Цинга

Текст является художественным произведением, все совпадения случайны и не имеют отношения к действительности.  

Книга содержит сцены преступных деяний, преследуемых на территории большинства стран – отличайте реальность от вымысла, не нарушайте закон.  

Ни один из персонажей не отражает авторской позиции вполне.  

Лифт жалобно попискивает, оповещая, что привёз меня на нужный этаж. Внутри я уже весь извелся в предвкушении, но не подаю виду. В лифте висит камера, вдруг кто-то смотрит? Я даже стараюсь ходить в разные магазины, чтобы не примелькаться…  

Только ключи от квартиры лихорадочно крутятся в руке. Мне плохо, мне это нужно, я это заслужил… Да, это зависимость. Тяжело было поначалу признать, но так оно и есть. Благо, я свыкся с этой страшной правдой: я определенно алкоголик. Торопливо попадаю ключом в разъем, замок смачно хрустит от каждого поворота. Я дома.  

Дорогая, я дома! Ага, черта с два. Нет никакой “дорогой” и никогда не было. Спешно разуваюсь, толстовку на крючок, пакет с пивом в холодильник. Так, пыталась тут одна… Это было до всего этого. Никак с этим не связано. Забухал я позже.  

В квартире лёгкий бардачок. Не то чтобы прям откровенная холостяцкая берлога, но нынешнее состояние хозяина отражает. Там журнал не на том месте, тут не убрано с подоконника, немытые тарелки… Ну только две, всего лишь две. Ещё не страшно.  

Не выдерживаю голоса совести, включаю воду и мою тарелки с ложками. Хоть что-то. Надо откупиться от полноценной уборки. Если протереть стол и помыть посуду, то вроде как бы ещё и не запустил хату, правда?  

Распечатываю пачку сигарет. Я уже три года как бросил, но вот недавно снова развязался. Когда пришло время на кассе называть марку я так растерялся, что брякнул первое, пришедшее в голову. Я обычно другие курил… курю.  

Быстро сообразил пепельницу из мытой стеклянной баночки от какого-то лечо. Чёрт его знает, зачем я их собираю. От гранатового сока, от концентрированных супов… С тех пор как съехал, мать просила собирать, да так я ей ни одной и не отдал. Они просто копятся у меня и лежат мёртвым грузом.  

Я закуриваю, облокачиваясь всей спиной на стену. Дух уныния, отпусти меня… Обыкновенно это вышло. Сначала по пятницам, потом по настроению, потом дозы растут… Да, это всего лишь пиво, потому никто не считает это серьёзным. В нашем представлении алкаш – это крепкие напитки, потеря человеческого облика… Да нет, всё бывает много прозаичнее. Я точно знаю, что происходящее со мной сейчас серьёзно. Я всё это уже видел. У отца.  

Я ещё соблюдаю последнюю грань – не похмеляюсь и не пью два дня подряд. Потому что ещё остались нити, которые держат меня по эту сторону реальности. Пара незаконченных статей, родители, необходимость ходить на кладбище… Чёрт, больше не набираю. Но этого пока хватит, чтобы завтра убедить себя отложить свои пороки ещё на сутки. Но надолго ли всё это?  

Тушу бычок. Мне это снилось, все эти годы мне нет-нет а снилось, что я развязался. И я это сделал. Да, я скоро втянусь. Утренняя мокрота коричневого цвета и постоянный страх онкологии. А так, вообще, курение – отличная возможность что-то делать, когда ты ничего не делаешь.  

А теперь – моя жажда. Я должен утолить свою жажду. Достаю из холодильника полторашку вполне приличной местной разливухи, закуску, беру бокал с верхней полки и иду в комнату, чтобы упасть перед компом. Мне совестно, я колеблюсь. На фоне приятного предвкушения маячит тревога. Я буду жалеть об этом уже сегодня ночью. А особенно – завтра утром. Но оно глушится, всё глушится. Нет моей воли. Зависимость, я весь её.  

Где-то на краю разума я надеялся, что, вернувшись к курению, найду себе замещение, но я жестоко ошибся. Наивный. Конечно же нет, я только глубже утопаю. Холодное пиво, закуска, первый глоток – процесс пошёл. Я всегда обещаю себе, что возьму пиво только для расслабления, а параллельно поделаю что-то полезное, но это почти всегда ложь. Как и доза, которую я беру в самом начале. На бесполезную трату, как и на увеличение объёмов, всегда легче решиться уже будучи в подпитии.  

Да нет, какая польза. Когда я пью, я могу только много и бестолково есть и безвольно таращиться в сериал или фильм, содержание которого забуду уже завтра. Это если не усну где-то после середины. Я хронически не высыпаюсь, потому в будние дни алкоголь часто вырубает меня. Просыпаюсь где-то в полночь, обнаружив бокал недопитым, а себя – уснувшим прямо в кресле или уронив голову на сложенные руки... Мерзотное чувство. Вроде как не похмелье, отруб длится не более 3-4 часов, но пить дальше – уже тошно, уснуть полноценно – невозможно. А потом вот это кручение на диване. Под одеялом, сбросив одеяло, на одеяле… Учащённое сердцебиение, потливость… Не сон, а скорее даже потеря сознания от изнеможения перед рассветом. Хуже только ситуация, когда досиживаешь до конца, ложишься сам, а потом высыпаешься, проснувшись за два, а то и за три часа до будильника. Что удивительно, организм, измученный отравой, подозрительно хорошо высыпается за короткие сроки. Да, алкогольный сон крепок, но очень, очень нездоров. И вот эти часы, когда невозможно ни встать, ни уснуть дальше… Сколько всего в голове в эти часы. Не пейте ребят, не надо. Вот так вот – точно не надо.  

В любом случае тебя ждёт похмельное утро, полное раскаяния. Утро, в которое ты всё понимаешь. Утро, преисполненное мудростью и правдой жизни о том, как жить нельзя и как жить нужно. Утро, в которое ты обещаешь себе бросить. В душной маршрутке ты сразу преобразуешься в носителя великих мудростей, который делает пометку на календаре о первом дне новой жизни без алкоголя. На календаре, где такие пометочки всё быстрее и быстрее прерываются крестиками. В моем календаре трезвость перестала длиться больше двух дней. “Точка невозврата” близко. Я почти дошёл.  

Плевать. На всё плевать. Если бы мне было не плевать, я бы не сидел сейчас с бокалом замечательного пенного. Чёрт, а оно и впрямь неплохое. Поверьте, я знаю толк. Возможно, это единственный напиток, в котором я действительно что-то понимаю. Насколько это возможно в России, где к пиву в реальности отношение более чем пренебрежительное что у производителя, что у конечного потребителя. Эх, знать бы, врут или не врут про далекую Баварию и Чехию? Было бы жестоким разочарованием обнаружить, что наш дорогой сегмент это и есть то самое “настоящее пиво”…  

В любом случае, даже то, что у меня есть – это очень ненадолго. Денег почти нет, холодильник вызывающе пуст. В морозилке ещё что-то болтается из полуфабрикатов. Крупа какая-то вроде осталась еще, но не уверен. Предпочитаю есть в столовой около работы, а вечером что-то слегка закусить или бухать. А утром ничего в горло не лезет. Предпочитал, потому что работы больше нет. Нет, не из-за пьянства. Напротив, сорвался с цепи я именно тогда, когда узнал что меня лишают моей любимой работы. Теперь всё равно…  

Очень скоро мои напитки станут много дешевле. Перспективу остановки я всерьёз не рассматриваю. Благо, жизнь наша в этом плане не обделена. С уверенностью могу сказать, что было бы желание терпеть изжогу и отвратительный вкус, а напиться в России можно даже на самые ничтожные суммы. Я же говорил, пренебрежительное на самом деле отношение. Водку у нас бы никогда не стали производить так, как пиво. В смысле акцизную, настоящую.  

