Ранняя Морось

Ранняя Морось  

Перед мной на руду разлился теплый свет лампы, которая висела в тоннеле. Он был не широким. Его своды сужались к левому концу.  

В тот день в шахте было просторно и холодно. Не было привычного гула десятков вздохов и покашливаний.  

На этом этаже работали только Омбиков, Я и Сухогоров с Книгочеевым.  

После смены столичной власти и обжалования кучи дел много народу получило свободу, от чего лагеря севера опустели на две трети.  

В нашем лагере содержалось много незаконно заключенных. Они это понимали и в их обществе ( к которому я не относился) зрел план обретения амнистии неординарным путем.  

К тому времени я слышал о личных обращениях к руководству лагеря. Но просьбы услышаны не были.  

Тогда я не придавал особенного внимания таким инцидентам, но вскоре меня не по воле втянули в один из таких.  

Восемнадцатого сентября поздней ночью я шел по грунтовке к баракам. Только что закончилась смена, и единственное что заставляло меня продолжать путь это душ. По вторникам и четвергам всем заключенным позволялось принять ледяной душ.  

Моя рука опустилась в карман телогрейки и по телу разошелся приятный импульс: я нащупал пачку курительного табака.  

Его было не просто раскурить на ветру, поэтому я поспешил к домам.  

Оказался я в темном коридоре и подошел к двери в комнату. В холле стоял спертый воздух.  

В ней уже не горело ни одной газовой лампы, все спали тяжелым сном, перенимая хмурый настрой от стен.  

Я пробрался к своей койке и улегся на холодным матрас. По спине разошелся болезненный мороз.  

Но окутавшая меня усталость заставила сомкнуть глаза и погрузиться в сон.  

Помню, еще ночью я проснулся от странного, глухого звука. Поднялся и прищурился. Темноту прожигал не слишком ярким светом в коридоре.  

Я сумел разглядеть несколько силуэтов через открытую дверь.  

Стоит сказать, что в окна пробивалось тусклое, северное солнце. Оно помогало развидеть комнату немного лучше.  

Но все равно, кроме белоснежных контуров, на которые падал свет, я рассмотреть не смог.  

Уложился спать, забыв о странностях на время.  

Уже утром дня, начало которого я застал слишком рано, я и группа других заключенных шли прямиком на завтрак.  

Трудно было назвать столовой помещение с низким потолком и сквозняками, но к тому времени я привык к такой обстановке.  

После скудного приема пищи я направился к шахте в одиночестве, раскуривая на ходу трубку.  

Ее серый дым разгонял лишь ветерок, поднятый моим телом. Погода стояла просто прекрасная. Ее прежнее красноречиво молчащее малодушие сменилось такой яркостью немногочисленных красок, что мне совсем не хотелось спрятаться в катакомбах.  

Но работа не ждала и мне пришлось ускорить шаг, дабы не опоздать на лифт.  

Уже в толще земли я провел большую часть дня, скучая по утреннему пейзажу. На мой воспаленную голову, ошибочно одаренною интелектом, падало огромными каплями сожаление.  

К той палитре чувств прибавилось некое удивление, когда я обнаружил кусок обгоревшей бумаги.  

По текстуре она более напоминала пергамент. У нее были неровные, подгоревшие углы.  

На одной из ее сторон был выведен корявыми буквами текст:  

“Пароль Аспирин. 19 октября в три утра ч о в возле сев стен. ”  

Я все же решил проследовать инструкциям, что были написаны на клочке пергамента.  

События прошлой ночи стали понемногу складываться в картину смутных предположений.  

Из-за того, что на одном из этажей обвалился свод, смену закрыли раньше. В потоке немногочисленных заключенных гудели разговоры.  

С уст не сходил шепот про обвал, но в конце этой тучи брели несколько человек, что не питали особого интереса к беседе.  

Они обсуждали что-то более грандиозное, намного тише и не с таким жаром в словах. Заключенные тихо переговаривались, приводили какие-то аргументы и время от времени соглашались друг с другом.  

За ними то я решил проследить.  

Так как я почти не знал людей из их компании, мне было трудно оставаться незамеченным. Но все же, проследовав за ними прямиком к баракам, что стояли тесно к друг другу, мне пришлось зайти в здание своего блока.  

