Очищение

Аня стояла, в страхе, в кромешном ужасе. Руки начинали дрожать, и всё тело её тряслось от ненависти. Не вышло! Не получилось! В который раз!  

Она стояла поодаль от своей небольшой группки и с нетерпением бегала глазами из стороны в сторону. Вот там, рядом, её столб и опора, её надежная Лера и Ксюша, она тоже здесь. И Катя, и Варвара, и Кристи, и Настя, и Лена. И даже Лена пришла сегодня, сумела вырваться из рутины своих проблем, даже она смогла. А эта сволочь, негодница… Да нет, как же…  

Так не бывает, так не может быть.  

Не бывает так у людей!..  

Но Аня видела всё собственными огромными и ничего не выражающими глазами и не могла наглядеться. Своим обделённым умишком она понимала, что вроде бы всё сделала правильно. И платье одела сегодня самое короткое – в цветочек – её любимое, и снова от неё воняло метра за три табаком, удушающий запах дешёвого курева теперь не радовал девушку и даже начинал напрягать. Но главное: табак не нравился негоднице.  

Что же случилось? Почему, как… Разве Аня что-то не так сделала?  

Шатенка бросила робкий взгляд на стоящую рядом опору. Лера на месте. Всё хорошо. Но почему так дрожали колени, и держалось столь уверенное тошнотворное чувство? В душе, где? Чепуха! Аня не верила в подобные глупости.  

С её маленьких узких и серых губок сегодня слетели самые извращённые и убийственные, как нож, слова. Да, она всё сделала, как сказала подруга. Но тогда почему…  

Ситуация не обнадёживала ещё потому, что у стоящей в полушаге Валерии на лице красовалось подобное выражение. Извечно подведённые чёрным глаза казались непривычно опухшими, а взгляд – пустым и поникшим. Она вся виделась теперь Ане опущенной, а ещё недавно сказанные бойкие речи про их одноклассницу, которую якобы надо наказать, если и были сказаны, то точно не ней, а кем-то другим, в прошлом веке. Ну никак не вязалась растерянность и беспомощность с такими яростными и вдохновляющими речами!  

Справа от Леры стояла Ксюша, её также трясло, и жирные губы лихорадочно ходили ходуном, вздрагивая, а толстые руки сжимались без конца в кулаки. Чего-чего, но только не подобной картины ожидала увидеть Аня от этой вылазки! И точно не такой злобы на личике начинающей фигуристки.  

К слову сказать, не первой. Да, сколько уже было их, вылазок этих, – не счесть. Лера называла имена, они звонили друг другу, созывая верных подружек, и шли наставлять на путь истинный заблудших, как им казалось, ушедших давно с пути, очищать мир от скверны. По их милой воле, давно перестал писать один мальчик из школьного литкружка, стала заикаться трусишка Ирочка, и почти месяц с лишним не ходит в школу Филипп. Филиппа они избили, и руку случайно сломали, а он, при разборках, лишь мотал головой и твердил, точно в бреду, что упал в реку. Высокие каменные берега Балаклавки вполне делали такой исход событий возможным. Только родители мальчика знали, что Фил никогда не гулял ночью один. Он был самым прилежным из прилежных очкариком. Родители верили сыну, но главное, что в школе полагали иначе.  

И прочий самосуд, мне даже трудно перечислить всех жертв, их имена, наверное, не смогла бы вместить в себя даже книга. Лишь одно, самое страшное, запомнилось и навек останется в памяти. Когда после подобного «наставления» девчонок Рита из 10-Б вскрыла вены, вся компания дружно заболела чем-то придуманным, и они клялись, что никогда даже не знали её, когда следователь пришёл в школу и начал опрашивать всех до единого… А следователь ходил и не раз. Всякие слухи кружили вокруг этой компании. И хорошие – «крутые», от таких же, как они, других ребят, и жуткие, почти пугающие от преподавателей и девчонок постарше.  

– Чёрт, Рита… Она же должна как Рита была кончить! Как… Я… нет, я не понимаю... – Аня окончательно сбилась с мысли и уже начала истязала себя. – Как, Лерка, ответь?  

Лерка в недовольстве ходила из стороны в сторону. Пустые коридоры заброшенной старой школы идеально подходили для их самосудных мероприятий. Ксюша, вся красная, и разъярённая, ударила со всей силы о стену, оставив небольшое пятно и облачно взлетевшей пыли.  

– Никак! Никак такого не могло произойти! Мы что-то просчитали, мы не додумались! Балваны! Балванки! Вы, как в-вы… – дальше следовала сплошь нецензурная брань, которую я лучше передам косвенной речью. Диалог постепенно сходил к тому, что «негодницу» надо бы засунуть в одно интересное место, и надо будет засовывать туда снова и снова, и снова, до тех пор «пока не остепенится поганая бестия! »  

– …Житья никакого от неё нет! Всюду суёт свой нос вонючий! Во всём она права, везде она звезда, а как бы не так! Мы ей покажем…  

– Ошибаешься, – вставила доселе молчащая Катя.  

