализованный и слушал иную музыку. Музыку из моих забытых снов. Только вот я бодрствовал, и этот факт внушал желать, чтобы я и не вспоминал своих видений.  

Я должен сходить за кофе. Пожалуйста, мне нужен глоток свежего кофе! Я набросил куртку и как можно скорее вышел в магазин.  

Я не буду думать о беспорядке в моём доме, пока не выпью кофе. Я не буду думать о шагах позади меня, пока не выпью кофе. Я не буду думать о безжизненной тишине, в которую погружена улица, пока не выпью кофе. Корни деревьев, тропинка, асфальт, писк светофора, отсутствие гула машин и пронизывающий до костей холод, который будто вибрировал в воздухе своей тишиной.  

В супермаркете было тихо. Я встал на проходе и прислушался к округе. Ни одного писка кассы. Молчание. Я медленно шёл, рассекая его постукиванием трости о плитку. И если бы только эхо было моим спутником среди полок с продуктами. Я слышал как что- то шуршало где- то в глубине магазина.  

Где монстр, дедушка? Почему он ловил меня каждый раз, как бы быстро я не бежал? Потому что как бы я ни хотел бежать от него вдаль, я всегда бежал к нему. Он всегда был в той стороне, куда я бегу, какое бы направление я ни выбрал. Я его не вижу, не могу быть уверенным в его местоположении, а он видит меня насквозь.  

Медленно я пошёл налево от входа. Я знал, где располагается кофейный отдел. Обычно, я просил сотрудников магазина дать мне кофе нужной мне марки, но теперь я не мог расслышать ни единой живой души в магазине. Можно было бы окликнуть кого- нибудь, но, честно говоря, сейчас кто либо другой здесь вызвал бы у меня больше беспокойства.  

Не думаю, что это помогало скрыть моё присутствие, но я даже тростью старался не нарушать всеобщей тишины. Медленно я добрался до кофейного отдела и нащупал стеклянные банки кофе. Где- то должен стоять плотный кирпичеобразный пакет. Вряд ли я угадаю с нужной мне маркой, но сейчас выбирать не приходится.  

Лёгкий, тихий- тихий шорох нарастал вокруг. Что это? Рука, нащупывающая товар замерла, чтобы я прислушался. В следующем ряду кто- то есть. Он медленно плетётся и издаёт звуки, подобно капающему крану. Будто кто- то был мокрым до нитки, и его обувь чавкала водой о плитку магазина. Я замер на месте и охладел ещё сильнее от страха. Одна мысль грела сердце- как хорошо, что он идёт по соседнему ряду, а не по моему. Шаги были медленными и тихими, поэтому пришлось долго постоять, чтобы убедиться, что они канули в тишине.  

Наткнувшись на бумажный кирпич, я взял его, чтобы убедиться точнее, что в руках у меня не что иное, как кофе. Да, это был он. Идти на кассу я даже не подумал. Мне срочно нужно домой. Дома я уже буду судорожно обдумывать чертовщину, что со мной происходит. Сейчас главная цель- кружка горячего кофе.  

Уже более шумно, чем когда искал отдел, я направился к выходу. Тем не менее, меня не покидала мысль, что стоит прислушиваться, чтобы не наткнуться на шорох, который гулял между стеллажей. И я брёл до выхода, спеша, но ещё более вслушиваясь. И когда я дошёл до него, то обнаружил, что раздвигающейся благодаря сенсору двери, там не стоит. Я прошёл, просто, между очередными стеллажами. Остановился. Прошёлся назад, понатыкался на стены и на другие стеллажи. Выход, который должен был быть здесь, отсутствовал.  

Спокойно. Я помню, как шёл, а значит смогу вернуться туда, откуда начал и точнее выстроить маршрут. Я размышлял, но сам прекрасно понимал, что никакой ошибки не допускал. Много лет я ходил в этот магазин, и шанс заблудиться в нём был практически нулевой. Тем не менее, выхода нет, значит нужно вернуться назад и перепройти маршрут внимательнее.  