Поднимаясь по ступенькам, я обнаружил интересную особенность: Окно в пролетах выходило не только на задний двор нашего барака, но еще открывало вид на закоулки соседнего дома, в котором скрылись преследуемые.  

Что было самым забавным: Сзади ряда домов стояла как раз северная стена.  

Я вразумил, что если меня и так уже могут определить на еще один срок, если не на смертную казнь, за найденную у меня компрометирующую записку.  

Так что все риски были одинаково высокими несмотря на то выйду ли я на пролет ночью или нет.  

Но все же. Для обеспечения минимальной уверенности я решил выходить на лестницу без света и шума, так как этот фактор привлек бы охрану.  

С такими мыслями я уселся на кровать и достал из под него небольшую книжечку, похожую на молитвенник.  

То был небольшой сборник стихов дореволюционных поэтов. Их нишу почти не затронули культурные и идеологические чистки.  

После скудного ужина и четырех унция рома, Я и другие заключенные услышали команду “Отбой”.  

После того, как здание погрузилось в темноту, я прождал около часа. Не шевелился, чтобы не спугнуть тишину, которая только-только вошла в барак.  

Близь десяти часов ночи я решил действовать. Тихо поднявшись с постели я побрел к двери.  

Но такова была подлость гладкой толщи тишины, которую я колыхал своими шагами.  

Держащуюся на одном слове дверь я обошел и очутился на том самом пролете.  

В тот момент я уж утратил все надежды на хоть какой- нибудь смысл этого рискованного похода.  

Пока я думал об этом, пол рядом с огромным окном постепенно залил бледный свет полнолуния.  

Это немного приободрило меня и я стал наблюдать за дальним углом северной стены.  

Уже через пять минут из-за дома показались чернильные силуэты с белоснежным контуром.  

Их было трое. Они подобрались к забору и один из них пригнулся.  

Эти люди имели вид совершенно спокойный и организованный.  

Буквально несколько мгновений и в руках у этой троицы оказались ружья! Да, я не сразу понял, что это именно они. Но как только на ложе винтовки упал свет, я моментально пришел в чувства из-за страха.  

Винтовок было много. Около четырех дюжин стволов свернули в темноте.  

Когда неизвестные вернулись, они уже несли мешки с порохом и патронташи пуль.  

Стоит сказать, что в самой зоне бараков было не так уж и много охранников. Но заключенных тут находилось около двух с половиной сотен человек.  

Поэтому я понял, что это не единственная передача ружей.  

* * *  

Морозным утром двадцатого сентября меня окликнул Омбиков. Я обернулся на его зов.  

– Макрицов!  

–Что?  

–Сегодня на смену не иди.  

– С чего это? – задал я, казалось, нормальный вопрос.  

–Забастовку устроили. – Эта реплика моего знакомого прозвучала как раскат грома в ясном небе. – Там может быть небезопасно. Скоро сюда прибудут надзиратели и будут ловить всех, кто тут расхаживать будет. – После этих слов мы с ним разошлись.  

На том этаже, где я ранее наблюдал подготовку к восстанию, находилась еще одна оконная рама, выходящая в общий двор.  

Возле нее я и стал, чтобы следить за развитием событий.  

Около десяти минут тут было пустынно, но в один момент к воротам приблизилась тройка. Потом я узнал среди них только одного, двое были охранниками.  

Они подошли к центру двора и стали ждать.  

Когда же из левого барака вышли несколько заключенных, наблюдать за действом я стал внимательнее.  

Вот группы оказались на расстоянии около тридцати метров друг от друга, вперед вышли руководители.  

Двое о чем-то говорили. Начальник колонии активно жестикулировал, тогда как представитель заключенных мог лишь несколько раз повести бровью и расчесать волосы рукой.  

Было видно, что в своей правоте уверена вторая сторона конфликта.  

В конце концов, эти двое, по видимому, не смогли достичь компромисса и начальник лагеря скрылся со своими спутниками за оградой.  

Но перед этим он сказал что-то скверное. Это что-то пустило небольшую трещину на монолитном и спокойном лице лидера арестантов.  

Но тот виду не подал и просто ушел.  

* * *  

Я спустился во двор и мелкими перебежками преодолел расстояние между бараками. Оказавшись здесь, под домом номер четыре, я поспешил войти.  

Тут же в кромешной темноте коридора я приметил крайнюю комнату.  

Решил не входить и прислушался.  

