История одного Будды

Константин Петрович Саторинко налил себе полную рюмку шестидесяти градусной домашней чачи, залпом осушил её, закурил трубку и включил своё старенькое радио. Заиграла нежная восточная музычка, и жизнерадостный голос из радиоприёмника заполнил ночной сумрак комнаты: « Да славится Творец, над пониманием сущности которого прерывается научное разыскание, безумием оказывается мудрость и суетой – изящество словес! Доброго вам времени суток, уважаемые радиослушатели. Как всегда в этот поздний час с вами наша интеллектуальнейшая передача «Философское радио» и я её неизменный ведущий – Мафусаил Сысоевич Прыщ. И как всегда, по традиции, мы начинаем наш эфир с краткой философской притчи: как-то раз философ Кратил спросил у философа Гераклита:  

– Учитель, что такое искусство?  

– Сынок, искусство это то, в чем соблюдена мера. – Ответил Гераклит.  

Вот такая вот, дорогие друзья, притча. А тем, кто к нам только что присоединился, я с удовольствием напоминаю, что с вами в прямом эфире передача «Философское радио» и её постоянный ведущий Мафусаил Сысоевич Прыщ. Сейчас, уважаемые радиослушатели, в нашей традиционной рубрике «Литературная колонка» вашему вниманию будет представлена первая глава романа «История одного Будды». Прежде чем предложить вашему вниманию этот многоплановый труд, я хочу сказать несколько слов об авторе этого произведения. Автор…»  

Константин Петрович выключил радио, выбил из потухшей трубки пепел в пепельницу, положил трубку на стол рядом с пепельницей и пошел в комнату к своей супруге. Свет в комнате у супруги был выключен. Константин Петрович на тёмную подошел к кровати жены и сел на её край.  

– Тебе чего? – спросила Нина Васильевна своего мужа.  

– Нинуля, я к тебе в гости, – заискивающе пробубнил Константин Петрович.  

– Секса, Костя, сегодня не будет…у меня голова раскалывается, – отрезала Нина Васильевна, а сама подумала: « Если каждый день давать, то можно власть над мужем потерять».  

– Ну ладно, Нинуля, я тогда к себе, – ответил Константин Петрович кротким голосом, а сам подумал: « Вот сука, дать бы тебе пинка хорошего, чтобы голова у тебя не болела! »  

ГЛАВА ПЕРВАЯ  

Не смотря на всё многообразие человеческих характеров и типов, всех людей можно поделить на два диаметрально противоположных сословия. К первому сословию относятся люди, которые при слове «путь» с недоумением пожимают плечами и откровенно начинают зевать, когда кто-либо пытается объяснить им значение этого великого символа. Ко второму же сословию принадлежат те люди, для которых слово «путь» имеет сакральное, глобальное и глубокое значение. Характерной деталью является то, что в таком делении людей не может быть промежуточного звена: либо человек понимает, что «путь» это «Путь», либо же человек просто бродит по жизни не задаваясь вопросом: откуда и куда он, собственно говоря, идёт? Учитывая всё только что сказанное, я справедливо опасаюсь, что не все из читающих эту книгу людей соблаговолят меня понять, но, как бы оно там ни было, я всё же скажу несколько слов о «пути», ибо без этого не получится достодолжного и плавного введения в эту историю того главного лица, которое на всей протяженности этого повествования будет занимать в этой истории центральное место.  

Итак, уважаемый читатель, главный герой этого повествования, в бытность свою тем, кем он был в начале этой истории, был не знаком со словами Евангелия от Иоанна, которые написаны в главе 14-ой, стихе 6-ом; а там, если вы не помните, написано следующее: «Иисус сказал ему: Я есмь путь и истина, и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня». И хотя главный герой наш был рождён в стране с тысячелетней христианской историей, однако, вышеприведённые слова Христа «о пути» были ему не знакомы. Из этого можно заключить, что герой сей был человеком, в лучшем случае, не книжным, ну, а в случае худшем – человеком невежественным и недалёким. Да, читатель, так оно и было. Но пусть это обстоятельство не приводит тебя в смущение, ибо нет такого усовершенствовавшегося, который когда-то не был бы невеждой – это во-первых; а во-вторых, быть невеждой в 19 лет – это вполне нормальное дело. Впрочем, говоря о невежестве, нельзя исключать и того факта, который свидетельствует о том, что многие субъекты, дожив до «семидесяти», остаются настолько невежественными, что сие трудно даже и описать. Что же касается нашего героя, то он был не просто девятнадцатилетним невеждой, он был – девятнадцатилетним гопом.  