Я развернулся и направился по тому же пути как пришёл сюда. Пройдя несколько метров, я заметил, что плитка издаёт несколько иной звук. И потоптавшись на месте, я понял, что стою в луже. Тот, кто ходит между рядами и чавкает ботинками, был здесь. И проходил он буквально недавно, практически рядом со мной. Невозможно. Я же ничего не слышал. Неужели он знает, где я и, просто, смотрит сейчас со стороны?  

Возвращаться назад уже не хочется. Оно знает, где я. Я заметил, как сильно похолодало вокруг. Как будто это тишина вокруг распространилась по моей коже. А что если он не смотрит на меня издалека? Ведь след заканчивается здесь. Я никого не слышу. Осторожно подняв руку, я вытянул её перед собой и сделал шаг вперёд.  

И буквально на мгновение мои пальцы на удивление метко прошли между холодными рёбрами и уткнулись в скользкие, мокрые лёгкие. Мрак, уплотнившийся вокруг, загнал воздух мне в лёгкие и я испуганно выкрикнул уже после того как холодные пальцы металлической хваткой тисков, схватили моё любопытное запястье. Оно уже успело выйти из его грудной клетки, но не успело одёрнуться. Он притянулся ко мне, и я почувствовал как мои руки, пытавшиеся его оттолкнуть, уткнулись в истекающие внутренние органы, вываливающиеся из брюшной полости.  

Этот чавкающий ногами призрак повсюду оставлял за собой лужу крови или какой- то иной массы, которой он сочился. Но при этом запахов не было, ровно, как и звуков, кроме моих криков.  

Прилив адреналина позволил мне максимально эффективно использовать трость по отношению к противнику. Удар по голове не принёс результатов, но удар по руке освободил меня. Куда я побежал- сложно сказать. Теперь я скользил по крови, который был полностью вымазан. Это затрудняло и без того трудный побег. Держа трость перед собой, я предугадывал положение стеллажей и мог даже не врезаться в них так болезненно. Исключить столкновения полностью никак не выходило.  

Стратегия была проста: я добегаю до стены магазина и сворачиваю в любую сторону. Обойдя по периметру весь супермаркет, я обязан прийти к выходу. С такими мыслями я бежал, пока не споткнулся о лежащее на полу тело. Скользкая от крови подошва не дала мне устоять на ногах, и я рухнул на ещё несколько тел, лежавших рядом. Они так же как и прошлое истекали собственной массой. И так же как прошлое начали хватать меня. Целая группа ползающих в крови тел вцепились в меня. Один держал меня за ногу, двое ухватились за куртку. Однако, казалось, что их там больше, чем трое.  

Свободной ногой я освободил другую, нанося удары, что есть силы, с погрешностью на меткость. А чтобы отбиться от двоих, пришлось выскользнуть из куртки. Из- за этого я потерял трость и пакет кофе, лежавший в кармане. Я вновь побежал, не зная, в правильную ли сторону. В моём плане оказалось слишком много условностей. Я не знаю, сколько их здесь вокруг.  

В какой- то момент в пространстве опять что- то изменилось, как тогда с Лерой, которую я не слышал и не чувствовал. И я услышал. И я почувствовал. Сначала волна воплей разнеслась вокруг, а потом гнилой смрад ударил мне в ноздри. Я рухнул, и меня начало рвать от мерзкого запаха. И всё это время я слышал, что весь супермаркет наполнен стонами и шагами. Они повсюду, и я среди них один.  

И когда я осознал, что чашки кофе мне больше не увидать, я начал отчаянно задаваться вопросами. Почему это со мной происходит? Куда делись люди? Это что, кошмарный сон? Я не хотел задумываться. Я хотел привычной обстановки для взвешенных размышлений, но нет. Ни черта не получится взвешенно обдумать происходящее. Они найдут меня очень скоро.  