Почему-то сегодня я не хочу провести этот вечер как обычно, уставившись в YouTube или пересматривая по сотому кругу любимую киноклассику. Хочется чего-то ещё. Может быть, как раз для того, чтобы успокоить не в меру разыгравшуюся совесть. Её сопротивление нарастает с каждой неделей. Работают какие-то предохранительные механизмы. Не знаю точно, что именно. То ли страх стыда перед близкими, то ли презрение к отцу в периоды его слабостей, то ли… Злость. Чёрт его знает.  

Я набираю номер.  

– Алё, Нефёд? Здаров.  

– Здаров. – Слегка тянется мне в ответ из трубки.  

– Бухать будешь? Свободен?  

– Ну можно в принципе. Ща, с машиной закончу и подскачу. Взять что-нибудь?  

– Я себе пива взял.  

– Я возьму водки.  

– Не надо…  

– Всё, давай.  

– Ну и закусить тогда возьми! Нет ни черта.  

Я встаю с компьютерного кресла и поднимаю жалюзи в комнате. Моё окно выходит на окна соседнего дома. Спереди, сбоку, слева, справа… Я такое в школьные годы видел в документалках про какой-нибудь Шанхай или Гонконг: гигантские человейники, в окна которых не видно ни улицы, ни неба, а только другие балконы, окна, этажные пролёты… Я даже подумать тогда не мог, что когда-то перееду в нечто подобное. Да здравствует точечная застройка!  

Хорошо, что встроенный в стену шкаф покрыт фото-рисунком. На диване я сплю головой к окну, а ногами к шкафу, потому что смотреть на вид ночного города, отпечатанного на его дверцах, мне намного приятнее, чем на случайных курильщиов из дома напротив. Вышло довольно дорого, но как только я увидел помещение, я сразу понял, что без фото-обоев или чего-то такого здесь не обойтись.  

Я медленно упираюсь лбом в стекло и складываю руки на шее, чтобы её размять. Кажется, кто-то вышел на лестничный пролет слева, чтобы покурить. Меня отлично видно, но мне плевать, что они подумают. За три года здесь я уже подустал жить за закрытыми окнами, смотря на свой нарисованный камин. И вот уже и шарманка моя сломалась… Черт, это запрещённый приём. Водка. Возможно, она нужна мне сегодня, но завтрашнее утро покажется мне адом.  

Все мои друзья большие любители понабрать всякой всячины и пить на повышение, а я по тяжёлым напиткам как-то не очень. В лучшие времена баловался водочкой, стратегический запас которой всегда был в моём морозильнике, но только 1-2 рюмки под пельмени, не более. Бутылки хватало на многие месяцы, ибо пельмени я ел не часто. Когда-то в одну новогоднюю ночь, в студенческие годы, пил краденый с магазина виски. Помню, что было вкусно, но не факт, что это связано с продуктом. Возможно, вкусно было, потому что краденый или потому что я уже был навеселе и любой алкоголь казался лучше, чем он есть. Я после этого виски ещё и Балтику-девятку умял одну баночку. Тоже, знаете ли, без брезгливости.  

Остальные случаи просто не считаю, потому что когда доходило до их употребления, я был уже в таком состоянии не стояния, что не помню решительно ничего. Так или иначе тот случай с виски был разовой акцией, за деньги я такую штуку себе бы никогда не смогу позволить.  

Иду в сторону массивного комода у дивана. Включаю электронную фоторамку. На меня смотрят мои мертвецы. Я не настолько пьян, чтобы пить с фотографиями, но когда напиваюсь особо сильно, ни о чём кроме прошлого толком думать не могу. Главное меня одного в такие моменты не оставлять, поддерживать беседу. Иначе замыкаюсь, а точнее, что-то замыкает в голове, и понеслось… А так включаю иногда, чтобы почувствовать, что я не один. Мне это нужно. Сейчас я чувствую себя совсем один.  

С годами я размяк, стал либерально относится к собственным слабостям, изничтожил себя. Или что-то уничтожило меня? Своя хата, непыльная работа под кондиционером, пусть и бедная. Какая-никакая, но перспектива на будущее… Добиваю бокал, пока фоторамка услужливо мотает передо мной кусочки моего прошлого.  

Чего ещё желать? В том-то и проблема. Нечего больше желать. Занавесочки, салфеточки, планы побольше и поменьше, на жизнь и на сезон. Это затянуло меня также быстро, как и наскучило. Я удивительно рано остановился. Люди обычно по головам идут, а у меня какой-то минимализм сразу обозначился. Место работы есть? И ладно. Перспектива невеликая? Пускай. Женщина уходит, потому что хочет большего, чем быть “простого нищего жена”? Дверь там. В быту себя обслужу, для всего остального есть девочки по номерочкам.  

И вместе с тем, я всегда хотел чего-то ещё. Мне было мало не денег, не признания, а чего-то… неуловимого. Вот этого мне действительно было мало. Для меня личное благо вообще никогда не было мерилом успеха. А я вот оглядываюсь сейчас на свою жизнь – у меня только оно и есть. Напротив, по сравнению с годами юности я обеднел, а не приобрел.  

Возможно, меня жалеть вовсе не нужно. Наоборот, я спасён. Один из немногих. Другой стал бы тащиться за женщиной, другой бы не спал ночей, думая как заработать все деньги мира разом или получить признание. Я в своей жизни все гордиевы узлы разрубал мгновенно. Это дорого стоило, но разве эффект не чудесен? Нет, я не про алкоголизм. Я про сэкономленное время. Разве в этом нет маленького чуда? И почему я не могу так просто повторить его сейчас?..  

Люди кладут десятилетия жизни и всё своё здоровье чтобы прийти к тупику, когда у них, в пределах их социального положения, есть все атрибуты состоявшейся жизни и полный арсенал наслаждений. Но все душевные силы ушли на их завоевание и удержание. Мне удалось упереться в условный потолок… Лет за пять? Около того. У прочих не остаётся внутренних сил, чтобы решить эту головоломку в зрелости, а у меня, молодого, быть может, ещё есть.  

Такое ощущение, будто бы избитое всеми мыслителями “общество потребления” пыталось меня проглотить, переварить, но тут же отравилось и умерло от моей чёрной, непроходимой русской обломовщины. Да, называйте это именно так – обломовщина. Я не буду оправдываться. Факт есть факт – кому-то не дано играть на скрипке, кому-то не дано переносить формы на бумагу, а кто-то не способен к конкуренции. Никогда я не болел страстью к стяжательству, довольствовался малым, и охотно делил то, что имел. Не потому что так надо, а потому что это просто не было проблемой. Это не моя заслуга, но и не моя вина.  

Но увы, “поэтом можешь ты не быть, а гражданином быть обязан! ”. Вот и у нас не так страшно отсутствие вкуса к музыке, как глухота к зову золотого тельца. Нужно быть постоянно в тонусе, вечно “в мыле”. А то не заметят, не оценят, упустишь… Суетность пустая. Достигаешь цели, но она не приносит удовольствия, потому что не успев достигнуть её ты уже жил ещё одной и ещё одной… Не моё это, совсем не моё.  