Слово «гопник» (или «гоп»), как и всякое ярлычковое слово, имеет историю своего возникновения, которая началась с того, что в конце 19-го века в России в городе Санкт-Петербурге силами местного муниципалитета ( на Лиговском проспекте) было организовано Государственное Общество Призора – сокращенно ГОП, в котором помещались беспризорные дети и подростки, большая часть которых занималась хулиганством и мелким грабежом. После Октябрьской революции сие заведение было переименовано в Государственное Общежитие Пролетариата. Так в среде жителей города Петербурга появилось слово «гопники», которым горожане называли жителей ГОПа с Лиговки.  

По другой версии этимология слова «гопник» восходит к блатному словосочетанию «гоп-стоп», которое, само по себе, обозначает ничто иное, как ограбление в каком-либо месте кого-нибудь с нанесением или без нанесения легких (или не очень легких! ) телесных повреждений.  

Как бы оно там ни было, достоверно одно – со временем слово «гопник» отшлифовалось, отточилось и превратилось в распространенный в обществе словесный ярлык, которым, как правило, именуют определенную разновидность людей, отличающихся такими качествами, как-то: бескультурьем, грубостью, хамством, жестокостью, невоспитанностью, пошлостью, тупостью, наглостью, нахальством и т. д. и т. п.  

Наш же герой подпадал под все смыслы слова «гоп», ибо был гопником, как и по содержанию своего внутреннего мира, так и по тому роду деятельности, которым он занимался в последнее время своей жизни. Звали этого гопника Константин Саторинко. Константин Саторинко был юношей среднего телосложения и среднего роста. Глаза у него были карие, а выражение лица чем-то напоминало выражение лица молодого Сальвадора Дали. Характер у него был вспыльчивый и своенравный, однако, отходил и остывал он тоже быстро. К этой характеристике не лишним будет добавить, что Константин, хотя тяжелой наркоты избегал, но травку покурить любил, любил также алкоголь и нюханину, и изредка разгонялся тереном, димедролом и другими подобными таблеточками. Жил Константин вместе с мамой и сестрой в небольшом собственном доме, который находился на окраине трущобного района города N.  

Маму Константина звали Валентина Ивановна. Это была простая, трудолюбивая, честная женщина 56-ти лет, которая всю жизнь проработала медсестрой в инфекционной больнице, за что и вышла на пенсию в 50 лет.  

О сестре Константина мы пока умолчим, скажем лишь то, что звали её Татьяной, и была она двадцатидвухлетней незамужней девицей-красавицей, такой же простой, трудолюбивой и честной, как и её мать, но, в отличии от последней, обладала сварливым и бранчивым нравом, проявлявшимся в особенности в её отношениях с младшим братом.  

Отношения Татьяны и Константина были такими же, как отношения между кошками и собаками, с тою только разницей, что кошки и собаки питают к друг другу неприязнь по своей естественной природе, а Татьяна и Константин более в эту неприязнь играли, ибо на самом деле любили друг друга глубокой родственной любовью. Впрочем, эта любовь не мешала им, едва ли не каждый день, скандалить и сориться из-за каждого пустяка. Их обоюдные отношения дошли до того, что они, например, по именам друг дружку не называли: Константин, обращаясь к Татьяне, называл её «повёрнутая», а Татьяна, обращаясь к Константину, именовала его «недоделанный».  

В тот вечер, о котором здесь идёт речь, Татьяна зашла к Константину в комнату и насмешливо возгласила:  

– Слышь ты, недоделанный, иди там к тебе дружки твои недоделанные пришли!  

