Очерки по скандальной истории русской литературы

Есть в России один город, а в городе том есть один дом, а в доме том лежит одна книжка, а в книжке той на одной из её страниц бесчисленных написано, что научиться писать стихи и прозу, маленькую, среднюю и крупную, нельзя, можно только описывать то, чем ты занимаешься в своей совсем другой, настоящей профессии.  

Ох, не соврала книжка та таинственная из дома того таинственного, в городе том таинственном стоящего! Всё по правде предсказала книга – что было, что есть и что будет! Такова таинственная душа России.  

Пушкин (1799-1837) работал малообразованным дипломатом, никогда не бывавшим за границей (! ), поэтому писал он … сказки, ведь работать дипломатом, не бывая за границей – сказка, а не жизнь. Ещё он писал, как скучно живут землевладельцы, приходится им от скуки любить чужих жён и убивать друг друга (роман в стихах «Евгений Онегин» (1831)).  

Гоголь (1809-1852) работал чиновником, то есть интересовался средствами незаконного законного обогащения, используя дыры в законодательстве. Отсюда и мошеннически-законная схема обогащения главного героя поэмы «Мёртвые души» (1842).  

Лермонтов (1814-1841) служил гусарским поручиком, при том был ветераном самых настоящих боевых действий (Кавказская война (1819-1864)), поэтому писал он, как сходят с ума эти герои после боя, в тылу, где убивать каждый день людей как-то не принято (повесть «Княжна Мери» (1841)), да как на войне воруют целочек и насилуют их до смерти (повесть «Бэла» (1841)).  

Достоевский (1821-1881) писал плохо, потому что был плохим военным инженером-строителем, потом был плохим революционером, потом был хорошим каторжником, солдатом, унтер-офицером и прапорщиком Омского линейного батальона тоже был, но изо всей этой своей жизни описал хорошо только каторгу как самое своё дорогое и самое своё сокровенное. Но у каторжников, как правило, плохой вкус, они, каторжники – мракобесы, педофилы, психи, склонные к убийствам и изнасилованиям, поэтому писал Достоевский бульварные романы с убийствами, педофилией, бредом психов и мракобесием.  

Чехов (1860-1904) в своих художественных произведениях описывал психов, потому что был врачом, в том числе считал себя и психиатром. Врачом он, правда, был никудышным, поэтому психи у него бродят по его произведениям сплошь все не леченные.  

Лев Толстой в своих «Севастопольских рассказах» (1855) и в романе-эпопее «Война и мiр» (1869) описывал войну, потому что был профессиональным военным – поручиком артиллерии.  

А потом Толстого окончательно понесло – стал описывать … письку жены, бросившей мужа (роман «Анна Каренина» (1877)), а потом даже … письку проститутки, которой кто-то когда-то, естественно, порвал целку (роман «Воскресение» (1899)). Почему так заел классика половой вопрос? А вопрос этот был такой – хороша ли жена, бросающая мужа, и хорошо ли рвать целки? Казалось бы, ответы очевидны – жена, уходя от мужа, поступает хорошо, потому что всякий поступок хорош, целки рвать тоже хорошо, потому что приятно.  

Ан нет – классик задумался. Жена, уходящая от мужа, далеко не уйдёт, потому что её все затравят, а целка сядет в тюрьму за свою порванную вне брака целку. Это почему это, засмеётся читатель? Потому что, отвечает классик. Толстой дал волю своему дикому традиционализму и потребовал, чтобы бабы рвали себе целки только с мужем и от мужа бы отнюдь никуда никогда не уходили бы. Несбыточные желания!  

Психозов в половой сфере столько, что ради психического здоровья следует пренебречь и целкой (пусть рвут когда хотят, с кем хотят и как хотят! ), и половой верностью (половина супругов всё равно неверны своим половинам, сколько ни читай им Толстого! ). А половые принципы Толстого только порождают психов. Толстой плохо знал и плохо понимал жизнь, в том числе и жизнь половую. Всё тот же синдром ветерана военных действий – они все ненормальными со своих войн возвращаются. Вот и Толстой был ненормальным.  

А ещё Пушкин, Гоголь, Толстой понимали, что если что и писать, то писать надо историю. Но настоящую историю писать – кишка тонка! Надо знать исторические источники, надо знать труды предыдущих историков, а это трудно! Ведь исторические источники писались на древних языках, а предыдущие историки тоже пишут часто не по-нашему!  

Как же так, спросит читатель? Как же это может быть?!  

Что такое, что не так, товарищ читатель?  

И вы ещё спрашиваете, возмутится читатель! Вы ещё спрашиваете?!  

Да что вам надо от меня, почтенный читатель?  

