Темные листья

Темные листья  

Того во имя, кто зачал себя,  

В предвечности свой жребий возлюбя;  

Его во имя, кто в сердца вселил…  

Иоганн Гёте.  

– Все хорошо? Тебе удобно? Может, кофе или чего покрепче? – с чёткой дикцией произнёс Генри.  

Генри был моим новым психологом. Честно признаюсь, их было много (психологов, то есть), но все они так и не смогли мне помочь, и я вынужден был снова и снова искать нового. Изрядно потратившись, я смог найти Генри. Он очень забавный, а самое главное, что он умный человек. В его кабинете всё очень минималистично. Нет груды дипломов и грамот, усеянных на одной из стен, нет и каких-то непонятный книг. Словом, ничего не отвлекало, и не наводила на мысль о чем-то другом. Ему было тридцать пять лет, не семейный человек с доброй улыбкой. Ростом он невелик, но при его небольшом росте можно было разглядеть все тонкости лица и тела. Подтянутый, с густо вьющимися волосами, ярко-зелёными глазами и маленькими веснушкам по всему лицу. У него была ещё не менее интересная особенность – большая родинка на подбородке. Иной раз кажется, что если бы со мной провели эксперимент: попросили найти среди сотен людей Генри, я бы без сомнения его отыскал, только лишь по его родинке. Одевался он в строгом классическом стиле, менялись только рубашки: понедельник белая, во вторниксерая, в среду голубая, в четверг малиновая, а в пятницу черная в мелкую точку. Несомненно, вкус в одежде у Генри был. Жил он, правда, на Пятой авеню, что чрезвычайно далеко от меня, несмотря на то что мой новый Лексус мог за несколько минут добраться до места назначения.  

– Нет, всё хорошо. Спасибо, Генри! Но, пожалуй, от ста грамм шотландского виски я бы не отказался, – немного боязненно сказал я.  

– Стоп. Давай уясним одну вещь – называй меня, пожалуйста, Ген, хорошо? Да-да, Генри, это слишком официально. Да и к чему такие формальности? Чувствуй себя как дома, ведь я не просто психолог, я ещё и друг, – ласково, как бы по-отечески, выпалил Генри.  

Мне было немного не по себе от такого откровения, ведь до этого, все психологи строили из себя невообразимых умников и апеллировали умными фразами, которые были не к месту и никак мне не помогали. На душе стало спокойнее, я даже ощутил радость от того, что теперь-то, может быть, именно Генри мне и поможет. Милый психолог, достал два гранённых рокса, из мини-бара новую бутылку Glenfiddich, положил по два кубика льда на дно и на глаз налил нам виски. Как правило, если виски хороший и его правильно наливать, то лёд должен был издать звук треска и на нём должны были появиться характерные молнии от трещин. В целом, так и случилось. Пока я стоял и смотрел в огромное панорамное окно, Генри поставил роксы на маленький столик и предложил мне сеть в кресло напротив него. Он не стал доставать из какого-нибудь комода тяжелый блокнот и ручку, как это делают многое специалисты в области психиатрии. Он просто упал в обитое натуральной коже кресло и хлебнул немного виски. Я последовал его примеру.  

– Расскажи немного о себе, Сэм.  

– Ну, меня звать Сэм. Мне двадцать один год. Живу на Мэдисон-Авеню и работаю в хорошей компании юристом. Параллельно, пишу докторскую диссертацию по литературе. Семьи нет, но было довольно девушек, чтобы я понял, что большинство из них меркантильны. Зарабатываю очень хорошо, имею квартиру, машину и собираюсь покупать дом, – с некоторым волнением выпалил я, –Вот и, наверное, всё. Правда, не знаю, что ещё сказать. А-а-а, ну, вот ещё – ни разу не привлекался к ответственности со стороны копов!  

– Сэм, это понятно, но мы же оба понимаем, что я тебя спрашивал не об этом. Меня не интересует, кем ты работаешь и с кем ты спишь, мне более интересно тебе помочь. Ведь, в глубине души, ты знаешь, что мне рассказать.  

Никто мне ещё не говорил такую правду. Эта была самая, что ни на есть, правда, правда о том, зачем я сюда пришел. Внутри меня всё зашевелилось, и как будто что-то захотелось выбраться наружу. Это что-то было ни что иное как мой груз, груз неопределённости, потерь, горя, вперемешку с юношеским максимализмом и постоянными переживаниями о своём прошлом.  

– Да, ты прав, это совсем не то, что ты хотел услышать. Да и я не то хотел сказать, но, почему-то, сказал. Наверное, это из-за этого, что я до тебя поменял много психологов, и им надо было говорить именно это, вернее, они хотели этого слышать.  