На этот раз Константин не стал припираться со своей сестрой; он, молча, встал с кровати, накинул на себя спортивную курточку и, захватив с собой спички и сигареты, вышел на улицу. На улице Константина действительно поджидали трое дружков, которые были, что называется, классическими представителями босяцкой и мелкоуголовной богемы. Характеры у этих троих джентльменов были похожи, в том смысле, что эти три субъекта мало чем отличались один от другого, говоря же проще – они друг друга стоили. Имен эти люди не имели; вернее, они имели имена, но они им были без надобности, ибо эти ребята прекрасно обходились своими погонялами. Слово «погоняло» принадлежит к тому же разряду, что и слово «гоп», и означает оно человеческое прозвище или кличку, но, так как уважающие себя пацаны кличками не пользуются, – на том основании, что клички-де у животных – то в контексте словарного обихода людей подобной субкультуры применяется словечко «погоняло».  

Итак, хотя это может показаться мало интересным, но я вынужден сообщить о том, что три джентльмена, зашедшие в этот вечер к Саторинко, имели следующие погоняла: одного из них прозывали Греча, другого Ушан, а третьего Коцык. Почему этих троих ребят звали так, а не иначе, я вам не скажу, ибо сам по этому поводу прибываю в полнейшем неведении.  

Итак, многоуважаемый читатель, давай лучше мы вернёмся к этим парням и послушаем их небезынтересный разговор.  

– Здорово, пацыки! – сказал Саторинко и протянул руку пацыкам.  

– Приветик, Костян! – ответили пацыки в свою очередь, и протянули руки Константину.  

Произошел обмен рукопожатиями.  

– Ну шо, Костян… мы идём? – спросил Греча.  

– Конечно идём, – утвердительно ответил Саторинко.  

– Ты цепь берёшь? – вставил Коцык.  

– По-любасу! – ответил Саторинко, улыбнулся и добавил – сейчас я в сарай за ней сгоняю.  

Константин зашел во двор и, примерно через минуту, вышел, держа в своих руках толстую мотоциклетную цепь, которая была где-то метр в длину, и имела на одном своём конце некое подобие рукояти, а точнее, один её конец был аккуратно и плотно перемотан синей изолентой, – чтоб удобно было держать её в руке.  

– Ты её в карман приныкай, – сказал Греча, кивая головой на цепь, – а то менты спалят, будет нам тогда весело.  

– Я это и без тебя знаю, – ответил Саторинко, пряча цепь в карман.  

– Ну шо, братва, в путь?! – весело спросил Ушан.  

– Идём, – проговорил Саторинко, и отправился с ребятами на дело.  

Дело, на которое отправились эти парни, имело красноречивое по своей образности название, ибо называлось оно – «валить синяков». Для некоторых субъектов рода человеческого формула «валить синяков» означала едва ли не конкретную профессию, ибо сии индивидуумы занимались подобного рода промыслом чуть ли не ежедневно, что и служило им источником того насущного хлеба, без которого не обходится ни один человек. Формула «валить синяков» подразумевала под собой деятельность, сущность которой состояла в том, что конкретным лицом или конкретной группой лиц отслеживался полупьяный или пьяный (как говорили на жаргоне «синий») человек, или просто идущий домой одинокий человек, которого «валили», т. е. били, избивали, забивали для того, чтобы отобрать у него ценное имущество и, конечно же, деньги. В принципе, профессия «разбойник» была профессией древней и классической, так как она существовала в социуме с незапамятных времён, но, если в образе Шиллеровских и Пушкинских разбойников с большой дороги можно было увидеть оттенок некоего благородства и мужества, то в образе постсоветского гопника ничего, кроме изуродованной юной души, не наблюдалось.  

В какой-то мере, дело «валить синяков» было чем-то похоже на рыбалку, ибо в деле этом (так же, как и на рыбалке) всё зависит от случайности того, какая рыбка поймалась на крючок. Саторинко со своими друзьями особой разборчивостью не отличался, поэтому «валил» того, кто в данный момент попадался под руку. В тот же вечер, о котором я повествую, ребятам попался под руку немолодой испитый мужичонка лет шестидесяти. Пацаны заприметили его на остановке. Мужичонка пошатываясь высочился из троллейбуса и, видимо, направился к себе домой. Пацаны осторожно пошли за ним, держась от него на расстоянии пятидесяти метров. Они шли молча, – как волки за своей жертвой. Мужичонка перешел улицу и, обойдя небольшой местный рынок, свернул на район. Пацаны, как тени, последовали за ним. Ни о чем не догадываясь, простодушная жертва свернула в переулок. Пацаны ускорились и подбежали к углу переулка.  

