Сердце поэта

I  

В портовом городке на брегу морском,  

Где волны бьются о меловые скалы.  

Сойдутся нити лоскутом,  

Истории печальной, безотрадной.  

В кругу хребтов высоких гор,  

В кругу периферии смуглых красок.  

Прольётся стих один, да стих другой,  

Но никого не тронет он: напрасно.  

II  

Пустонь тихая лежит на километры кругозора,  

От самых гор, до края пирса брегового.  

Город там растет убогой,  

Волны бьют его толпой.  

Толпой ревущей, не щадящей,  

Той, что всё снести готова, выставляя свой укор.  

Противостоянье то уж шло из века,  

То город нападал рядами балок и мостков,  

То своё по праву волны забирали,  

Погружая в хладный сход.  

Каменьями оброс он непроглядно,  

Что дом, что площадь – всё серо.  

Но где-то там, средь этих улиц,  

Субтильный стан мелькал.  

Мелькал среди густых перипетий  

Укромных улиц, мостовых,  

Часовен новых, молодых,  

Среди рядов убогих зданий,  

Черновый волос пролетал,  

Сюртук багровый там бывал,  

А все, кто видел, ахали от удивленья:  

"Вот так чудо! Вот так да! ".  

Несётся он – поэт наш юный,  

Несётся голову сломя,  

Несёт он ворох мыслей страсти юной,  

Лишь для неё одной:  

Афродиты молодой,  

Что голову вскружить ему успела.  

И серость улиц для него играет красками задорно,  

И серость лиц людей вокруг не вызывает беспокойства,  

И рифма сладостная пляшет по устам его отрадно,  

А сам он, словно херувим,  

Незримыми крылами машет над всем градом.  

III  

И вот тот дом, та улица, то место,  

Она стоит и ждёт его безмолвно.  

Словно фарфоровая кукла,  

Что ожидала лишь творца.  

Сплелись их узы навсегда,  

Сплелись так прочно,  

Что не расцепишь острым словом.  

Любовь сжигала всё и вся.  

А наш поэт, порабощённый жгучей волей,  

Волей любить и быть любимым до предела,  

Чрез время обручился с ней,  

С его любовию до гроба.  

IV  

Но время шло и не щадило,  

Время смутное пришло.  

Писарем работал наш поэт трудолюбиво,  

Но средств не видел он давно.  

А кладезь тех стихов любовных и искусных,  

Что он писал лишь для неё,  

Лежит уж втагода в затворках,  

Затворках глупости и страха,  

Что не подлежат журналам иль статьям.  

V  

Сакраментальный быт их был убогий,  

Жалкая квартирка у злого старика.  

И вид от туда был увечный,  

На бушующее море-бунтаря.  

Одна любовь их согревала в эти не простые времена,  

Скрывала ту убогость дома, жизни, и цвела,  

Цвела, как в своё время, Иерихонова роза.  

VI  

И наконец настало просветленье:  

Море стало тихим, небо ясным.  

В порт пришёл корабль знаменосный,  

Важный, величавый, роковой!  

Рабочие, батраки уж разнесли все вести по домам:  

"На экспедиционный корабль нужен писарь! " -  

Все кричали тут и там.  

А наш поэт не исключенье,  

Попрощавшись с милою женой,  

Уже несётся он туда:  

К нему!  

К деньгам!  

К хорошей жизни для любимой!  

И вот корабль уж отплыл,  

А на душе ему тоскливо.  

П О Э Т  

Оставил я её одну,  

Совсем одну.  

Но так же будет лучше,  

Я заработаю на жизнь,  

Мы заживём по новому и лучше!  

А пока:  

Буду ей писать стихи,  

Буду писать о всём на свете:  

Что вижу,  

Как скучаю и люблю,  

Как время провожу,  

Кого встречаю.  

Все переживанья и заботы изолью,  

Чтоб утолить всю тягость расставанья,  

И десять раз на дню,  

Я думать буду, не переставая!  

О её сладостных щеках,  

О белоснежных волосах,  

O тоненькой её фигуре,  

Что виднелась на скале родного дома.  

Скале, что как сердце молодое,  

Белым мелом осыпалась от нагона,  

Нагона волн и крика, стона,  

Ветров и моря,  

Чаек и металла,  

Чей скрежет раздавался из порта.  

VII  

Шли месяцы,  

Уж курс обратный они взяли,  

Как разыгралась лихорадка в городке,  

И жизней много увлекла она тогда же,  

Любовь сгубила в тот же миг.  

Но наш поэт не знал сей участи его любови,  

А потому писал:  

Писал о множестве ветров,  

Писал о вкусе соли на губах,  

Писал о тягостях работы и о условиях труда.  

Ему всё нравилось тогда:  

Как корабль величавый ходил от града к граду,  

Как заметки он писал о тех местах, где побывал,  

Как иноземная девица ему дарила черевицы,  

И угощала пряностями всех.  

VIII  

Прошло не мало дней,  

Поэт причалил к дому,  

Точно тысячи огней,  

Встречал своим сеяньем белоснежным,  

Град родной весь в белом моццета.  

Ведь уж и хлопья снежные ложатся,  

Мел рисует по бульварам, площадям,  

Да гам и хохот всюду раздаются,  

Куда ни глянь – везде красавица зима.  

Всюду! Царствует она.  

Печи пели дымными клубами,  

А люду море: все играли,  

Все своих мужей встречали.  

Но не видит наш поэт,  

Глаз любимых тёплый свет.  

А за спиною тьма рассказов,  

Что отправлять уж денег дефицит.  