– Пойми одно – неважно, сколько у тебя была «профессионалов» до того, как ты пришёл ко мне, – он показал кавычки руками, это казалось смешно, – главное, что ты сейчас здесь и я твой друг, который хочет тебе помочь. Многие шаблонные, так сказать «профессионалы», нуждаются именно в том, что им нужна информация не души, а разума. Я не такой, вернее, я работаю не по такой системе. Она мне кажется, не совсем рентабельной.  

«Вот так проповедь! » – подумал я. И он был, несомненно, прав. Прав во всём, что лилось из его уст. Немного подумав, я всё-таки решился на душеный монолог.  

– Ладно, извини меня за то, что принял тебя не серьёзно.  

– Бог с ним! Так, может, расскажешь мне, что именно у тебя произошло? – напористо произнёс Генри.  

– Да, пожалуй, расскажу…  

Зрачки у моего собеседника несколько расширились, а на лице снова появилась та самая нежная улыбка, с которой он меня встретил. Руки стали дрожать. Я еле смог дотянуться до рокса с виски. Выпив немного, я начал рассказывать.  

– Эта история, история, которая длилась со мной целый пять лет после смерти отца. Не сказать, что до этого моя жизнь была уж настолько хороша, но в ней были и хорошие моменты. Но именно в эти пять лет я почувствовал всю ненависть мира, а, в частности, моей матери ко мне…  

– Так, хорошо. Выпей ещё немного, а то мне кажется, что у кого-то скоро начнут трястись поджилки, – немного иронично, но подбадривающе, произнёс Генри.  

Выпив до конца виски, я продолжил свою историю.  

–Отец умер в возрасте сорока лет. Умер он в свой день рождения, как сейчас помню, двадцать третьего сентября две тысячи четвёртого года. Наша семья очень тяжело пережила этот момент. Ещё бы, он был единственным в своём роде и, он же, был единственным кормильцем в семье. Я – единственный сын единственного сына, то есть, у моих бабушки и дедушки не было больше детей после моего отца. Мать упивалась в горе, и очень скоро пристрастилась к коньяку. За вечер она могла три бутылки влить в себя, а потом с горючими слезами засыпала на диване, обнимая фотографию мужа…  

– А каким образом погиб твой отец? – осторожно спросил Генри.  

– Мать до сих пор винит меня в том, что произошло, ибо в один из моих учебных дней был жуткий холод и на дороге образовался гололёд. Представляете, в сентябре гололёд, – немного вскрикнул я –в нашем городе это редкость. Мой отец очень меня любил и в это ведь не позволил мне ехать на автобусе, он боялся, что я могу разбиться в нём. У отца была своя компания по производству машин, и он хорошо разбирался в чём толк этого ремесла. Ему не нравилось, как водят школьный автобус. Он решил меня довести сам до школы, но у матери были на него совершенно другие планы. Она хотела с утра поехать на шопинг. Но как бы мать не кричала и не ругалась с отцом, он был неприклонен и, в конце концов, повёз меня к месту учёбы. Интересный факт, что в это время на улице не было не одной движущейся машины. У меня начали слипаться глаза, а отец, увидев это, включил музыку, и мне, перехотелось спать. Ведь то было моё с отцом любимое произведение. Это был Реквием Моцарта. Он полюбился нам с тех пор, как в Германии мы услышали его на концерте классической музыки…  

– Интересный выбор, – прервал мой рассказ Генри, – Именно вам двоим нравилась классическая музыка или матери тоже?  

– Нет, мать даже не ходила с нами на концерты. Она любила сидеть дома и смотреть мелодрамы, а потом упрекать моего отца, что он не такой романтичный, как в фильмах.  

– Значит, мать, была отдалена от вас… понятно. Продолжай, Сэм…  

– Хорошо. Так вот, пока мы ехали и наслаждались Моцартом, на перекрёстке загорелся красный свет, и мы встали. Отец пообещался мне, что после школы заберёт меня, и мы поедем в Макдоналдс. Но этого не произошло. Как только мы начали движение, по встречной полосе на всех порах неслась машина, отец подбавил газу и решим быстро объехать «Шумахера», но не получалось. Наша машина дала сбой, и этот «Шумахер» врезался в нас.  

– Печально, очень печально. Прими мои соболезнования, что так вышло.  

Мои губы говорили о смерти отца, но мозг пока не понимал этого. Возможно, до меня ещё не дошло понимание того, что я всё это сейчас рассказываю. Но на душе становилось всё легче с каждым словом. От этого моё существо преисполнилось доверия к Генри, и я понял, что ему можно рассказать всё.  