– Я валю! – шепнул Греча и, отделившись от общей группы, побежал к мужичонке.  

Мужичонка шел шатающейся, расслабленной походкой подвыпившего и уставшего человека. Греча набежал на него, в метре от него подпрыгнул, и, выставив ногу вперёд, всей своей массой, что есть силы, ударил мужичка ногой в спину. Мужичок вскрикнул и полетел лицом в асфальт. Подбежали пацаны. Мужичка обступили. Коцык зажег карманный фонарик и направил его мужичку в лицо.  

– Ну и урод! – проговорил Греча, глядя на испуганное лицо лежащего мужичка.  

– Ребята, только не бейте… у меня ничего нет…только не бейте! – простонал бедный мужичок.  

– Молчи, мразь! – ругнулся Коцык, шаря по карманам бедной жертвы.  

– Ребята, только не бейте! – повторял несчастный мужичок.  

– Сука, тебе сказали молчать! – со злостью прошептал Греча и занёс свою ногу над головой мужичка для того, чтобы нанести удар в лицо.  

В этот момент что-то шевельнулось в сердце у Константина. То ли лицо мучимого человека было жалко, то ли всеобщая картина издевательства, совершаемого этими парнями над пожилым и беззащитным мужичком, была отвратительна и печальна… в общем, что-то такое во всей этой сцене вызвало в душе Константина искру жалости к этому бедолаге, и Саторинко, резко оттолкнув Гречу, сказал:  

– Стояночка, Греча, не гони!!!  

– Тю, Костяныч, ты чё?! – пробормотал удивлённый Греча.  

В этот момент Коцык, шаривший вместе с Ушаном по карманам, раздражённо произнёс:  

– Пацыки, он пустой – коробок спичек и мелочь…  

– Надо ему за это в голову дать, – сказал Греча.  

– Пацаны, не трогайте его, пусть валит восвояси, – веско отчеканил Константин.  

– Дадим ему в голову, и тогда пусть валит, – ехидно вставил Ушан.  

– Пацаны, если вы меня уважаете, то пусть он идёт с миром, – тихо повторил Костя, и в голосе у него послышалась безапелляционность.  

Пацаны Костю уважали, вернее, они не могли его не уважать потому, что Костя, если бы захотел, мог бы дать по шее каждому из этих троих; а если бы Костя очень сильно захотел, то, пожалуй, мог бы дать по шее и всем троим сразу. Поэтому пацаны сразу же дали заднюю, и кто-то из них, обращаясь к мужичку, сказал:  

– Эй, ты, чучело, домой иди!  

– Дома жена уже заскучала, – сострил Греча.  

– Идёмте, пацыки… пусть батя тусует по-своему, – проговорил Константин и пошел прочь от лежащего мужичка. Пацыки, как волки, потянулись за своим вожаком.  

Зашедши за угол, пацаны остановились, закурили и принялись обсуждать сложившуюся ситуацию.  

– Бля, день сегодня невезучий! – сказал Ушан.  

– Надо было тому Сидору в голову дать, тогда и удача бы была, – ни унимался Греча.  

– Что делать будем? – спросил Коцык.  

– Давайте сейчас рванём к вокзалу, – предложил Костя, – там на вокзале, может, кого-то зацепим.  

– Давайте, – подтвердил Греча.  

– Погнали! – сказал Ушан, и пацаны отправились к вокзалу.  

По дороге к вокзалу волкам улыбнулась удача: проходя мимо какого-то кабачка, пацаны увидели как из дверей оного вышел какой-то здоровенный человечище в дорогой кожаной куртке. Волчьи глаза загорелись жадным огнём.  

– Греча, ты видел?! – взволновано спросил Коцык.  

– Да видел, видел!.. – с азартом прошептал Греча.  

– Здоровый дядя, – прокомментировал Костя.  

– Метра под два будет, – сказал Ушан.  

– И вес у него килограмм сто тридцать, – вставил Коцык.  

– Завалим его, как мамонта! – заключил Греча.  

– Всё, пацыки, за ним, не отставать! – скомандовал Константин.  