А где Тургенев (1818-1883), воскликнет читатель? Где? Все на месте, но только все шестеро, а не семеро, как положено. На месте устаревший Толстой. На месте шепелявый Чехов. Педофил Достоевский на месте. Мракобес Гоголь. Чёрный Пушкин. Даже горбатый и хромой псих Лермонтов и тот на месте! А где седьмой классик – Тургенев?  

Да, точно! Надо поставить в общий ряд Тургенева. Без него никак.  

Он был чиновником. Потом землевладельцем. Ну, понятно, какая тяжелая жизнь у землевладельца – положено землевладельцу кого-нибудь убивать, а также постоянно залазить на чужих жён. Ну, положено так! Ежели землевладелец не убийца и чужих жён даже не зажимает в тёмном углу и не лезет им в их, чужих жён, трусики, то какой же он после этого землевладелец?  

Казалось бы, ну вот тема для Тургенева – землевладелец, чтобы поддержать свой авторитет землевладельца, залез-таки после длительного периода собственной стеснительности чужой супруге в трусы, а муж этой самой чужой жены возьми его за это на дуэль и вызови!  

Ну, постреляли они один в другого, продырявили друг другу лёгкие, стали от этого оба болеть чахоткою, а жена землевладельца, та самая, которой в трусы её жёновы другой, стеснительный землевладелец всё же залез, от жалости стала иногда давать им обоим, но в целом переключилась на третьего членоносца, здорового, потому как совокупляться с туберкулёзниками – себе дороже, так можно и самой заболеть.  

А оба эти туберкулёзника – тоже не дураки – стали писателями, один стал писать под псевдонимом «Чехов», а другой – под псевдонимом «Горький» (1868-1936). Правда, сначала вроде они договорились писать под псевдонимами «Белинский» (1811-1848) и «Добролюбов» (1836-1861), но потом не стали – потому писателям живётся лучше, чем критикам, больше платят!  

Тот, который Чехов, стал залазить на одну театральную потаскуху, подстилку режиссёрову, так и сгинул ни за грош.  

А тот, который Горький, завёл себе гарем из актрисы из инородок, да эсерки дворянского звания, а также из секретарши с графским и с баронскими титулам. Ну и, конечно, тоже продолжал ублажать еврейскую жену своего друга, потом ещё соседскую девочку-целочку и проститутку со знанием французского языка. То есть непременно, чтоб проститутка по-французски беседовала! Такой оригинал. Хотя сам, между нами говоря, ни на каком другом языке, кроме своего нижегородского говора, – ни бельмеса!  

Но Тургенев-то? Что же делать бедному землевладельцу Тургеневу?  

Ну, с чужой женой у Тургенева как-то легко получилось – стал он под юбку оперной певице одной лазить. А оперной диве – ничего, привычно, она завсегда богатым поклонникам давала, как и положено всякой порядочной актрисе. И муж её не против – знал, кого в жёны брал! Все довольны – Тургенев на глазах всего мира чужую жену тискает, подмазывая весь этот процесс немалыми подарками ей и её мужу.  

Но как быть с убийством? Ну, хотя бы с попыткой убийства? Ведь ежели землевладелец никого даже не пытается убить, то что скажет общество? Скажут – никакой ты, Тургенев, не землевладелец, ежели не можешь даже какого-нибудь завалященького человечка убить! А потому надо отнять у тебя твою землю, хоть ты и великий русский писатель. Хороший ты, Тургенев, писатель, а не орёл!  

Ну, тут, конечно, братья-писатели-землевладельцы нашему бедному Тургеневу помогли. Позвал как-то поэт Фет (1820-1892) писателей к себе на землю. Приезжайте, приглашает, великие писатели земли Русской, ко мне, посмотрите, как я, немалый поэт Фет, водку пью, да жену мою по пьянке бью – какой я, одним словом, молодец-удалец да землевладелец!  

Приехали (1861) Тургенев да Толстой к нему, Афоньке Фету, полюбоваться на его алкоголизм да мордобой, сидят с ним за столом, водку пьют, сейчас Афонька им покажет, как он умело по морде свою жену бить умеет. Все пьяные, ну и, конечно, приятели рассчитывают на то, что и красивую жену Афонькину им вылюбить позволят – как-никак они – землевладельцы, им чужих жён трясти по статусу положено! Тем более, что все пьяные – сам Афонька, Толстой, Тургенев, а самое главное, – красивая жена Афонькина.  

И тут пьяного Тургенева осенило – вот он случай! Надо Толстого убить – вот и будет он, Ванька Тургенев, молодец, убийца, как и положено землевладельцу!  