Несётся путник наш уж без оглядки,  

По улочкам мелькает тут и там,  

Несётся сквозь снега и кашу,  

Перебирает мысли и мольбы.  

И вот стоит он пред вратами,  

Занесёнными пургой,  

В дали от града основного,  

На окраине пустой.  

Седовласая старуха увидала паренька,  

Подошла, сказала промеж слова:  

С Т А Р У Х А  

Жаль её, хорошею была,  

Помогала нам во всём,  

Да холера забрала,  

Уж как этим сентябрём.  

А ныне ветры уж холодные нахлынули на нас,  

Снегов палитра белых красок,  

Память та ещё хранится в нас,  

Да толку нету с этих сказок.  

Похоронили мы её под дубом старым, обветшалым,  

Деревянный крест воздвигли над холмом,  

И стал он словно сердце шестикрылого созданья:  

Могучей жаждою томимый,  

Переполняемый тоской.  

Он точно её мысли излагал,  

Всё ждал кого-то, иль стонал,  

И гул тогда стоял неумолимый.  

П О Э Т  

Неужто она покинула меня?  

Как я тогда её одну оставил,  

Так вот она оставила меня.  

И писем стопка уж лежит в почтовом ящике давно,  

И дом убогой стал ещё ужасней,  

Остался я один! Навеки! Всё пусто́!  

Где же мне теперь сыскать отрады?  

Старуха! О старуха! Проведи меня к нему,  

К холму могучему,  

К кресту злосчастному,  

К любви угаснувшей вовеки!  

С Т А Р У Х А  

Будь по твоему, ступай,  

Тропа к нему ведёт крутая,  

Средь белых простыней,  

Единственный он там стоит,  

Да ждёт тебя, скиталец края.  

VIV  

Как чёрное пятно на белом полотне,  

Поэт наш брёл несчастный,  

Старинный дуб его встречал,  

Да холм всё выл печальный.  

Коснулся он креста,  

И тут же пал пред ним, взирая в небеса.  

Сквозь тучи, пробираясь чрез оковы созиданья,  

Явилось шестикрылое созданье.  

Ветры рвали всё на свете,  

Тьмою небо завлекло.  

Десницею коснулся он поэта,  

И тут же канул тот в сомненья,  

Канул в юркий, строгий вальс:  

Последний танец мысли и булженья.  

П О Э Т  

Я всё решил! я поступлю как должен!  

Да вознесётся памятник во веки!  

Да не угаснет память вопреки!  

Все деньги с экспедиций и походов,  

Всё! Я тут же заложу в гранитный стан твоей фигуры,  

Что будет возвышаться над округой,  

Что будет путников встречать,  

Да о моей любви к тебе слагать!  

Я продам все вшитые в слова осколки,  

Что были сердцем трепетным моим.  

И все узреют,  

Все прочтут!  

Х  

Убогой домик на окраине стоял,  

Дым клубами уж метал,  

Множеством могил, да статуй окруженный,  

Обветшалый и укромный.  

Луна виделась из-за мрака,  

Наш поэт вошёл уж в залу.  

П О Э Т  

Господин, извольте потревожить ваш покой,  

Мне нужен монумент, что соизмерим моей любови,  

Чтоб возвышался он над всей трибою,  

Чтоб дарил людям настрой!  

С Т А Р Е Ц  

Ваша воля, господин,  

Но обойдётся вам не даром,  

А в 300 золотых!  

П О Э Т  

Да как ты смеешь, наглый старикан!  

Я к тебе со всей душою,  

А ты крадёшь средь ночи!  

150 моя цена, боле не имею.  

С Т А Р Е Ц  

Тогда ступай своей дорогой,  

Аль желанья приубавь.  

П О Э Т  

Да как могу я?  

Ведь я обещал!  

Ведь кланялся пред богом!  

Неужто бедности порок,  

Благоволит играть со мной плохую шутку?  

Жди старец, я вернусь!  

Быть может уже завтра!  

Продам труды свои, свои переживанья,  

Быть может денег и сыщу,  

А до коле будь готов!  

Вот он: апофеоз искусства твоего!  

ХI  

Тёплым светом улицы играли,  

Скрипом вывески общались,  

Нефела над градом проплывали,  

Звуки волн уж эхом раздавались.  

Идёт поэт наш с полным ворохом бумаг:  

Письма, сказы – всё к чертям,  

Продаст, небось, за три копейки.  

Горе мыслей, разных дум – его не покидали,  

Трактир увидывал тот час,  

Зашёл. Сел. Молчит уж битый час.  

Ни слова не проронит.  

Всё пишет что-то, сидя у окна,  

И вдруг: "Трактирщик! Дай мне выпить! "  

Деньги с экспедиций убывали, как вино,  

И совесть уж не мучала его.  

Переменчивы сердца,  

Поэтов молодых и столь наивных,  

Решил он горе утолить в напитках крепких и забвенных.  

Но по утру не нашли его в трактире.  

Не пережил поэт разлуки,  

Не вынес тягости её.  

Говорят, по пьяни рухнул со скалы,  

Чьи очертанья были сходны с сердцем,  

Да пробивая льды, ушёл на дно,  

Где и остался он отныне и навеки.  

Трактирщик старец мудрый был,  

Тот письма схоронил,  

Отнёс в редакцию, да денег получил не мало.  

Стихи из писем были повсеместно,  

Несчастного поэта признавали все,  

Да всё гадали: "Где же он? ", "Куда запропастился? ".  

Лишь по весне нашли сюртук его багровый,  

У пристани,  

Волнами омываемый в безмолвии лежал.