Будь счастлив, сын!

Знаешь, сын, я давно хотел рассказать тебе это, но всё не решался. Было как-то не до того, да и маленький ты был. И говорить я не умел красиво, а не красиво это было бы не то.  

В общем, писать у меня всегда получалось лучше.  

Я незаю найдешь ли ты когда-нибудь эту тетрадь, исписанную моими корявыми мыслями. Наверняка найдешь. После смерти всегда роются в вещах усопшего, ища что-то ценное. А из ценного в моей жизни был только ты и твоя мать. Да-да, я любил её и ценил, хоть и был, мягко говоря, плохим человеком.  

Помню её нежной девочкой с румянцем смущения на щеках, когда я к ней обращался. Она всегда так терялась, так была смущена. А меня это веселило. Мне хотелось ещё больше её ввести в смущение и я подтрунивал над ней. Она плакала и убегала домой. Я был в глазах друзей балагуром и душой компании, а в душе мне хотелось бежать за ней и просить прощения. Но наступал новый день, она выходила во двор и я опять превращался для неё в монстра.  

А потом она расцвела как нежный цветок. Вот прямо в один день стала такой, что у меня дух захватило, когда увидел, как она выходит из дома. Вся такая воздушная, неземная, и светлые волосы на солнце отливали золотом. Они в тот день у неё были распущены и лежали на плечах как покрывало Мадонны. Я тогда решил, что распускать их она будет только для меня. Ведь только я должен видеть эту святую красоту.  

И она, действительно, была святая. Я спросил её, будет ли она меня ждать из армии. А она, смущенно опустив глаза, тихо прошептала:  

– А как же иначе. Я же люблю тебя.  

О, как я был горд тогда, услышав от неё эти слова. Такие искренние и преданные. Ведь это она первой призналась мне в любви, хотя я любил её очень давно. Гордость. Моя чёртова гордость никогда не давала мне унизиться перед женщиной.  

Да, она меня ждала. И она была чиста и невинна, когда я первый раз взял её. Такой чистоты я никогда не видел, ни до неё, ни после. Много у меня было женщин, но святая только твоя мать.  

И эта её святость подчёркивала мою греховность. Это как на белой скатерти видно пятно от пролитого вина. Это как на белом снегу рассыпать чёрную золу. Так и твоя мать была чиста в своих помыслах и поступках. А я? А я всегда хотел её унижать.  

Первый раз я её ударил, когда она носила тебя под сердцем. Не сильно. Ударил по лицу ладошкой. Звонкая пощечина разнеслась по всему дому, затерявшись где-то в пыли чердака. Знаешь, она тогда так на меня посмотрела, как смотрит преданная собака на руку бьющего его хозяина. Ты, наверно, хочешь спросить испытывал ли я тогда сожаление о сделанном? Испытывал ли раскаяние? Нет, сын, нет. Я испытывал лишь чувство превосходства. Я – хозяин. Она – моя собственность.  

Потом родился ты. Радость переполняла моё сердце. У меня будет продолжение рода. У меня будет тот, кем я буду гордиться. Но ты был таким слабым и болезненным ребёнком. У тебя постоянно болел живот и ты кричал по ночам. Твоя мать не спускала тебя с рук, потому что, только прижавшись к ней ты молчал. И она днями и ночами качала тебя на руках. Ты был центром её вселенной и мне это не нравилось. Ведь жена, это не только мать твоего ребёнка, но ещё и хозяйка дома, и любовница в постели, и подруга, которая должна тебя выслушать. Но ты забрал её у меня. Забрал наглым образом и смотрел на меня своими холодными глазами, когда я подходил к твоей колыбели в редкие минуты твоего отдыха от материнских рук. Я спрашивал у тебя зачем ты это делаешь, но в ответ ты начинал кричать. И она прибегала, брала тебя на руки и с такой нежностью прижимала к своей груди. К той груди, которую любил целовать я. Она была моя, понимаешь моя. Моя собственность, которую ты забрал. А ты затихал и урчал от удовольствия, обхватив её сосок своим жадным и крикливым ртом. Надо ли удивляться, что мне хотелось делать ей больно ещё и ещё.  

А когда ты уже пошёл в школу и, однажды, вернулся не вовремя, я ударил тебя. Ведь ударил за дело. Я много раз говорил тебе, что наша с матерью спальня, это святое место, куда тебе заходить запрещено ни под каким предлогом. Но твоя мать тебя любила больше, чем меня. Когда меня не было дома она разрешала нарушать мои требования. О, эта женская самонадеянность! Это она виновата в том, что ты посмел нарушить моё приказание.  

Но ты не был святым, как твоя мать. И ты не смотрел на меня, как преданная собака. В твоём взгляде была ненависть и презрение. Мой мальчик. Моя гордость. Моя опора. Ты ненавидел меня. И в этом была виновата она.  

Твоя мать никогда не кричала, когда я учил уважать меня. Она только закрывала лицо руками и сворачивалась калачиком. И в этом была её святость.  

Когда она заболела ты кричал, что это я довёл её. Ты грозился меня убить, если с ней что-то случится. Глупый мальчишка. У твоей матери был рак и в этом я не виноват. Я любил её. Любил больше жизни. И когда она умерла, я хотел умереть вместе с ней. Я даже приготовил себе питьё, которое помогло бы мне уйти за ней. Но ты, какой же ты глупый, пришёл ко мне с пистолетом.  

Ты кричал, что ненавидишь меня. Кричал так отчаянно и так громко, что не слышал как я говорил тебе, чтобы ты дал мне спокойно умереть. Твой выстрел не убил, а только покалечил меня, приковав навсегда к постели. Какая ирония, я хотел умереть весь, но умер только наполовину. Но ты погубил свою жизнь, оказавшись в тюрьме.  

Зато у меня была цель облегчить тебе жизнь там. Ты думаешь, что тебе просто повезло? Нет. Это просто мои деньги и мои связи позволили поместить тебя в самую лучшую колонию и в самую лучшую камеру. Ты не писал мне, но я знал о тебе всё. Связи и деньги творят чудеса.  

К сожалению, когда ты выйдешь на свободу, твой отец будет уже беден и не оставит тебе ничего, кроме этой тетради, посвященной тебе. И вот что я хочу сказать тебе, сын. Я люблю тебя. И хочу, чтобы ты не был таким гордым, как я. Будь тем мальчиком, о котором мечтала твоя мать.  

Ну, а я? А я наконец-то выполнил свою миссию и могу выпить то питьё, которое должен был выпить двадцать лет назад.  

Прости меня за всё, и будь счастлив, сын!