Ангел Рождества

– Ангел Рождества уже рядом. Слышно, как хрустит снег под его мягкими сапожками.  

Вот и фонарики зажигаются в каждом доме, чтобы осветить путь волшебству. Скоро, совсем скоро наступит время чудес! — говорила старушка, зажигая фонарик на окне.  

Он будет гореть до самого утра, сквозь метель освещая путь заблудившемуся путнику.  

Она бросила в печку несколько сухих поленьев и языки пламени тут же обняли их. Они заплясали в безумном танце, то поднимаясь, то бросаясь вниз. Огонь тихо шептал, рассказывая древние истории, хранящиеся в недрах его памяти.  

На крыльце послышался топот ног, сбивавших снег с обуви. Старушка подняла голову и посмотрела на дверь. Она тихо распахнулась и на пороге показался бородатый старик весь в пушистых снежинках. Он по-собачьи отряхнулся и капли снежинок, превратившиеся в тепле в воду, потревожили сон рыжего кота. Он недовольно мяукнул и спрыгнул со скамейки, стоявшей у печки.  

– Ну, извини, Тимоха, зимно на дворе, — прогремел старик, подставляя озябшие руки к огню.  

Старушка улыбнулась и сняла с плиты закипевший чайник. Она заварила чай из чабреца и по избе пополз аромат летнего луга.  

– Ах, Пелагея, только ты умеешь заваривать такой чай, от аромата которого уже становится тепло и покойно, — сказал старик, глубоко втягивая воздух своей могучей грудью.  

– Садись к столу, Митяй, одним ароматом сыт не будешь. Вот, отведай пирогов с брусникой, — разливая чай в глиняные кружки, отвечала Пелагея.  

Некоторое время в избе стояла тишина. Только шумное прихлебывание горячего чая нарушало её.  

– Ух, хорошо! — откидываясь на спинку стула и вытирая капельки пота, выступившие на лбу, сказал Митяй.  

– Ну, теперь рассказывай, что нового в долине? — спросила Пелагея, внимательно глядя на Митяя.  

Он молча полез в огромный карман своих штанов и вытащил трубку. Набил её табаком, раскурил, и сквозь клубы дыма начал рассказывать.  

– У Матроны-то мужик всё же помер. Долго болел болезный, долго мучился, да вот к началу зимы и преставился. Семеро ребятишек у неё остались. Да на всех одни валенки. Сидят бедолаги в окно смотрят, да в лаптях, когда мать не видит, на снег выбегают. А Матрона-то как заметит, так и давай серчать. Старшему по спине воловодом попало. Не со зла она это, а от горя горького. Ребятишкам-то что, они ж не понимают ничего. Им бы веселиться, да дурачиться. А заболеют, так матери горе.  

А у Николки рука отсохла. Левая-то здоровая, а вот правую поднять не может. Дров нарубить надо, а он безрукий. Плачет, бедолага, левой рукой пытается что-то сделать, да куда там. Баба-то его дюже злая. Не понимает дурная, что мужику сейчас помощь нужна, а не тумаки. А она его с самого утра по чем свет костерит. Ух, не моя она баба, я б её разок в руках подержал бы, в миг разуму набралась бы.  

А Дарья-то наша сиротка пятого в пузе носит. Вот уж девка огонь. Говорит, сколько боженька деток даст, столько и воспитают. Пётр её всё на заработках пропадает. Как приедет раз в год, так и обрюхатит бабу. Сам уезжает, а она крутится тут со своим выводком. Не унывает и то хорошо, но без мужской руки зимой тяжело, очень тяжело. Я тут вон по дрова нынче ездил, и на её долю навалил. Завтра вот нарублю, да привезу. Авось когда Петька и спасибо скажет.  

Бабка Лукерья совсем плоха стала. С печки уже месяц не слазит. Анютка ей туда еду носит, да что там старуха беззубым ртом поест. Просит Анна, чтобы помог бабку с печи снять. А то неровен час помрет тащи её потом оттуда окоченевшую.  

Ну вот, вроде все важные новости рассказал. А коли ещё что будет, так не последний день видимся. Я мимо твоего дома часто хожу, зайду, чайку твоего попью.  

Митяй надел свой нагретый у печки тулуп, да и ушёл в зимнюю ночь. Погостил у старухи и ладно.  

А Пелагея, как только за ним закрылась дверь, полезла на печку. Достала оттуда мешок с шерстью и, разложив на столе, приготовилась валять валенки.  

Надо бы ещё носков навязать, да пеленок льняных нашить. Времени-то мало, а дел у Ангела Рождества много. Но это ничего, это хорошо, за делами-то, да за заботами глядишь и зима быстрее пройдёт.