Передо мной остановилась машина. Посреди супермаркета. Послышался звук открывшейся в салон двери, и незнакомый детский голос сказал:  

–Здравствуйте, дедушка Сергей. Меня попросили посадить вас в такси, чтобы привезти на выставку картин.  

Прислушавшись, я услышал настоящий рёв мотора. Потом я протянул руку, чтобы нащупать сам автомобиль, но за неё взялась маленькая детская рука и помогла войти в салон. Я сидел и какое- то время недоумевал от абсурда происходящего.  

–Дедушка Сергей, закройте дверь, и мы тут же поедем.  

Сказал мальчик.  

–Не называй меня по имени, пока я не знаю, кто ты.  

Ответил я и закрыл дверь. Машина тронулась, и мы, просто, поехали. Не сворачивая между стеллажами, не выезжая из здания. Машина свободно ехала вперёд, будто меня подобрали на тротуаре.  

–Я ваш проводник.  

Снова раздался детский голос. Он был очень ясным и жизнерадостным.  

–Громко звучит твой статус. А зовут- то тебя как? Тебя Лера послала, верно?  

Спросил я.  

–У меня нет имени, и я не знаю, кто такая Лера.  

–Откуда тогда ты знаешь, что мне надо на выставку, безымянный молодой человек?  

–Таков ваш путь. Вы должны там побывать, чтобы воссоединиться с Люреем.  

–С чем?  

–Вы постоянно тонете в собственном кошмаре. Он поглощает ваше внимание. Но дам совет: не концентрируйтесь на нём. Он воплощает собой ваш груз, и вы, конечно, видите его жутким и непреодолимым. Но ваша цель всё равно важнее вашего страха.  

–Слушай, мальчик- проводник. Ты меня пугаешь, конечно, неплохо, но я напугался только что будь здоров. Скажи мне лучше, что это всё значит? Что со мной происходит? Я что умер?  

Ответа не последовало. Я потянулся рукой к нему и наткнулся на стол. Ощупав его лучше, я продолжил изучать пространство вокруг и понял, что оно открыто. Я сидел в кресле рядом со столом. Где я? Тишина вокруг больше не внушала доверия, но температура, по крайней мере, была умеренно тёплой.  

Я утомился попадать каждый раз в новое пространство. Его изучение не помогает мне. Каждый раз, когда я думаю, что знаю, что вокруг меня, я оказываюсь неправ. И вот я наткнулся на картинную раму. Широкий, изгибающийся деревянный багет обрамлял шершавое полотно, содержание которого мне никогда не узнать. Я на выставке?  

Я действительно долго изучал пространство вокруг. Предварительно избавившись от кровавого свитера и протерев руки, я принялся тактильно его изучать. Пришлось аккуратно обходить оградительные ленты, чтобы понять, что располагается за ними. Моей аккуратности хватило, чтобы не опрокинуть ни один экспонат. Я знал, что располагается вокруг. У меня ушло много времени, чтобы не повредив ничего, изучить помещение вдоль и поперёк. Вдруг картины Леры стоят где- то здесь?  

Я перешёл в другое помещение. Там тоже не было слышно ничего, кроме треска ламп. Его я изучал так же тщательно. Я не знал, как распознаю, что это картины, которые я ищу, но продолжал запоминать расположение каждого объекта.  

Я подошёл к очередным оградительным лентам, рядом с которыми стоял стенд. Я подумал, что это экспонат, но коснувшись его поверхности, понял, что на ней располагается текст, написанный шрифтом брайля. В этот момент всякие сомнения напрочь отпали. Я медленно повёл пальцами по поверхности стенда.  

"Дедушка, так же как ты не понимаешь языка, на котором говорит эта выставка, никто не будет понимать моего послания тебе. Спасибо, что пришёл. Мне важно, чтобы ты был рядом на каждом этапе моего взросления. Ты научил меня тому, как важно быть рядом даже тогда, когда сам не можешь помочь. И я хочу быть рядом с тобой, не смотря ни на что, так же, как это делаешь ты. Это всё благодаря тебе. Я люблю тебя, дедушка. "  

Мерзкая девчонка. Она оставила этот текст, зная, что я буду у всех на виду. Она знала, что я буду плакать. Если бы вокруг была толпа людей, это был бы позор. Но вокруг никого, и я могу спокойно разрыдаться.  