Короче говоря, я попытался сделать так, чтобы и меня тоже съели, и уже готовый быть переваренным, теперь в полной растерянности. Выплюнули. Остался в живых после поедания чудовищем? А зачем? А что дальше? Кажется, была тут какая-то фундаментальная ошибка. Что-то во мне было такое, что не спрятать, не замаскировать и не изжить с годами. Какая-то особенная… вредность что ли? Беспокойство? “Проблемность”, как некоторые отмечают вежливо?  

В любом случае, сейчас я делал лучшее, что подсказывало мне моё чутье – я начал рушить свою жизнь своими руками. Коли сломалась – доламывай. Горит сарай – гори и хата. Только менее красочно и интересно чем в книжке Паланика, зато с национальным колоритом. Русский человек в мордобое для такого дела не нуждается, это не его путь. Он просто замолкает и встаёт. Насупившись так, по-мужицки. Без лишних театральных жестов и громких фраз, но очень решительно. Вот и я объявил свою чисто крестьянскую мужицкую забастовку миру. Она, правда, вредила прежде всего мне, а не миру, но тут главное напор, а не смысл. Не важно зачем, главное усиленно, чтобы знай, мол, наших! Так что жалеть себя я не имею права и ни в коем случае не должен позволять это другим.  

Наливая пиво в бокал, я замер, услышав краем уха далёкое… тиканье часов? Но у меня нет часов. Я оставил их там… Спустя несколько секунд понял, что это из-за приоткрытого окна дует ветерок и слегка качается цепочка от жалюзей. Тьфу ты, чёрт!  

Возможно, это уже мой, а не общества, здоровый рвотный рефлекс. То что происходит со мной сейчас, это такая ментальная рвота. Моё сознание пытается вытолкать из себя ту чушь, которая забивала его годами и тем самым погубить организм, но спасти разум. Но это не точно. Быть может, в отличие от рядовых синяков я просто умею найти красивый повод спиться.  

***  

– Говорящее полено принёс? – Спрашиваю я, пожимая руку Лёхе.  

Цепкий, глубокий взгляд карих глаз. Я часто замечал, что люди избегают смотреть ему в глаза, потому что он смотрит в ответ прямо, почти не мигая, будто бы гипнотизируя тебя. Жёсткий, слегка кудрявый волос каштанового цвета. И шрамы, которые он с годами продолжает откуда-то получать. Видеть его – всегда какая-то неожиданность. Будто бы появление любого другого человека в моём поле зрения не может стать событием, а его – обязательно. В его внешности не было ничего располагающего, но он всегда был харизматичен... Есть такие люди, изнутри которых будто бы что-то бьёт наружу.  

– Какое ещё полено? – Не понимающе спрашивает он, пройдя в квартиру и пожав мне руку.  

– Да так, не обращай внимания. Просто думал тут…  

– Это в морозилку. – Ловко извлёк он бутыль с водкой из пакета. – Ну, рассказывай давай, что там у тебя.  

– Сейчас, сядем только…  

– Курить что ли снова начал?  

– Да так…  

– Ну пойдём, покурим.  

Я был рад тому, что он никак не прокомментировал то, что до того я три года уже не курил. Не подколол, не сказал ничего типа “Зря ты” или “Вот этого не стоило”, а то и вовсе “Наконец-то! ”. Алексей всегда обладал свойственным только ему чувством такта. Хотя, возможно, это был обыкновенный пофигизм, но не важно. Меня всё устраивало.  

Пьянка дело нехитрое и быстрое. Обменявшись любезностями про машину, про погоду, про цены и всё такое прочее мы, перенеся стол с кухни, расположились в комнате у компа. Что-то бессодержательное на фоне шумел с монитора YouTube. Телевизора у меня не было не принципиально, а потому что попросту незачем, да и квартира невелика. Тем более, что телевизор в наше время снова стал средством роскоши, только теперь немного иначе. Мол, смотри как я богат, помимо монитора я могу позволить себе отдельный кусок пластика с другим разрешением экрана и режимом цветопередачи специально для кинчика. Ну и тьфу на тебя, если можешь.  

Закатное солнце отражалось в окнах домов, дул легкий ветерок. По соседнему дому бежала тень другого дома. Было очень хорошо. Закуски бы только побольше и кусочек неба в окно. Тоже, желательно, побольше. А то как в бетонном мешке…  

Теперь на душе было как-то спокойнее и приятнее. Потому что вдвоём – уже не алкоголизм. Это не я, это народ наш великий и могучий так говорит. Правда, Лёха тоже был алкоголиком, чего не скрывал и не стеснялся. Тем не менее минус на минус даёт плюс, когда не в одно горло синячишь – это уже культурные посиделки.  

– И так, рассказывай. Тебя выперли с работы. – Говорит мне Лёха, разливая по бокалам. Пока что в ход шло только пиво.  

– Эх… – Протяжно вздыхаю я, переходя на сложную тему. – Ну, не то чтобы выперли, чисто технически я сам ушёл, и даже не технически…  

– Максим, Максим. – Прервал он меня. – Я тебя знаю больше десяти лет. С этой работы ты бы сам никогда не ушел, даже если бы тебе платили едой. Давай конкретнее. Что произошло?  

– Двадцать четвертое февраля произошло.  

– Оно у всех произошло, это не ответ. Насколько мне известно, ты ничего не говорил и с плакатиками никуда не выходил.  

На самом деле, я делал кое-что другое, но это нигде не всплыло, так что нет смысла упоминать.  

– Так точно, не выходил.  

– Что тогда произошло?  

Отхлебнув пива и поставив бокал, я начал:  

– Знаешь, когда после августа 1991 года неудобных людей вычищали из государственного аппарата, это не было оформлено как официальная чистка наподобие польских или чешских законов о люстрации. Этих людей увольняли по невинным трудовым статьям или на пенсию провожали, приговаривая, что такого-то убрали, потому что он “человек вчерашнего дня”. Я это выражение приметил в одном интервью тех лет. Чертовски верное выражение!  

Сделав несколько больших глотков и подперев голову рукой, я просмаковал это слово.  

– Человек вчерашнего дня… О да, это про меня. Я был человеком того самого, ушедшего предвоенного дня. Где ещё было место для дискуссий, фронды, где было до жути ограничений, но на границе каждой сферы, в тени, ещё существовали какие-то альтернативные мнения. Теперь всё. Власть их и так была полной, теперь она стала абсолютной. Приближаясь к сути дела – нифига особого ничего я не сделал, просто продолжал жить как жили все до начала войны. Думал, говорил и писал то, что писал до этой даты. Не больше и не меньше. В этом лишь моя вина. Про саму войну, кстати, вообще бросил писать. После закона от 5 марта всё из интернета вычистил, поигрался какое-то время с метафорами и недомолвками, а потом и это удалил и бросил.  

– То есть даже не за войну уволили?  

– Нет, ты что. Тем более я не пацифист же. Сам понимаешь, какой пацифизм с нашими-то взглядами? Так, писал про депутатов местных, про Единую Россию, про социалку всякую. Местная политота по мелочи, с заходом на федеральную повестку, когда есть что сказать. Но без войны. Помню, как-то упоминал что один региональный депутат был у нас в области организатором местного аналога МММ. Мои родители, кстати, тоже погорели. С коллегами обсуждали это за обедом, а они такие: ты что, ты что, это же друг нашего ректора… Ну, короче, что-то такое.  

– И чё, даже этого хватило?  

– Угу.  

Повисла пауза, во время которой мы были увлечены столом и напитками.  

