Через тернии к Хелен

Моноклиналь перенесенных с земли энергообразующих пластов двигалась к центральному куполу. Мое эвакуированное, снятое с просоленных волокон сознание было проводником чужих мыслей, уплотнителем путанного, земного. Сгоняя углекислых червей со снежных карнизов багряного зимника, ведя разговор с пробравшимся в пазуху ветром, не приходя к закату, вспоминая сближение с родными, я находился в совершенно другом месте, боролся за выживание колонии на абсолютно другом уровне.  

По пропахшим хозяйственным мылом коридорам шел не знавший жизни я, стремясь найти свою звездную маму. Жизнь ходила в ночном халате по подземным диаметрам дорог, веселя жалкими копиями полотнищ, шоколадными мундирами, заболевшими нацизмом актерами, царапавшими письма на родную планету под красными фонарями домов в бюргерском стиле. И будто бы не было войны, широко раскрученного зла за пределами домашней системы, будто бы не было вечного духа, способного бороться с фашизмом в космосе.  

Земля задрожала от пуска кораблей, от несших человеческий прах вагонеток, вызывая синдром белых пальцев, заглушая многоголосье общины. Швабская пленница Хелен заставила течь гавкающую немецкую речь по мерзлой каше забытого Рейна.  

Er schließt die Augen, stößt ein langеs Krahah!  

Gestreckt die Zunge und den Schnabel offen;  

Matt, flügelhängend, ein zertrümmert Hoffen,  

Ein Bild gebrochen Herzens sitzt er da.  

Da schnarrt es über ihm: »ihr Narren all!  

«Und nieder von der Fichte plumpt der Rabe»  

Ist einer hier, der hörte von Walhall,  

Von Teut und Thor, und von dem Hünengrabe?  

Воскрешая виртуальную красоту лирианской природы, я побеждал внушенный рождением страх пещерной аномалии, спектакль, дуривший мою недоразвитую голову. Одетый по шаблону миропорядок сидел поношенным фраком, нелепым котелком на страницах уличных изданий. Коричневая чума узаконила познание бога, чувства, служение, размножение, потребление на неорганичной платформе чипов, электронных систем в серверных галереях всегда одинаково звучавшего города.  

Мы прокатились по штольне от Беролинаплатц до прачечной во дворе госпиталя, где неподключенный биоматериал держал дельту сна, а бродившая лимфа обмирала у бездны денежного культа. Магнитные волны научились притягивать наши мысли. Рынок гулил уличным жаргоном, калькой иностранных команд ярмарочных чревовещателей. В отжившем баллон-слое стояло обсуждение самопродажи. Кислое электричество уносило по венозным рекам отработанные людские ресурсы. Она смотрела на меня как на недоразвитый, непривитый орган русской земли, работавший на частоте единства, еще не зная, какими будут мои всходы.  

Мобильная декорация вагона въехала на манеж экзерциргауза. Кристаллы германия в облаковидных парапетах второго информационного кольца дарили капитану нахтваффе Риенци химеру двуглавого солнца. В ледяном спокойствии глаз единственного зрителя матово-белые лучи двигали скопление земных островов ритмами времени. Риенци прожил век, не прожив и минуты. Его размельченное сознание приняло в хроновизоре мученический образ сидевшего на шерстяном мешке Жука-Жука. Сорок шесть лет он вел безжалостную войну против людей, пропуская через них ток, отучая их воспринимать и разделять свои страхи и радости.  

Он вошел в волну Абсолютного Разума и Порядка темным медузобразным сгустком. На экране гасли его слова: «русские привыкли к страдальческой жизни. Трудно поверить, что среди этих несчастных животных в лохмотьях могут быть люди».  

Факелы пролили огонь на зеленый вагончик. Мы переплелись длинами волн, пропитались запахом Циклона «Б», проспиртовались в синильном киберпространстве, чтобы не впустить воспоминание о выигранной нами войне. Мы давно не имели тел, копировали сумасбродные улыбки с посмертных масок памяти. В руке духовника Селивануса наливался тот еще эдемский фрукт – нейтронный брандскугель. В просветах между мирами догорало око надзирателя.  

Сумерки обняли глазами отсеченную горизонтом башню Бурга. Невероятно уставший ото сна я прикрыл засоренные тленом глаза. Оглядываясь в темноту своего мозга, колонисты поднимались из штольни, узнавая дедов и прадедов в прибывавших с Земли солдатах. Они не сдерживали эмоций, садились на мешки с реголитом и тихо пели, рождая едва уловимые, будоражившие сердце волны.