Если не знать, как её звали, можно было бы даже подумать, что это парень. Пацанка. Угловатая, очень мускулистая, с короткой стрижкой, ледяными глазами, почти мужскими чертами лица и массивным раздвоенным подбородком.  

– Я пришла к выводу: мы не могли предугадать такой ход событий.  

Настя с Кристиной принялись нервно скалиться и переглядываться то на их заводилу, то друг на друга.  

– Что скажешь, Лер? Я ей это, – начала первая, – я ей два года говорила, что буду всегда на её стороне, помогала в разных ситуациях. Да, помните, сколько информации эта идиотка сама сказала! Я нашу миссию хорошо выполнила. Мне не за что себя упрекать. Это ты что-то не так напутала!  

– Ты!  

– Нет, ты!.. – и вскоре снова начала возня, сменяющаяся постоянной нецензурой. Теперь об участи их новой жертвы было уже почти невозможно сказать, используя слова нормального языка  

– Но она… Кто ж знал, что она – в птицу?  

– Нет, нет, я до сих пор в шоке… – подала голос Анька, дрожащая и бледная уже, как помешанная. Она уже сидела в уголке, обхватив руками коленки, и проклинала в сотый раз одетое короткое лёгкое платье.  

– Угомонитесь, девы! Надо думать, что мы упустили, – похожая на солдата Катерина расхаживала огромными шагами из стороны в сторону. Она единственная из всей компании, кто не поддался эмоциям и не вышел из себя; у неё вообще не было эмоций, ходили слухи.  

– А я, – перебила истеричным тоном Кристина, – я её на защите завалить пыталась. Пыталась, девчата, честное слово, всё сделала, да не смогла! И всё, что Анечка нам сказала, ей прямо в лицо её триждыпоганое кинула. Плюнула, плюнула прямо в лицо, так и сказала, да! Что всё знаю и вот какая она гадина, а ей хоть бы что!  

– …А она – в птицу, – едва слышно шептала Варвара. – А уж я как много писала этой гадюке. Обличала её везде, где только могла. Фотографии изменяла, десяткам людей писала. Следила за её гавнотворчеством со всех сайтов. А она… в птицу…  

– Как это вообще могло произойти, чёрт возьми?! – заорала на весь пустой коридор уже Лена. – Такого не могло, не могло случиться! Она – обычный человек, то есть нам, девочки, надо всё же признать, не совсем обычный, но не до такой же степени, чтобы обладать…  

– Ты ещё скажи: магией? Ха!  

– А как ты скажешь?! Хорошо, ответь лучше.  

– …А я книгу её, любимую, изменив букву в названии, отправила в одно издательство, заранее вписав постельные сцены, да такие горячие, м-м-м, с особенностями. Она кичится, что святоша, ханжа! Вот пусть-пусть теперь ответит серьёзным людям. Я не знаю, издадут ли они такой, ха! – шедевр, срам! – но её любимца-то они как следуют разберут по всем косточкам. Я прямо узнала, как сладка на вкус гордость, девчата.  

– …А помните, как мы её, на истории!.. В туалет, к мальчишкам, а она – шваброй! Палец ещё показала, молодчина такая, думала, что один пальчик её спасёт! Ха-ха!  

– А она – в птицу…  

Разразившееся ненадолго молчание сорвалось на вопль, но это был уже даже не крик; напряжение росло так стремительно, а банда малолетних садистов никак не могла найти выход из своей ненависти.  

– А за что мы её? Почему она? – вдруг сказала чуть слышно Лена. – Знаете, да, девочки, я согласна, но я тоже сблизилась с ней, общалась какое-то время и... И… Она… И, знаете, что скажут… Не такая она плохая, как вы говорите.  

– Это всё маска!  

– Ханжество!  

– Лицемерство, как ты не видишь!  

– Да, да… Ханжество и только, вы правы… Но я не о том, девочки. А почему она? Почему никакая другая девчонка? Разве она одна такая?  

– А кто ещё, кто достал нас больше неё?  

– Но это же – одержимость. Мы точно бредим тем, чему, значит, не суждено сбыться, не суждено быть.  

– Не говори так! – взорвалась тот час вся компания.  

Лена молча развела руками.  

– Вот ты говоришь: за что, а она… в птицу… – продолжила уже Варя.  

– Молчи, соплячка! Говоришь, что роман за один месяц можешь, да такой сложный, с антигероями, а девку одну выскочковатую на место поставить не смогла, хоть и общалась с ней целый месяц. А ты – год, а ты – два! Вы все – бездари, олухи! Скот несчастный!.. – это орала уже, срываясь, Валерия, их главная, с которой всё началось. – Я зачем вам всё рассказала, не для того, чтоб мы прохлаждались сейчас. – Надо действовать, надо что-то придумать!  