Стал он пьяного Толстого задирать – ты, мол, сосунок ещё, я на десять лет тебя старше, на десять лет раньше тебя стал печататься и даже однажды за это под арестом сидел, да и вообще Тургеневы Толстых знатнее, да и поместье моё орловское больше твоего тульского поместья. Да и то сказать, какие вам, тулякам, поместья? В Туле чумазые мастеровые ружья делают, то есть вот и есть ты, Лёвка, – чумазый!  

Ну, естественно, Толстой в ответ вскипел. Потому он был ветераном, защищал Севастополь от всяких флоберов и диккенсов с золями да с эмилиями бронте, от всяких бокачч с гольдонями, людей убивал (Крымская война (1853-1856)). Да и граф он, а не рядовой дворянишка какой-нибудь, как Тургенев.  

Вскочил пьяный Толстой, орёт благим матом, рубаху на груди своей графской рвёт! Стреляй, орловский початок, в защитника земли Русской! Стреляй, подъюбник оперный, в поручика артиллерии, в героя Севастополя!  

Вот хлеб, ешьте этот хлеб, это – тело моё! Вот вино, пейте это вино, это – кровь моя! (И. Христос (1-34 годы нашей эры), основатель христианства).  

Натурально, сейчас дуэль будет! Натурально сейчас палить друг в друга будут классики с пятнадцати, что ли, шагов! И не напишет своих «Отцов и детей» (1862) Тургенев, и своих «Войн с мiрами» (1869), «Анн» (1877) и «Воскресений» (1899) Толстой! И нечем будет тогда мучить школьников на уроках литературы.  

Тут, конечно, школьники дружно скажут – скорее, Иван Сергеевич и Лев Николаевич, скорее, цельтесь метко, да нажимайте курки на своих пистолетах решительнее, убейте друг дружку, или, на худой конец, хорошенько искалечьте один другого! Облегчите этим нам, школьникам бедным, нашу школьную долю горькую! Чтобы не изучать нам ваших романов чёртовых, чтобы больше у нас было времени пиво блевотное в подворотнях заплёванных лакать да на аборты в семнадцать лет бегать!  

Нет, не убил пьяный Тургенев пьяного Толстого, не убил! В дымину пьяный Афонька Фет не дал. Смекнул Афонька своими водкой пропитанными мозгами, что ежели эти два великих русских писателя сейчас вот здесь будут палить друг в друга, то не сможет он, Афонька, похвастаться перед ними своей землёй, да своим умением чистить по пьянке прелестное личико своей любимой жёнушке. И не залезут к ней, красоточке его, под юбку своими писательскими руками ни сам Тургенев, ни сам Толстой!  

Хватил тогда своим богатырским кулачищем пьяный в дымину Афонька Фет по столу – а ну прекратить базар, пьянь писательская! Чего, хотите оскорбить меня в моём доме? Даже и в трусы к моей бабе не успели заглянуть, а уже сцепились! Не потерплю! В моём доме! На моей земле! А ну марш по своим комнатам отсыпаться!  

Дал знак Афонька своим молодцам-лакеям, схватили те молодцы обоих пьяных русских классиков за шкирки да заперли их по комнатам. А морду своей любимой жене, как положено, пьяный Афонька уже не при них набил. Да и в трусы к ней же, побитой им, пришлось ему самому только, пьяному, без приятелей, лазить. Такой облом. И жена фетова тоже – так мечтала по пьяни пальцы Тургенева и Толстого в интимном своём месте почувствовать, ан нет!  

Проспался Тургенев и думает с похмелья – эээ, нет! Нет, Иван Сергеич! Нет, не простит мне русское общество убийства сразу двух великих писателей земли Русской! Не простит! Проклянёт! Да и школьники как же-с? Неужто придётся им ещё больше виски мутные в подворотнях грязных-нечищенных сосать, план курить да на аборты в их шестнадцать уже лет бегать? Сопьются, чать, скурятся, спидами-сифилисами заболеют. Гонореями-трипперами, наконец. Да и от абортов неприятные воспоминания у школьниц будут.  

Тихонько оделся Тургенев и уехал, не попрощавшись-не опохмелившись. И с Толстым после этого целых восемнадцать лет не разговаривал, не писал ему. Потом – ничего, снова подружились.  

А насчёт убийства – стал Тургенев на охоту ходить, столько живья наубивал – страсть! Зайцев всяких. И написал об этом. И все сказали – да, Тургенев настоящий землевладелец, убийца настоящий. И чужую жену имеет. И не стали у него его землю отнимать.  

А потом Тургенев быстро умер. Потому – подозревал, что народ больше любит Достоевского и Толстого, чем его, охотника и большого любителя оперных певиц Тургенева. Хотя Толстой и написал плохой роман-эпопею «Война и мiр», а Достоевский ему, Тургеневу, так и остался должен сколько-то в рублях. Да и педофилом был тот Достоевский!