– Просто требования к госслужащим, особенно к работникам ВУЗов… Студенты же, молодёжь, все дела… Они резко изменились. Там и раньше были буйки, за которые нельзя было заплывать, и я был согласен на эти рамки как на негласный компромисс. Но после февраля всё это стало строже и строже…  

– Так, это ерунда всё. Проблемы начальства любого уровня, если они за пределами должностной инструкции – не твои проблемы. Ты давай птичий язык выключай. Как именно тебя увольняли?  

– Обыкновенно. Предъявили за нетрудовое использование компа. Мол, сижу в ВК с рабочей машины. Хотя, в принципе, все в кабинете сидят, но не суть. Я посты с него редачу периодически, которые откладываю с вечера или с выходных, будем считать что справедливо. И мой онлайн, он как бы годами был виден и никого не волновал. Далее пошли общие слова про обстановку, про то, что мы работаем в федеральном вузе где все “под колпаком”, про пятое, про десятое, про то, что у неё тоже есть своё мнение, но она же оставляет его при себе…  

– Давай, давай, развивай. Наконец-то слышу что-то конкретное вместо интеллигентского слюнтяйства. – Лёха отхлебнул из бокала. – А ты, как я понял, отказался своё мнение оставлять при себе?  

Я молча крутанулся на кресле, подъехав к краю стола и показав ему трудовую.  

– А, всё уже? Я думал ты ещё только в процессе… Ну что, уважаю. Не всё в тебе, Кропотов, пропало.  

– Так, на сдачу там было ещё пару упоминаний про то что лично-то ей я к работник очень даже нравлюсь, но у неё есть больная мама и вообще “есть что терять”.  

– Они говорят им нельзя рисковать, потому что у них есть дом, в доме горит свет… – Издевательски настукивает Нефёдов пальцами по столу и улыбается.  

Я продолжаю не обращая внимания.  

– По итогу меня поставили перед выбором, что либо я прекращаю “вот это вот всё”, либо увольнение. Я долго думать не стал, уже на следующий день решил писать заявление, потому что “вот это всё” это такая формулировка, за которую можно спрятать что угодно. Понятно что соцсети можно поудалять, а голову, которая мыслит неправильно, её как с плеч снять? Топором только, иначе никак. И если я сейчас поведусь и останусь, то потом могу получать в хвост и в гриву за любой косяк, даже в личном разговоре. И мне скажут “Я же вам сказала, прекратить вот это всё – это значит вообще всё”. Как очертить круг “всего” и отделить его от “не всего”? Тебе – никак. Только твоя великомудрая начальница это сможет. Нет уж, спасибо… Ну вот две недели прошли и я как бы свободен на все четыре. Вот так.  

– Ну ясно, короче у тебя была свобода выбора для её самоуспокоения. Чтобы потом ты нигде не мог сказать, что тебя выгнали. Всегда будет отмазка, что я предоставила альтернативу… Свидетели были при разговоре?  

– Да.  

– И ты сам написал заявление?  

– Да, сам. – Нехотя уточнил я, ожидая, что моему собеседнику это не понравится.  

– Зря… – Протянул Лёха откидываясь. – Давай пройдёмся по этой истории ещё раз. Какие конкретные претензии к тебе были со стороны трудового кодекса? Без лишних слов. Я тебя знаю, ты сейчас начнёшь про высокие материи… Давай сейчас Антошку дёрнем, он юрист, спросим его, есть ли в ТК пункт, что нельзя на политические темы у себя в соцсетях писать посты, если ты сотрудник ВУЗа.  

– Нет такой статьи.  

Я соглашаюсь со всем, понимая, что мне предстоит сейчас типичное в последние годы для нашего общения кровопускание. Но оно мне необходимо. Я должен оздоровиться, а для этого – услышать о себе много неприятных вещей, которые знаю и сам, но не всегда открыто могу произнести самому себе даже наедине, перед зеркалом.  

Это другой бы кто-то сказал, мол, отказаться от работы ради взглядов это сильный поступок. Только не Лёха. Он беспощаден и к себе, и к людям. Это именно то, что мне сейчас необходимо. Не хочу слушать жалельщиков и доброхотов. Хочу слушать его.  

С Алексеем Нефёдовым мы познакомились когда мне было где-то 13, а ему, получается, около 17-18 лет. Конечно, не сами, велик больно возрастной разрыв для случайного знакомства, а через организацию. Я пришёл неофитом, он был к тому времени руководителем уже год как. А эта работа, она не знает различия пола и возраста. Там все друг другу товарищи, все в одном котле за одну идею. В случае неудач – в одну петлю. Потому либо вы сближаетесь, либо кто-то уходит. Само собой, я воспринимал его даже не столько как друга, а как старшего брата или, частично, даже отца. Мне уже 25, но характер этих отношений не сильно изменился.  

Как ни странно, это меня ничуть не выбешивало. Напротив. Я был поздним ребёнком, потому к моменту моего взросления родители были уже слишком стары, чтобы стать мне ещё и друзьями. Мои родители славные, замечательные люди, но слишком велик был поколенческий разрыв, чтобы мы вообще понимали друг друга в ряде вещей. У некоторых моих ровесников бабушки с дедушками были чуть моложе, чем мои предки. Потому Лёха, наверное, давал мне вот этот недостающий фрагмент.  

– Правильно. Нет такой статьи. Если на тебя кто-то подписан и ему не нравится что ты пишешь – пусть отписывается нахер. Вот и весь разговор. Никого трогать не должно, чем ты в свободное время занимаешься. Что не запрещено КоАП и УК, то моё личное дело. Получается, из реальных претензий к тебе – только выход в ВК в рабочее время с рабочего компьютера. И это тоже не твоя проблема. Ты даже не обязан был сам специалистов вызывать с тех. отдела или как у вас там это называется?  

– IT-отдел. – Поправил я, загребая рукой чипсы  

– Вот, да. Целиком их проблемы, что доступ открыт. С правовой точки зрения ты по ТК, судя по изложенной истории, чист абсолютно. Нельзя тебе за это ничего предъявить. Говорю тебе как человек, пытавшийся альтернативный профсоюз запилить у себя в РЖД. Далее, со стороны МВД к тебе ведь тоже претензий нет по поводу твоего блога?  

– Нет. Даже административку не нарушал уже почти десять лет. Когда по нашим по всем ходили менты, после начала войны, ко мне даже не пришли. Даже обидно было. Таких людей вспомнили, которые уже сто лет по политике не рыпаются, давно уже не активисты, а я вроде что-то как-то, но даже не зашли, не навестили с “профилактической беседой”.  

– Ты состоишь ещё?  

– Формально да, но сам понимаешь, не активничаю.  

– Всё равно ерунда. Ни Минпрос, ни Миннауки не являются закрытыми ведомствами. Только ячейки партии на рабочем месте нельзя создавать, состоять и в свободное время заниматься политикой – можно. Мог бы и поактивнее, кстати, участие принимать. Но к теме вернёмся. Сомнительность твоих постов, с точки зрения закона, может оценить только суд. Ну а толкнуть это дело туда может только полиция. Не начальник, мать его, отдела твоего долбанного. Не проректор твой распрекрасный. Суд, Максимка! С. У. Д. Ясно?  

Я киваю, не в силах сопротивляться. Всё логично, всё так и есть. И сейчас он чихвостит меня прекрасно понимая, что я эти прописные истины тоже знаю. Просто как объяснить ему, что эти люди выучили меня? Долгих пять лет бакалавриата, работа и заочное обучение в магистратуре… Я почти 8 лет с ними провёл и вот стал их коллегой, вошёл в их круг. Это не мало. Они мне… не чужие просто. Я не могу с ними “как со всеми”. Но лучше вслух это сейчас не произносить. Реакция будет немного предсказуема.  