Человек шел по улице долго и медленно; по его походке было видно, что он находится под изрядным хмельком. Пацаны держались от него на приличном расстоянии, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Вдруг человек резко перешел через улицу и свернул в какую-то тёмную подворотню.  

– Чёрт, Костян, он уходит! – взволновался Греча.  

– Бежим! – воскликнул Костя.  

Парни побежали к подворотне.  

– Стой, пацыки, не газуй! – бросил Костя братве. – Может, он сюда отлить зашел.  

Пацаны остановились, спокойно прошли через арку и, войдя во двор, увидели человека, который стоял к ним спиной, метрах в десяти от них, и, очевидно, пытался прикурить сигарету.  

– Ну шо, Греча, действуй, – сказал Ушан.  

Греча побежал, а следом за Гречей побежали и все остальные. Греча добежал до человека, выпрыгнул и ударил того в спину ногой. После Гречиного удара произошло нечто неожиданное, а именно: человек от удара едва-едва пошатнулся, зато Греча отскочил от здоровенной спины человека, как резиновый мячик, и упал на землю.  

– Не понял… – пробормотал человек пьяным голосом.  

В это мгновение подбежали остальные и взяли человека в кольцо.  

– Так…я не понял, – повторил пьяный человек, только на этот раз в голосе у него послышалось медвежье рычание.  

– Сейчас поймёшь, тварь! – сквозь зубы процедил Греча и вскочил с земли.  

Схватка этого человека с этими пацанами напоминала схватку огромного медведя Гризли с четырьмя маленькими, но свирепыми бультерьерами. На стороне Гризли были широченные плечи, двухметровый рост, 130 килограмм веса и два огромных, жилистых кулака; на стороне бультерьеров была их свирепость, была их несокрушимая воля к победе и их собачья злая хватка. Ни медведь, ни псы не собирались сдаваться. Это была бойня не на жизнь, а на смерть.  

– Вали его! – закричал Коцык.  

Человек повернул к Коцыку свою голову и прозевал атаку: Костя, как молния, бросился на него и всадил ему удар в челюсть. Этого удара словно и не было: мужик чуть качнул головой и в следующий момент отмахнулся от Кости своей громадной рукой. Рука угодила Косте по губам, и от этого удара Константин отлетел метра на два от человека и упал на землю с разбитыми в кровь губами. Тут на мужика кинулся Ушан с Коцыком: Ушан запрыгнул ему на спину, а Коцык кинулся под ноги. Пацаны хотели завалить его на землю, чтобы потом забить ногами; но этот человек был не из тех, кого легко свалить на землю. Одной рукой он ухватил Коцыка за шею, поднял его на метр в воздух и, словно пушинку, отбросил от себя. Коцык перекувыркнулся в воздухе и улетел в куст шиповника, росший по близости от места схватки. Тут в дело вступил Греча. Он подскочил к мужику и нанес ему удар между ног. Этот удар был сокрушительной силы. Любого нормального мужчину этот удар заставил бы потерять сознание; но этот человек мужчиной не был, ибо он был медведем Гризли. От этого удара он ещё больше разъярился. Медведь кинулся к Грече и обрушил на него свой тяжеленный кулак. Гречу спасло то, что на спине у медведя, мертвой хваткой, висел Ушан, поэтому удар у человека сорвался и попал Грече в плечо. Удар был настолько увесистым, что Греча сделал сальто назад в двухметровом полёте и, словно мертвый, грохнулся на землю. В этот момент Костя и вылезший из шиповника Коцык снова кинулись на мужика. Костик, Ушан, Коцык и мужик сплелись в один большой клубок. Коцык, как настоящий пёс, яростно вцепился мужику в ногу зубами и со всей силы его укусил. Мужик взревел, как раненый лев, и сделал резкий поворот корпусом. От этого поворота все разлетелись по сторонам. Секунда, и все были снова на ногах. В это мгновенье Греча заорал:  

– Костян, цепь!!!  