– Извини, а как прошли для тебя и твоей семьи похороны?  

– После аварии, нас с отцом повезли с реанимацию. Я почти сразу очнулся, а вот отец лежал в коме ещё несколько дней. Как я услышал потом из разговора матери с врачом, что отец весь удар принял на себя, тем самым закрыл меня от осколков лобового стекла – сам он был изрезан этими осколками. Один из них попал в шею. Отец потерял много крови. Врачи пытались бороться за его жизнь, но всё было тщетно, и на третьи сутки моего отца не стало. На похоронах же было всё спокойно. Ну, как спокойно – все плакали и не понимали, что делать дальше и как жить. Вскоре был суд, и решение было вынесено о том, чтобы моей семье «Шумахер» выплатил ущерб в три тысячи долларов.  

– Как я понимаю, человек, чья машина врезалась в вас, остался жив?  

– Да, его даже не задело, он вышел из аварии сухим. После похорон отца, меня забрали к себе на две недели бабушка с дедушкой. Мать с легкостью отдала меня им. Две недели я был спокоен, ел вкусную еду, ходил с дедушкой в бассейн. Словом, я забыл о том, что моего отца не стало.  

– А как же мать? Мать не навещала тебя?  

– Нет, она всего лишь один раз позвонила, и то, чтобы спросить у бабушки собирается ли она забирать вещи моего отца.  

– Как думаешь, чем занималась твоя мать, когда ты был в бабушки с дедушкой?  

– Почему «думаю»? Я знаю, вернее, я узнал это потом, когда дедушка привёз домой. Это было нечто.  

– Расскажи, пожалуйста, об это подробнее, Сэм.  

– Этот случай стал точкой начала и конца моей связи с матерью. Как только я открыл дверь, меня встретила следующая картина: начиная от прихожей, и Бог знает, как долго продолжалась эта река бутылок, но суть в том, что их было очень много. Бутылки были разных размеров, разных марок и половину из них я обнаружил разбитыми. В квартире стоял невыносимый запах пота вперемешку с выхлопом от бутылок. Около коврика стояли чьи-то мужские ботинки. Это не были ботинки моего отца, ибо всех их я помнил, а эти были незнакомы моего глазу – они были идеально вычищены и, казалось, будто они сверкали. Я снял куртку и повесил на вешалку. Внезапно я обнаружил чужое пальто, висевшим на вешалке. Это было точно не пальто моего отца. В доме был чужой мужчина. Поняв это, я побежал в комнату родителей. Дверь была распахнута и картина, которая предстала предо мной, была ошеломительной. Мать спала в обнимку с каким-то мужчиной на кровати, где когда-то спал с ней моей отец. На меня нахлынули чувства – я упал на колени и тихо заплакал.  

Только теперь до моего мозга дошло, что происходит. Я вновь почувствовал то, что чувствовал в тот момент в спальне. Из глаз покатились слёзы. Слёзы, в которых пряталось всё разочарование и в них же чувствовалась моя душа. Эти слёзы обжигали мои щёки и губы. Я немного завис, а сердце будто резалось на множество кусков. Это разочарование мальчика в четырнадцать лет ни с чем несравнимо. Мать спустя две недели после смерти мужа смогла переспать с другими мужчиной…  

– Сэм, мне очень жаль, правда, но позволь мне тебя утешить. Жизнь не простая шутка, но надо научиться отпускать всё то, что принесло нам много боли и разочарований. Ведь если хранить внутри всё это, то как жить? – поставив локти на колени, продолжал Генри – Очень больно терять родных, а ещё больнее видеть предательство. Мне очень жаль, что тебе довелось это увидеть.  

Слова Генри меня успокаивали, ведь никто из посторонних людей мне ещё не говорил таких слов. Внутри всё становилось спокойным и немного захотелось спать. Генри взял наши роксы и снова наполнил их виски.  

– Выпей, Сэм, и продолжи.  

Слёзы уже высохли, и я смог протянуть руку, чтобы взять рокс. Но как только я поднёс рокс к своим губам, в виски упала последняя слезинка. Виски от этого стал очень горьким.  

– Сколько тебе было лет, когда ты пережил это?  

– Четырнадцать.  

– Как же ты был мал. – с трепетом произнёс Генри.  

В это момент я увидел, что его этот момент тронул – из его левого глаза потекла крупная мужская слеза. Меня переполняли эмоции за то, что я, наконец, был понят, что, наконец, я смог рассказать эту историю.  

– Что же было дальше? Продолжи, пожалуйста.  