– …А я парня за ней следить заставила. Он даже почти сумел подловить и изнасиловать. Ромочка согласился. Почти… Убежала…  

– Зараза!  

– …Надо что-то придумать!  

– Но что ты сможешь?.. Что?  

…Они толпились, точно сбившиеся звери, с дороги. Ходили из стороны в сторону, как помешанные, сгорая и сбиваясь от зависти. Они чернили имя своей одноклассницы, бывшей или нынешней подруги, а сами и не знали до конца, за что они били и ненавидели. Просто не угодила. А почему она?  

– Закончила бы, как Ритка, и дело с концом! – кричала наперебой почти каждая, вспоминая тот ужасный случай и соглашаясь с ним, точно публично признавая свою вину и причастность. Но не было и капли жалости, ехидные ухмылочки напротив не сходили с лиц до сих пор. И, хотя это страшно, и стыдно, и «как-то неловко», как обмолвится о том спустя много лет Анна (уже) Александровна, тогда не было понимания своих деяний, не было ни у кого. И этот груз останется с ними до конца жизни.  

Убеждённость. Придуманная компания. Придуманная одной из них и навязанная другим, как громко сказано! – миссия по очищению мира. Ради того, чтобы не чувствовать ничтожеством себя, не сомневаться в себе, не сгорать от зависти и желаний. Лучше убить того, кто лучше тебя, – заставить бросить писать, рисовать, перестать верить в себя, чем смириться со своей собственной бесполезностью и бездарностью. А ведь Лена была права, самое страшное: они и сами не все понимали, зачем это делают.  

Результаты трудов их необычного хобби обычно не вызывали причин для сомнений. И результат приходил немедля. Сломанные руки и слёзы в глазах, страшно признать, но радовали девчонок и даже, гм, «вдохновляли» на новые аналогичные подвиги. А бедным жертвам оставалось лишь пожелать сил и терпения!  

Но результат сегодняшнего труда вдруг отразил лишь бесконечное невежество и бессилие. Их одноклассница, она попросила не упоминать своё имя, обманом завлечённая прийти в старую школу, испуганная и робкая, прижатая грубыми руками Рины к стене, да слова каждой, по идее, должны были, как говорила Ксюша, «выбить всю дурь из этой прекрасной головки». Но дурь, которая и вовсе не дурь, была никогда и ничем неискоренима.  

И вот, когда, казалось бы, настал этот момент, а в руках подлой Анастасии даже сверкнул маленький, но остро наточенный ножик, произошло то, что они дружно, заикаясь, не смогли никак объяснить.  

…Стоящая у самой стены, прижатая, избитая и босая, их бедная жертва, их ненавистная за свой талант одноклассница, вдруг стала покрываться жарко-красными бликами, а после менять очертания. И не прошло пары секунд, как в большую дыру в потолке взмыла она, обратившись прекрасной птицей. И феникс улетел высоко в небо, и школа осталась внизу, и не было больше сомнений ни у одной, что это феникс, и что он, увы и ах! – настоящий.  

Отчаявшись, в самый последний момент, Настя рванула с места и даже прыгнула, многолетняя практика восточных единоборств не могли не пройти даром и помогли, и она попыталась, и ухватила за хвост. И в её маленькой бледной руке осталось самое тонкое и длинное перо из чистейшего золота.  

Оно вспыхнуло и тотчас обдало жаром, и ноги отскочили сами собой, а рука выпустила ужасную вещь, которой не могло быть и которой, как скажут они после сами, они никогда в жизни не видели. И поднялась взбучка, каждый возжелал обладать хотя бы одним прекрасным пером. И каждый, кто хватал его, обжигал почти до крови свои грязные и злые ладони.  

…А Она пришла завтра в неприметном чёрном платьишке в школу. Незаметно села за парту и, как ни в чём не бывало, открыла книжки и продолжила учить новый урок.  

И ничто не указывало больше на тот страшный день, разве что на спине, под длинным и чёрным платьем, растекалась одна недлинная тонкая кровавая полоса. Волосы её, при определённом ракурсе, освещались и, казалось, горели, как огонь, страшным колдовски-ярким пламенным цветом. А в остальном это была самая обычная школьница, только не совсем девушка: птица, обращённая в обманчиво хрупкое тело.  

А о судьбе её мучителей мне известно непростительно мало. С тех пор о них перестали говорить, их дела закончились полным крахом. Кого-то даже, шептали, вроде бы, застали свидетели и осудили на не большой, но и не малый срок. А остальные довольствовались тем, что их обожжённые руки в течении всех отведённых им лет покрывались волдырями, гноились, и не было лекарств от отчаяния, и их вина была напоминанием о неизбежности наказания. И, может, кому-то из них хотелось бы что-нибудь изменить, но теперь, когда суд вынес окончательное решение, нельзя уж вернуться обратно.  

Севастополь, 4 – 6 ноября 2022, 535