– Подводим итог. Ты пашешь как ишак за копейки в государственном ВУЗе. Ты не нарушаешь трудовой кодекс. Более того, как я помню, ты жаловался, что нельзя вместо отпуска взять денежную компенсацию. Тут я уже нормы права подзабыл, но, по-моему, это хрень какая-то, не имеют права тебе отказывать. Короче ещё и в твою сторону работодатель что-то нарушает. У МВД к тебе вопросов нет до такой степени, что когда происходит общая облава на местную политоту, то к тебе даже на профилактическую беседу не приходят.  

– Я, кстати, предупреждал начальство заранее, что ко мне могут прийти. Ну мало ли, они же и на работу иногда ходят…  

– Нафига?  

– Чтобы честно было и без сюрпризов.  

– Идиот. Ты думаешь кто-то твою честность оценил? – Насмешливо прищуривается он, слегка подаваясь вперёд. – Ты только испугал их лишний раз и тем самым приблизил своё увольнение. Продолжим. Жить бы тебе не тужить, но твоё начальство ссыт даже твоих безобидных постов в блоге на 1, 5 человека, никак не связанных с войной. Время-то изменилось. И решает тебя убрать от греха подальше, опасаясь за свою задницу. И что делаешь ты?  

Лёха делает многозначительный пас рукой. Я неопредлённо пожимаю плечами, отводя взгляд.  

– А ты помогаешь им узаконить их абсолютно незаконное решение, продиктованное сугубо личными страхами. Ты его в правовое поле вводишь! Они слегка давят на тебя, причем явно по политическим взглядам, что само по себе незаконно. Никто не может быть уволен за свои взгляды. И ты… Пишешь заявление по собственному. И абсолютно незаконную фигню, ты, своим же росчерком шариковой ручки, покрываешь! Реальные же обстоятельства увольнения другие, твоей воли не было. Точнее, ты был поставлен перед неправомерным, незаконным выбором. Изящно же они тебя “ушли”!  

– Мне достоверно известно, что до моего научрука докапывались из серого дома по поводу постов в фейсбуке. – Говорю я, снова отпивая из бокала.  

“Серым домом” мы называли здание ФСБ на ул. Боссэ.  

– А также было специальное совещание, где всем руководителям структурных подразделений было поручено мониторить соцсети подчиненных.  

– Кропотов!!! – Лёха бьет кулаком по столу, почти взревев.  

С необычайной прытью для уже набравшегося человека он подходит ко мне, выставляя пятерню пальцев перед глазами.  

– Максимка, смотри. Я совсем не ас в сфере законов, но я более-менее ориентируюсь вот в этих трёх источниках права. Я загибаю пальчик. Смотри, КоАП.  

– Хватит, хватит…  

Я, морщась, отвожу его руку от своего лица, не в силах выдерживать эту клоунаду. Самое печальное, что я не могу сопротивляться как раз в силу того, что и сам понимаю его правоту. От того у меня и злость. Злюсь на себя, не столько за потерю работы, сколько за то, что позволил себя легко “уйти”. Но мог ли я иначе?.. Ведь я всё понимал. Все ходы-выходы и расклады, я просто не хотел проблем этой женщине… А почему? Почему? Она ведь даже моим научным руководителем не была. Но она была хорошим начальником, вот что правда, то правда. Всем бы такое начальство. Если бы была какая-то мерзкая старуха, которая постоянно бы высасывала из пальца огрехи. А ведь нет. Заботливая, понимающая, в меру строгая, почти как мать коллективу. Может именно это меня больше всего ранит?  

– Нет, не хватит! Если они смогли тебя обвести вокруг пальца как ребёнка, то я прям как дитю буду на этих самых пальчиках объяснять. Другой пальчик – УК, третий пальчик – ТК. Смотри, я загнул хоть один палец с названием “специальное совещание” или “телефонный звонок”? Нет, мать твою перемать, я его не загнул! Потому что нет таких источников права. Не такого повода для увольнения “пишет херню в интернете”. Пишет? Не читай! Если это опасная херня, то это работа полиции, Роскомнадзора, но не работодателя! Нет такого повода для увольнения сотрудника “мне надо заботится о больной маме” или “я ссусь ФСБ”. Первое – повод для собственного увольнения, второе вообще за гранью добра и зла! А мой начальник высоты ссыться! Завтра он ко мне придёт и скажет: “Лёша, ты очень высокий по росту, а я боюсь высоты”. Ты думаешь, я напишу по собственному?!  

Нефёдов рассержено вернулся на свое место, хряпнувшись на диван так, что он аж скрипнул.  

– Ой тюфяк, ой тюфяк… Чему мы его только учили всей организацией все эти годы. Я в тебе еле узнаю того человека, с которым можно было идти на несанкцию.  

А вот это уже реально больно. Я не выдерживаю и перехожу в наступление. Не то чтобы он не прав. Скорее, я даже на его стороне. Но просто потому что пьян и надо парировать.  

– Всё что ты сказал – правильно и хорошо. Для страны, которая по законам живёт. Но мы с тобой лучше многих знаем, что мы не в правовом государстве. “Конституция – для чайника! Мой закон – приказ начальника! ”. Мы сами несли такую растяжку по главной улице города, когда были моложе. Это первое. А из него плавно вытекает второе. Коли твоя задница целиком и полностью в руках твоего начальства, какого хрена все эти люди должны были отдать её на растерзание за меня уже перед своим начальством? Кто я такой, чтобы они прыгали на амбразуру? У них у всех семьи, дети, кредиты, квартирный вопрос, планы на жизнь и научную карьеру. Какого хрена они будут рисковать, покрывая мою дерзкую писанину? Это нам с тобой просто, мы отщепенцы. Мы никогда ничего не имели, да нам и не дадут. Но ты не хуже меня знаешь, что семья – идеальный повод не быть героем. Можно ли людей судить за это? Все боятся. Они тоже. И мы с тобой, какие бы отпетые не были, всё равно прибегаем к самоцензуре. Значит и у нас есть границы.  

– Ничтожные оправдания. По поводу первого – культура которой ждут, никогда не наступит. И революция которую ждут, тоже никогда не наступит. Культура пользования появляется только тогда, когда пользуют. Революция наступает тогда, когда её делают. Да, там факторы, условия, прочее такое, но ты суть уловил. Под лежачий камень вода не течёт при любых факторах. Мы оба знаем, в силу наших взглядов, что правовое государство – чушь. Но если уж мы про него, то и оно не падает с неба. Оно как раз рождается из того, что все шевелятся как-то, суетятся. Нельзя лечь, опустить руки и ждать момента когда “оно само”. В любой стране мира работает принцип ты не потопаешь – никто не потопает.  

Он поднялся и пошёл на кухню за водкой. Я остался переваривать услышанное, но поскольку пьяный мозг работает тягуче медленно, до его прихода с рюмками не успел. Он хорошо ориентируется в моей квартире и знает что где лежит.  

Разливая по рюмкам, Лёха продолжил:  

– А по поводу второго, я тебе так скажу. Да, не обязаны были они за тебя рвать пятую точку. Но что это вообще значит в наших условиях? Ты что, политзэк, а они подписи в твою защиту собирают, рискуя? Что невозможного ты и твоё присутствие на работе потребовало от них, что они, бедняжечки, страдали? Ты просто хотел работать как работал и тявкать на текущие порядки в рамках закона. Оставить тебя на твоем рабочем месте – это не подвиг, это выполнение закона. Нормальное.  