На картинах были пометки для слепых, как в некоторых галереях, чтобы я мог узнать расположение объектов и прочесть о них на стенде рядом. Было всего три картины. На одной спящий человек. На второй взрывающееся сердце. И на третьей потерявшаяся лиса.  

Как это случилось? Почему это произошло до этой грёбаной выставки? Я же так хотел на ней побывать! Это несправедливо! Ей же в сто раз больнее, чем мне, а я даже не смогу сказать в ответ, что люблю её.  

На выставке никого кроме меня. Никто не подойдёт и не подарит утешающих прикосновений. Никого вокруг. Я один. Какие бы слова она сказала мне сейчас? Какие шутки она придумывала бы по отношению ко мне? Уверен, что самые глупые на свете. Слёзы утихают, и я снова провожу пальцами по рядам точек, чтобы вызвать новую волну тёплого отчаяния.  

В воздухе завитал приятный аромат. Откуда он? Это запах кофе. Не может быть! Я двинулся в другой конец зала, где обнаружил выход в другое пространство. Запах оттуда был намного сильнее.  

Пройдя по новому помещению, я наткнулся на стол, и от прикосновения ноги к нему раздался лёгкий звон ложки, дёрнувшейся в кружке. Я протянул руку к поверхности стола и наткнулся на карандаш, который лежал на листе бумаги. Рядом с листом стояла кружка. Запах кофе, несомненно, шёл от неё. Я сделал глоток.  

Нужна сигарета. Благо, что они лежали в кармане штанов, а не куртки. Достав из мятой пачки сигарету, я закурил и сделал ещё один глоток. Кофе был восхитительным. Все мысли улеглись в нужном порядке. Всё было так, как должно быть. Теперь мне не нужны объяснения. Я рождаю истину из покоя, который мне дают ритуалы.  

На стене этого помещения тоже висела картина. Комната, сама по себе, была маленькой и картина была в ней только одна. Она была укрыта тканью. Подставив стул и встав на него, я дотянулся до верхней стороны рамы и смог сбросить полотно с картины. Почему я это сделал? Я просто, знал, что это надо сделать, вот и всё.  

И меня накрыло волной новых чувств. Мои сны. Я словно оказался в них снова. Новое чувство, которое я испытывал каждый раз, когда ложился спать. Просыпаясь, я забывал его, но встретившись вновь, ни с чем не спутаю. Это картина будто появилась у меня в голове. Она передо мной, но мне не нужно касаться её, чтобы узнать форму. Я даже могу сказать, что находится в пределах её рамы, но вряд ли я знаю такие слова. Это зрение? Однако, мне не нужно держать глаза открытыми, чтобы видеть, что на ней изображено. Человеческий глаз воспринимает волны света, а то, что излучает эта картина, откликается у меня в голове на ином уровне. Тем не менее, я каждый раз рисовал то, что видел. Значит это точно визуальные образы. Но они не передаются посредством света. Это нечто иное. Я не знаю что это, но я в восторге.  

Объекты в пределах рамы двигались. Это было больше похоже на окно. Оттуда двигался воздух. Он был свежий как... детская шутка? Необъяснимое ощущение.  

Допив кофе, я принялся снова рисовать то что видел. Люди жалуются, что рисовать тяжело, но этот образ, как будто не только сам транслируется мне в голову, но и находясь в моих мыслях, легко покидает их, воплощаясь в точный рисунок. Старый дурак. Оставил себе послание, которое сам же не смог расшифровать.  

Хорошая выставка. Кофе вкусный. Стало спокойно. Даже слишком спокойно. Подумал я и вошёл в светящуюся картину