Вот, что тогда я сумел расслышать:  

– Так. Вчера ружья мы достали. И порох и пули…Все на месте! Скорее всего они пришлют сюда военных. Как бы нам не подохнуть сразу. – Эта реплика принадлежала главарю делегации.  

– Я подумал над этим еще вчера. – отозвался кто-то из зэков.  

– Отвечай. – Сказал человек с басистым голосом.  

– Чтоб нам бошки не откручивали нам надо дыбатся компаниями. У некоторых будут стволы, кто-то будет просто вооружен лопатами, кирками. – Начал свой рассказ арестант – На тот случай, если они припруться к нам во двор я заготовил пару шоковых патронов и бомб. Они не настолько опасны, но по лицу трещины точно пойдут. – После этого присутствующие одобрительно замычали.  

Я стоял все это время за дверью. По своей глупости я оказался меж двух огней. Ранее я мог предположить, что по середине безопасно. Но нет! Я могу погибнуть в любом случае. И это наводило меня на нехорошие мысли.  

Пока не было поздно я успел уйти оттуда незамеченным.  

Ближе к четырем часам дня вдали я заметил несколько небольших отрядов. Перед ними на военном автомобиле ехал какой-то начальник войск.  

Когда они вплотную подошли к стенам зоны, из отряда выступило несколько человек. Они сопровождали вторую делегацию.  

Рядом с генералом шли еще трое людей в погонах.  

Пока один из них не объявил о своих намерениях, никто из бараков носа не показывал.  

Тут уже произошла сцена, которую я уже наблюдал.  

После безуспешной попытки прийти еще раз к компромиссу генерал с опущенными глазами побрел обратно. Намного позже я узнал, что последний позавидовал организованности забастовки. Военачальник говорил, что если бы его подчиненные имели такую же дисциплину и выдержку, он побеждал бы в любой битве.  

Но я могу оспорить заявление служащего, причем оспорить аргументами с его же поля. Как-то раз Наполеон, которого так любила каждая канцелярская моль, сказал, что армия баранов управляемая львом непременно победит армию львов возглавляемую бараном.  

Тут это сатирическое и умное заключение сыграло свою роль, хоть и косвенно.  

Следующие несколько часов прошли смутно. Во дворе все было тихо, но вот по баракам собиралось настоящее подразделение.  

Готовилась засада, заключенные распределяли бойницы.  

Вот настал час, когда я спустился в подвал и засел там в ожидании.  

Суматоха постепенно улеглась и я смог прочувствовать реальную угрозу, о которой столько было сказано ранее.  

Вот на горизонте показались те же отряды. Двор и бараки слились в один организм, в одного зверя, который затаил дыхание перед жертвой.  

В роли последней выступили те глупцы, которые вошли в окружение домов.  

Несколько громких взрывов и выстрелов повергли в смятение всех военных, которые сюда пришли.  

Некоторые из них упали на землю, закрывая голову руками. Те кто не упал, были повержены пулями.  

Но все же военные дали несколько залпов. Лично я насчитал четыре. Теперь я точно знал, что у нас есть потери.  

Тут во двор пустились еще десяток ослепленных, но их постигла участь еще хуже. С нижних этажей бараков в них полетели самодельные дымовые шашки. Оттуда же прогремели выстрелы шоковых патронов.  

Еще до заключения мне приходилось поневоле участвовать в перестрелках. Тогда то я и познал, хоть и косвенно, всю мощь кустарного оружия.  

А тот самый “шоковый патрон” представлял собой ничто иное, как мелкие шляпки от гвоздей или прочий мелкий, железных хлам.  

От всей палитры чувств мне сделалось дурно. Я не падал духом, хотя последний прохудился настолько, что я чудом держал его.  

Уже тогда по бокам двора виднелись трупы, в дыму тонули люди, а их крики ломились о метель, которая разгорелась вечером.  

В быстро опускающейся мгле все еще были видны вспышки выстрелов, но все стихло, а проигравшие отступили.  

Утром следующего, постного дня некоторые из арестантов вышли похоронить погибших. Среди них были и мы с Омбиковым и Сухогоровым. Серые одежды товарищей алели пятнами крови, тогда как во мне буря еще не улеглась.  

Я вышел в восточную сторону двора и закурил последнюю порцию табака.  

На землю сошла ранняя морось.  

-Морис Иллер, 2022