– Мы не знаем всей истории, вдруг…  

– Даже не пытайся пропихнуть мне эту чушь “всей правды мы не знаем”. Я в связи с войной её уже наслушался от тех, кто хотел бы вякнуть против, но боится, что на него накинутся ура-патриоты. Человеку вообще ничего никогда неизвестно во всей полноте и не будет. Человек всегда действует в условиях большей или меньшей неясности. Вот когда ты предоставишь мне доказательства, что там тебя от неминуемой гибели ежедневно спасали, пока ты свой блог вёл, и вот только сейчас не осталось сил – тогда и поглядим. А из имеющихся фактов я чётко вижу подлость и ничего больше! Но хорошо, допустим. Допустим я такой идеалист. Положим, было всё иначе и риски были. Прямо вызвали твоего ректора…  

– Проректора.  

– Плевать, веришь-нет? Вызвали его…  

– Её.  

– Аналогично. И говорят – уволь Максима Кропотова. Сил наших нет, уволь. Пусть даже не по закону, ну уж спровади как-нибудь. Даже тут у неё два варианта — рвать звдницу за тебя или рвать её за начальство. Это война. Теперь это даже не метафора. Весь бывший Союз, все люди, организации и даже семьи во всех странах бывшего СССР теперь делятся на две партии: “за” и “против”. Ты либо за одних, либо за других. Если твоя начальница не за таких как ты, значит она за таких, как они. Либо с нами, либо против нас. И пофиг как она сама себя оправдывает в своих или чужих глазах. Мнение, оставленное при себе, мнением не является. Это и тебя касается, кстати, когда ты молча уволился. – Отвлёкся он строго.  

Закручивая бутылку, Лёха продолжил:  

– И тебя она не выбрала в этой дилемме! Она, вопреки закону, тебя решила выдавить. Вот это кстати, выдавливание сотрудника с места в нарушение ТК, уже как раз подходит под определение “рвать задницу” – потому что требует рисковых и нестандартных телодвижений за рамками дозволенного. Но ты же у нас сердобольный, ты всех пожалел и всем участникам истории это малой кровью обошлось!.. – На этом предложении Нефёдов картинно сюсюкает. – Ладно, давай на тост прервёмся, водка стынет.  

Подняв рюмки, Леха направил свободную руку и взгляд к потолку, после чего выдал:  

– Ух, твою мать, нет, ничего не идёт. Разозлил ты меня конкретно. Ни о чем другом думать не могу. За смерть русской интеллигенции и никак иначе.  

Мы чокнулись и опустошили рюмки. Не закусили после первой. Водка хорошая. Даже очень.  

– Зря. Максим, очень зря. – Продолжил Леха, морщась. – Но я всё-таки думаю, не было у неё никакой инструкции сверху. Сама тебя “ушла”, потому что боялась за шкуру свою. Превентивно.  

– Лех, да знал я как действовать в такой ситуации. Заявить с порога что это незаконно и потребовать, чтобы если увольнение – то только по статье. Заставить их бегать за мной, искать замечания к работе, подвести меня под статью ТК. А потом ещё и судиться после увольнения с максимальным информационным размахом. Через мундепов даже в этих условиях смог бы себе позволить…  

– Ну во, во! Рождаются же в голове светлые мысли! Целая стратегия. Не всё продано и пропито ещё у Максим Кропотова. Так какого хрена ты не стал так делать?!  

– Ох… – Я вздохнул, заранее понимая, что аргументы мои уже заранее разбиты. – Во-первых, пришлось бы работать в атмосфере очень поганой. Как ходить и дышать этой атмосферой изо дня в день? Любимую работу просто в ад превратить.  

– Вся страна этим воздухом дышит. Хочешь уйти от этого – не выходи из комнаты, не совершай ошибки. Сейчас везде ад. Ты тенёк не ищи – это не с неба, это земля под ногами горит. От этого не спрячешься. И вообще, странный у вас в таком случае коллектив. В сельхозкооперативах синяки с деревень и то друг за друга держатся лучше. Что сказать? Интеллюхенция...  

Нефёдов перешёл на своё самое страшное ругательство: “интеллюхенция”. По его уверениям, рождено от скрещивания слов “интеллигенция” и “шлюхи”, что в его жизненных координатах было примерно одно и тоже. Себя же, как и всех “технарей”, независимо от уровня образования, он считал чёрными людьми от сохи, на которых всё и держится. К гуманитарному знанию относился с уважением, но подозрительно, ставя его ниже вского другого. А заигрывания с высокой культурой не прощал никому и никогда. В его глазах это было формой нарциссизма, при которой человек противопоставляет себя общей массе. Вопреки всеобщей моде на “инаковость”, с этой самой массой Нефёдов отождествлял себя не без гордости и считал себя вправе за неё говорить.  

– Да и вообще не туда ты смотришь. Самый большой риск в твоём случае был в том, что в случае упрямства на тебя могли бы донести! “Ах ты не хочешь увольняться по ТК? Тогда уволишься по УК! ”  

– Да нет, до такого бы не дошло… – Говорю я как-то неуверенно.  

– Да?! – Подначивает он меня. – А то, до чего дошло сейчас, ты это мог предвидеть? Все знают истинную природу конфликта, знают, что правда и закон на твоей стороне, вы там все были такие не разлей вода коллеги и друзья, вместе по пабам, вместе по бабам, все дни рождения вместе, подарки друг другу…  

Я кивнул. Что-то защемило. Ведь в самом деле, было дело. Рабочий коллектив, может в силу возраста, может в силу пережитого, я воспринимал много ближе, чем коллектив воспринимал меня. Вообще слишком многое я принимал близко к сердцу. Размяк же, размяк… Преступно размяк! А что если могли бы? Заупрямился и написали бы куда следует? Да что это за время такое. Где мы все оказались?!  

– Но в явно несправедливой ситуации все встали бы на сторону властей? Ну хрень, что я могу сказать. Бесцельно выброшенные годы на людей, которые того не стоили.  

– Во-вторых, я всё же продолжу, эти люди для меня много сделали до того. Я серьёзно. Они меня выучили, я как специалист вырос, им в рот заглядывая. Академическая карьера в России дело очень непростое…  

– И где твоя карьера сейчас?  

Сделав кислую мину, я кручу пятернёй из стороны в сторону. Я ещё и сам не знаю где, но есть предчувствие, что она пойдёт туда же, куда и русский военный корабль.  

Лёха с немым вопросом протягивает в мою сторону открытую ладонь.  

– Мне вообще нужно что-то комментировать?  

– Ладно, ты прав, но просто иди к чёрту! Я не буду тебе ничего объяснять и ни за что оправдываться. Когда наступило 24 февраля я в тот же день понял, что потеряю эту работу. Не важно как именно, но в этом же году я её потеряю. Выгонит меня начальство, напишу ли я по собственному или под руки меня уведёт с работы наряд полиции. Знал, что потеряю. Должен был написать заявление прям сразу же и уйти, запомнив всех людей лучше, чем они были на самом деле. Но я сам проколебался. Всё играл сам с собой в торг, не хотелось круто менять жизнь. Стресс накапливался, за ним пошёл алкоголь и… Потому я так просто ко всему этому отнесся. Я просто был уже морально готов и не хотел связываться.  