– Дальше, я побежал со всех ног, сбивая на своём пути бутылки. Быстро, надев на себя куртку и ботинки, я выбежал, даже не закрыв за собой дверь. Я бежал, не видя земли перед собой. Капли брызгали во все стороны, капли от луж. Лёгкий дождь капал мне на лицо. Он перемещался со слезами и моим криком. Дедушка ещё не уехал, он разговаривал с нашим соседом по квартире. Увидел меня бегущего в даль, он помчался за мной. Догнав, он прижал меня к своей груди и тоже заплакал. Я кричал, пытался вырваться из объятий дедушки, но его хватка была сильнее моих криков и слёз.  

– Почему же он тоже заплакал?  

– Он узнал о предательстве моей матери из разговора с соседом, что к ней вот уже третий день ходит какой-то мужчина в сером пальто.  

– Что дедушка делал дальше?  

– Он взял меня за руку, и мы побежали в дом. Пока мать спала, мы быстро собрали все мои вещи и ушли. Дедушка плакал, я плакал. Чтобы хоть чуть-чуть успокоиться, он включил радио. По радио крутили «Реквием» Моцарта, как раз то, что мы с отцом так любили. Дедушка знал, что Моцарт запал в душу моему отцу и мне, он знал, что в момент катастрофы играло именно это произведение. Его рука потянулась к магнитоле, чтобы переключить станцию, но я его остановил. Мы ехали, а я плакал навзрыд, прогоняя у себя в голове и аварию, и то, что совершила моя мать. Через два дня мать позвонила бабушке и спросила о том, почему меня ещё не привезли ей, но дедушка выхватил трубку и высказал ей всё.  

– И что же после этого звонка было? Мать не пыталась тебя вернуть?  

– Нет, пыталась. Она каждый день звонила, но ей никто не отвечал. Один раз, она даже подбросила к нам на порог мёртвую крысу, но никого это не испугало. Дальше, она меня караулила после учёбы и пыталась затащить в машину, чтобы увести домой, но дедушка останавливал её. Вскоре бабушка подала в суд на мать, дабы лишить её прав на меня. Суд бабушка выиграла. Теперьмать, по закону, не могла даже приближаться ко мне менее чем на двадцать метров. Её посадили на два года за то, что она пыталась меня выкрасть.  

– Какого тебе было после суда?  

– Честно, мне было всё равно, любовь к матери пропала в тот момент, когда я увидел её с другим мужчиной. Из тюрьмы от неё приходили письма, в которых она говорила, что ненавидит меня за то, что я упёк её в тюрьму и решил её единственной любви в жизни – мужа! Каждый месяц по письму, а потом она вышла и звонила мне, проклинала меня и желала мне смерти.  

– Как же долго это продолжалось?  

– До того момента, пока она не умерла от цирроза печени.  

– Ты присутствовал на похоронах своей матери?  

– Да, я даже не проронил ни одной слезы. После мы пошли на могилу отца, и там я начал снова рыдать. Бабушка тогда сказала мне удивительные слова, которые и сейчас звучать в моём сердце: «Не жалей умерших, жалей живых, им это нужнее. Но всегда помни о тех, кто ушел в мир иной. »  

– Да, верно сказано. Послушай меня, Сэм и пойми, что это всё не просто так ты пережил, но тебе нужно, и да необходимо идти дальше. Отпусти всё это. Приведу в пример одно очень хорошее изречение тайского монаха: «Прошлое – ушло, настоящее – даровано, а будущее – неизвестно». Поэтому живи здесь и сейчас, а дальше покажет.  

С этими словами вся та боль, которая лежала грузом на моём сердце растворилась. До меня дошли его слова и то, что я прокручивал до работы с утра, и после работы вечером исчезло. Я взглянул на мир как будто по-новому. Пусть эти слова Генри и простые, но, когда тебе их говорят с душой, они помогают лучше любого лекарства.  

– Спасибо, Ген. Ты мне действительно помог.  

Оторвав свою пятую точку от кресла, которая уже успела вспреть от трёхчасового рассказа, я направился к тому панорамному окну, в которое глядел, когда только зашел в кабинет Генри. На улице моросил дождь, падали с деревьев листья. Это означало только одно, что осень в самом разгаре, а впереди холодная зима.  

– Сегодня именно тот день, которого я так сильно раньше боялся. День рождения и смерти. Осенние листья опадут, потом будет зима, их накроет снегом и они умрут, как тёмные воспоминания. Воспоминания прошлых лет, – говорил я, смотря на медленно опадающие листья и плавно плывущие капли дождя по стеклу.  

Генри ещё минут пять, повернув голову, смотрел на меня, смотрящим в окно на проезжающих машин.