Мгновенье, и цепь уже была в руке у Константина. Пацаны действовали, как слаженный механизм: Ушан ринулся на мужика и ударил его ногой в бок; мужик рванулся к Ушану и повернулся к Костику спиной. Это была его роковая ошибка: цепь, словно стальная молния, обрушилась на голову несокрушимого медведя. Удар был такой дьявольской силы, что завалил бы не только медведя, но и Африканского слона. Человек покачнулся, схватился одной рукой за окровавленную голову, стал на колени и сказал:  

– Ваша взяла…  

Затем произошло следующее: четыре разъярённые собаки налетели на человека и, опрокинув его на землю, стали бить ногами. Человек лежал, прикрыв голову руками, и глухо кряхтел под сыпавшимися на него ударами. Когда мужика усмирили, Коцык и Ушан начали проверять его карманы, а Греча стал снимать с него часы.  

– Бумажник есть! – радостно вскричал Ушан.  

– Давайте куртяк с него снимем?! – предложил Греча.  

Костик и Греча стали стаскивать с мужика куртку, но этого сделать не удалось, ибо в этот момент раздались звуки милицейской сирены, и во двор, мигая мигалкой, влетел милицейский воронок; видимо кто-то из тамошних жильцов, слышавший шум драки, вызвал наряд милиции.  

– Пацаны, шухер!!! – крикнул Греча.  

– Сваливаем!!! – взвизгнул Коцык.  

И пацаны бросились на утёк. Они побежали в арку и выскочили со двора. Выбежав со двора, они увидели, что им на перерез заезжает ещё один ментовский воронок.  

– Пацаны, под балконы! – прокричал Костик.  

И они бросились под балконы. Ментовский воронок затормозил, открылись двери, и из машины выскочило трое ментов. Раздался звук свистка, и менты кинулись в погоню. Время было на стороне убегавших. Пацаны оббежали дом и, перебежав улицу, оказались на против высокого бетонного забора овощной базы. Костя прыгнул на забор, подтянулся и спрыгнул на территорию базы; вслед за Константином попрыгали Греча, Ушан и Коцык. Пацаны побежали вдоль длинного овощехранилища.  

– Стой, Костян! – крикнул Ушан. – Вон лестница на ангар, лезем на крышу, там они нас не спалят.  

Пацаны подбежали к лестнице и второпях стали карабкаться на верх; через двадцать секунд они были уже на крыше. Ещё через двадцать секунд послышался топот шагов и голоса, и через мгновенье под ангаром пробежало несколько ментов. Менты впопыхах не обратили внимания на лестницу и ринулись в глубину базы.  

– Не засекли, – прошептал Греча.  

Вскоре всё стихло. Прошло минут двадцать и ещё минут двадцать, – на территории овощной базы царило спокойствие, и никакого подозрительного движения не наблюдалось.  

– Ну шо, братва, валим домой, – предложил Саторинко.  

Пацаны спустились с крыши, аккуратно и тихо прошли к забору и, перелезши через него, отправились к себе на район. По дороге домой произошел делёж денег. В отобранном у мужика бумажнике оказалось 840 гривен (по тем временам это была приличная сумма); разделили по двести гривен на брата, а сорок гривен решили пропить.  

– Сейчас берём пять бутылок водяры, хорошую закусь и валим к Аньке на хату, – сказал Греча.  

– Вы, пацаны, идите… бухайте без меня, а я домой пойду, – проговорил Костя.  

– Тю, Костяныч, шо случилось? – спросил удивлённый Греча.  

– Костяныч, не гони! – воскликнул Коцык.  

– Пошли с нами, Костяныч. Дельце выгорело, нужно его обмыть, – вставил Ушан.  

– Нет, братва, я домой – спать, – ответил Константин.  

– Ну, братан, ты не баба, чтоб тебя уговаривать. В случай чего к Аньке подтягивайся, мы там всю ночь висеть будем. – заключил Греча.  

Ребята попрощались, и каждый пошел своею дорогой. Костя добрался к своему дому, сел на лавочку, которая стояла возле его калитки, закурил и задумался. Что-то не то было в этот раз на душе у Константина. Сотни раз ему случалось ходить на подобные дела, и всякий раз он возвращался после дела радостный и удовлетворённый, – но в этот раз было что-то не то. На этот раз на душе у Константина было чувство, как будто его накормили какой-то мерзкой, зловонной грязью. Почему было именно такое чувство, Константин не знал, но просидев около часа на лавочке и взвесив все «за и против», он решил, что сегодняшнее дело, было его последним делом в этом роде, и больше он «валить синяков» не будет.