– Дурак. Ещё сам себя крайним сделай, за то, что тебя вопреки всем законам за дверь выставили! Давай ещё по одной...  

Ещё по одной. Пиво до Лехи, пиво с ним, водка… Дохожу до кондиции. Мало закуски. Очень даже.  

– Чё там Саша? Не общаетесь? – Осторожно спрашивает Леха.  

– Нет. – Сухо отвечаю я.  

– Правильно, она мне сразу не понравилась. По ней видно было, что лапочка-заенька, а уцепится – начнёт яйца выкручивать и твою жизнь под свои хотелки переделывать.  

– Ты говоришь как моя мать.  

– Значит она умная женщина.  

– Но она так говорит про всех женщин.  

– В таком случае, она ещё умнее, чем я думал секунду назад. Идём, покурим.  

Лёха хлопает меня по плечу и мы идём на балкон. Я хорошо набрался. Приходят по-тихоньку первые “вертолеты”, ноги заплетаются, язык тоже…  

– Мда, в шоке я с тебя, Кропотов. Ты всех понял, простил и даже не сильно обижаешься. Но виновный должен быть, не может его не быть. И ты назначил виновным себя, весь негатив переключил на себя. Мол, поставил людей своим существованием и наличием у себя собственного мнения перед страшными душевными терзаниями! Я удивлен, как ты ещё перед ними не извинился, что принёс неудобства.  

– Нет, всё сложнее. – Произношу я лениво.  

Я пьян, мне хорошо. Я курю и с балкона смотрю как кто-то дерётся во дворе и кричит. Я не хочу сопротивляться уже просто потому что не хочу.  

– А я знаю, что всё сложнее. В эмоциях, в чувствах, головах. Не такой уж я дурачок, я всё-таки тоже человек с высшим образованием. Просто техническим и далеким от этих ваших выкрутасов. В головах всегда всё сложнее, а на деле, со стороны, всё именно так, как я рассказал. Какие-то формулировки можно смягчить, что-то скорректировать, но факты таковы. И они еще раз подтверждают мою теорию, что русская интеллюхенция – хуже цыган. Я хоть и коммунист, дружба народов, все дела, а цыган страсть как не люблю. Но хуже любого цыгана – только русский интеллигент. Это пока первый случай, но, возможно, я выведу когда-нибудь теорию, что академическая интеллигенция вообще хуже всякой другой.  

Повисла пауза. Ничего не думаю. Сумерки, фонари, двор. Лёха тоже как-то прибалдел и упёрся щекой в кулак, водя глазами по двору:  

– Пожалел ты их, что я могу сказать. Всё знал, всё понимал, я в этом уверен. Но пожалел. Свои люди, рука не поднялась. Но вот они тебя, Максим, не пожалели. Ни в этой ситуации, ни в более жестокой не пожалели бы, поверь. Потому что ты не один из них. Никогда не был им и не стал. Ты всегда был бы тем самым проблемным ребёнком, которого прячут в чулан, когда приходят гости. Недоучившиеся полуинтеллигент, нахватавшийся обрывков знаний, который не ровня им, настоящей, культурной интеллигенции!  

Я всё ещё молчу. Ничего не думаю. Хорошо мне. Сейчас хорошо. И горе будто бы откуда-то со стороны. Будто бы я не своё горе думаю, а чужое. От третьего лица. За это водку, наверное, и любят на Руси больше пива. Пива сколько не пей, а вот так не бывает.  

– Ты слишком осторожничаешь, – наседает Нефёд, – из-за пережитого в 2014-м. Ты можешь не говорить, но я знаю. Ты снова боишься, что что-то сделаешь не так и пострадают люди. Потому ты так изменился. Но правда в том, что всякое действие или бездействие – опасно. Чтобы никого по жизни “не задеть” ненароком нужно лечь костылями на восток. Уж прости, что я так грубо. А коли уж жить, надо понимать, что рубят лес – летят щепки. И не всегда об этом нужно жалеть. Кто-то должен пасть жертвой наших действий. Иначе не по-настоящему.  

– Это нечаевщина.  

– В таком случае все твои люди приличного общества – нечаевцы хуже нас! Они вообще о щепках не думают. Они разглагольствуют о цене чужих действий, но никогда не задают вопроса, сколько стоит их бездействие.  

– Они хорошие люди, на самом деле. Правда.  

– От хороших людей я как раз и жду самых страшных подлостей. Потому что они способны опечалиться, закрыться в себе и нихрена не делать, переживая несправедливость мира где-то внутри или вообще списывая её на неизбежные издержки бытия, чтобы оптимизм свой сохранить. А ещё я люблю пессимистов – они никогда не приукрашивают внешний мир, стремясь сохранить внутренний. Вот оптимисты да, они всегда этим заниматся. Оптимисты – дрянь.  

– Просто ты, как и я, болен синдромом активиста. Ты находишься в убеждении что вот все эти права, свободы и великие работы – дело всех и каждого. В реальности – все живут своей жизнью, а не жизнью общества. Всем просто похеру. А ты – навязчивый зазывала, дергающий их за рукав. И не более. Они жить хотят. Вот просто, по-человечески. Детишек в школу водить, праздники праздновать. Только и всего. Как можно за это судить?  

– Так и есть. Они думают, что спрячутся от проблем внешнего мира, построив свой мирок в пределах отдельно взятой квартиры. Пока в квартиру не прилетит какая-нибудь “Точка-У” и не порвёт их на куски вместе с их любимыми детишками. Или не вломятся люди в погонах. Только тогда до них доходит, что равнодушие мстит равнодушному. Приходит прозрение, о том, чем реально грозит позиция “мы все друг другу никто” и “если я не буду лезть первый, то меня не коснется”, но будет уже поздно. То, что ты сказал – признак их глупости, а не нашей. Хотя… Что я вру? Нихера к ним никогда не приходит. Всё равно потом себе в церквях колени в кровь стирают с криками “За что?!”. С этими вопросами лучше к Сатане, в самом деле. Он там главный по мукам, он как-то доходчивее разъясняет.  

– Это сектантство. – Грустно заключаю я.  

– Всегда мы были такими. Сектантами, больными, еретиками. Беспокойными, мешающими окружающим гнить в своём болоте. Но только такие как мы и двигали историю вперед.  

– А как же массы?  

– Массы как раз здоровы, ибо обделены. Обмануты, но нравственно здоровы. Посмотри какая эпидемия доносов, преследований началась с начала войны! За войну, против войны… Ловят в подворотнях, красят двери друг другу, доносят в ментуру. Даже мать на сына может теперь донести! Шины друг другу протыкают, составляют списки для будущих преследований… Красота! Единственный радостный момент в происходящем, я не шучу. Русский мужик ещё не забыл как топор в руках держать! Есть ещё запал на “массовитость террора”. Не так мягок народ оказался, как пели о нём слезливые русские классики. Теперь его главное сориентировать, чтобы он топор этот воткнул в собственного барина. Глубоко больны только такие, как твои интеллигентные друзья. Нефиг, нефиг их жалеть всех, Максим! Кого жалеть? Тех, кто читает лекции в поддержку войны и рассказывает что срочники – фейки, а сам всеми силами отмазывает своих родственников от призыва?  

Он вспомнил реальный случай с работы, который я рассказывал ему пару месяцев назад.  

– Я им не судья и не буду. Ты суди, если тебе интересно. Пошли внутрь, я чёт озяб.  

На кухне я останавливаюсь, чтобы лишний раз проинспектировать холодильник. Надо бы всё это отрефлексировать, но внутренний голос умер. Я мыслить могу только языком куда-то во вне. В голове ничего не умещается. Все мысли слишком велики, чтобы оставаться внутри.  

