Смеркалось

В провинции смеркалось. А когда смеркается, люди, как водится в маленьких городах нашей необъятной Родины, высыпают на улицы провожать закат, прощаясь с усталостью и невзгодами дня текущего, готовятся вступить в день грядущий. На заросшей аллее, скрытой от посторонних глаз, на лавочке, разложив неотъемлемые атрибуты проводов — спиртное и закуски, сидело три мужских силуэта. Один из них, самый тонкий и длинный, говорил.  

— Вот снилась мне намедни девица из какой-то другой жизни, когда ещё я был не я, а может наоборот, когда ещё был я собой, тем самым, которого хоть на обложку журнала, вот это был я так я, и ручища, и красотища, и мозгами перемалывал людей гигантских, с их циклопическими идеями, и сердце билось в груди, и солнце кожу обжигало, и...  

— Что-то ты тут распизделся, дружочек, я да я, головка от хуя, вот ты кто, а не мозги и обложки журналов. Что за базар? Какая деваха? Подрочить перед сном забыл?  

Огромное, толстое лицо опрокинуло в себя содержимое стакана, крякнуло и повернулось в сторону говорящего  

— Да так, приснилась и приснилась, воспоминания о былой любви. Вот я к чему базар завёл. Посмотрел я на эту бабёну и задумался, значит-с...  

— Удивительно, он ещё и думать умеет, почаще бы пользовался этим даром природы.  

— Задумался, значит-с, вот о чём. Вот вижу я во сне бабу эту или, допустим, не эту, а другую бабу, или вообще, кента, а не бабу, вот тебя, например, Мамон.  

— Вот ещё, меня во сне он смотрит, ты бля пережрал, падла косоротая, чо ты городишь  

— Тебя, тебя. Или Максимка, например, привидится мне, пока я в объятиях Морфея...  

Третий компаньон недобро взглянул на худого исподлобья своими черными глазами и почесал заросшую щеку  

— Ну с морфином тебе пора завязывать, Щепа, реально какую-то херню городишь.  

— Не морфина, а Морфея, темень ты сельская, бог греческий такой был, понимаешь, очень уважаемый, между прочим, бог! У греков вообще богов много было – Зевс, Гермес...  

— Давай к делу ближе, а то так весь вечер обосрёшь нам со своими греками. Греки за кредиты у немцев своё не дососали, сидят с голыми жопами, да побираются по всему белу свету, чё про этих греков разводить.  

— А я как-то ебал гречанку, ох и жопа у неё была, ох и похотливая сука.  

— Никого ты не ебал, Максимка. Тебе ладошку-то свою силой брать приходится, а тут, понимаешь, целая гречанка, да ещё и жопастая.  

Мамон смачно сплюнул на разбитый асфальт.  

— Да ты, старина, дружка своего в последний раз видел в военкомате, на школьном осмотре, вот и исходишь на говно из зависти. А гречанку я ебал, хотя, может, и не гречанку, а цыганку, кто их разберёт, как говорится, манда у всех одна.  

Сказав это, Максимка расплылся в похотливой сальной улыбке и запрокинул голову, вероятно, вспоминая достижения своей половой жизни.  

— Сам ты манда! Одна ебля, да пьянки у вас на уме, суки. Я вам тут про сон мысли донести пытаюсь, а вы всё о своём, обезьяно-обывательском трёте.  

— Да о каком сне? Сам начал про тёлок, да про богов каких-то лепить  

— Ладно, пусть про сон базарит, Мамон, как никак он проставился сегодня. Чё там со сном, Щепа? Только давай без хуйни этой про нации и вероисповедания, по телеку этой параши хватает.  

— Так вот, задумался я вот о чём, как бабу эту увидел. А снюсь ли я кому-нибудь? Вот вижу я людей во сне, а они меня видят в этот момент? Вот ты, Мамон, снишься мне, а сам меня видишь в этот момент?  

Мамон широко раскрыл свои свинячьи глазки, рожа его побагровела, он медленно повернул голову к Щепе.  

— Ты чё, петух что ли, что мужик тебе снится? Ты, Щепа, ничё не попутал?  

Мамон с удивительной для его комплекции ловкостью встал с лавочки, весь надулся и двинулся в сторону Щепы.  

—Какого хуя ты мне ещё сниться должен? Я нормальный мужик, мне тёлки снятся, а ты, дырявожопый, меня в пидорки записать пытаешься?  

Щепа в тот же миг подскочил и выставил руку перед собой, закрывая себя от слюны вылетающей изо рта товарища. Максимка, посмеиваясь, наблюдал за происходящим.  

— Тише, Мамон, старина, я не это имел ввиду. Ну пусть не ты, Катька твоя, например, снится...  

— Падла!  

Словно древнегреческий бог, со скоростью молнии, Мамон схватил недопитую бутылку водки и с размаху влепил ей Щепе в висок. Сосуд звонко, как колокольчик в руках первоклашки сидящей на плече выпускника, разлетелся. Щепа зашатался и, подобно стройной осине, не выдержавшей натиск топора дровосека, повалился на земь, приземлившись затылком на бордюр.  

Кровь тёмным ручейком потекла по асфальту к ливнёвке.  

Смерклось.