– Они тебя не пожалели, Макс! Не берут тебя все остальные аргументы, подумай хотя бы об этом! Это ты переживаешь их потерю, что их больше рядом с тобой не будет. Поверь, они – не переживают. Радикал с возу – коллективу спокойнее!  

– Не знаю теперь, что со степенью будет. – Грустно заметил я, давно уйдя на свою волну. – Эта работа она же была не просто работа, а как “вхождение в корпорацию”. Теперь меня тут никто не возьмёт кандидатскую писать, кандёр мой родной... А по России тем более. Чужой соискатель, ну кому он нужен? Был бы докторант – другой разговор, а соискатель… Да и степень зачем, если преподавать негде? Какая кафедра возьмёт?  

– Ну во-о-от. – Довольно протянул Лёха. – Попался! Сложился пазл! Всё-таки ты, Максимка, стал интеллигентом в их среде. Бросай это, я тебе серьезно говорю! Как узнать что русский интеллигент врёт? Он рот открывает. Ты, получается, ссорится по работе не стал для того, чтобы степень учёную получить! Ещё хранишь надежду. Конечно, если всем огрызаться то какая тут защита. А если вот так вот… Какие мы, оказывается, подленькие-то внутри! Кутался тут в тогу высокой морали, душевных травм, а водочка-то наружу вывела, что на самом деле у тебя корыстный интерес не хуже чем у них. И выставили тебя за дверь играя интересом на интерес, и твой проиграл! Ай да жук, ай да жук…  

– Отстань, ты не понимаешь, сколько я в это вложил. Сначала 5 лет бакалавриата, 2, 5 года магистратуры… Я 7, 5 лет на гроши жил, копейки у кассы в продуктовом считал, был никем, вместо нормальной работы, во всём себе отказывал. Не только в деньгах. В личной жизни, во времени на близких, во всём. Всё надеялся на академическую стезю. Сам деньги в это вкладывал. Большие деньги. И ладно бы свои, родительские ведь. Литература, публикации, работа в библиотеках и архивах… Теперь что? Диплом, что я учитель истории и обществознания?! Точнее даже два, учитывая магу. Я! Учитель самых политических предметов! Да, конечно, поработаю, с моими-то взглядами! До первого доноса…  

Покачивая головой в сторону, Леха только многозначительно развел руками:  

– Нет, ну а что ты думал? Что страна будет погружаться в мрак, а ты сможешь сесть где-то в уголке и без потерь продолжать свою работу работать тихонечко? От тебя я такой наивности не ожидал. Вот я тебе в лицо прямо сейчас говорю: нет, ни черта так не будет. Ни у кого и ничего. Хоть кандёр писать, хоть растить детей, хоть модельки клеить. Они ворвутся в каждый дом, они с каждого возьмут свою дань. Отсидется получится только потеряв человеческий облик. Дело тут в социальных связях, а не в деньгах. Левиафан не принимает в рублях, он требует покорности, он требует жертв, он требует продать свою душу дьяволу. Они смогли, ты не смог. Гордись этим. Хочешь себе право заниматься тем, чем всегда мечтал? Только через труп Левиафана. Ну или права твоя начальница – язык в задницу и работай молча, выказывая все признаки услужливости. Два пути.  

– Как со стороны это всё легко! И матом крыть, и рубить. Делать то же самое изнутри ситуации я когда-то умёл, но что-то навык подрастерял. А со стороны и ума не надо…  

Я раскрыл окно в комнате настежь. Какое-то время мы ловим лицами гуляющий между тесно выстроенных многоэтажек ветер. Так глупо. Я ведь и вправду думал на полном серьезе, что в этом мире, где вещи самого светлого содержания принимают самые чудовищные формы, сесть в уголке, пилить свою убогую тему в полной надежде, что жизнь эта не дотянется до меня своими мерзкими щупальцами. Наверное, всё очень справедливо. Такому наивному идиоту в высших сферах делать нечего.  

– После того как это случилось, ну тогда, в старшей школе, я вообще смысла жизни не видел. К тому же организация наша развалилась, движ в упадке… Меня наука вытащила. Я втянулся. Понял, что моё место здесь. Всегда было здесь, я просто этого не знал. Я и в общественную деятельность вернулся и вообще как-то существовал благодаря науке. Я мог голую гречку жрать и быть счастливым, что в таком-то вестнике мою статью к публикации приняли! Круть-то какая! А теперь всё. Всё в тумане. И контуров никаких не проступает. Стало быть, ничего уже и не будет. И лет потраченных жалко, и цели другой нет. И люди эти, которых ты так костеришь. Я знал их с другой стороны, совсем.  

– Хочешь совет дельный?  

– Давай.  

– Перестань быть русским интеллигентом, не твоё это.  

– Мне отец что-то такое сказал, когда я ему курсе на третьем или на четвертом вывалил, что хочу пойти в науку. Мол, Максим. Ты умный парень. Я верю, что ты справишься. Но ты должен понимать в какой стране живешь. Ты сын простых людей, которые вот только из колхоза в город перебрались. Такие люди в большие сферы идут с очень большими жертвами и навсегда там остаются чужими. Оставь это.  

– Твой отец тоже неглупый человек. Ты-то как получился? Может тебя усыновили?  

– Да пошёл ты... Просто я не понимал тогда про какие жертвы он говорит. Думал, речь про деньги или типа того.  

– Нет, надо продать душу дьяволу. За путь по ступенькам наверх сейчас меньше не берут. Но ты со своих высот науки всегда можешь спуститься сюда, на нашу грешную землю людей без учёных степеней. Это бесплатно. – Он скрестил руки на груди и улыбается довольный, как кот.  

Повисла пауза.  

– Так вот, оставь это. И интеллигентские эти штучки и мечту о степени. Просто оставь. Науку всегда двигали вперёд еретики, учёные с кафедр могли только повторять за еретиками прошлого, карая еретиков настоящего. А когда еретики настоящего умирали, они очищали их от неудобных граней и ставили на свою полочку с коллекциями цитат. Профессора любят мёртвых и безопасных мыслителей. Тем более ты гуманитарий, лаборатории тебе…  

– Даже не думай. Нихера ты не понимаешь в этом. Всё сложнее намного.  

– Ладно, тогда этот пункт обойдём. А по интеллигентству… Три вещи, которые снова сделают из тебя человека, которого я знал до того.  

– Чего?  

– Ну примерно до времени, когда после выпуска тебя взяли канцелярской крысой в твой ВУЗ. Ты где-то с тех пор загордился. Первая вещь – прекратить использовать слова, для которых простому человеку нужен словарь. Вторая вещь – прекратить разговаривать причастными и деепричастными оборотами. Третья вещь – прекратить усложнять там, где не нужно. С тобой поступили подло люди, которых ты считал близкими. И ты разводишь сопли про то, что “время такое”. Строишь версии, что внутри они хорошие люди, всё не так однозначно… Я не знаю как это смотрится в умных книжках. Если хорошо, то пускай так. Но в быту всё проще. Если с тобой кто-то поступил подло, то он не “наверное подлец”, не “возможно подлец” и даже не “скорее всего подлец”. Он именно что подлец и есть. Поступающий по отношению к тебе подло – подлец. Я, правда, сказал бы по-крепче. Но суть в том, что не надо сложных схем.  

Он разливает ещё по одной. Пью не столько потому что хочу, уже не хочу, но потому что надо. Потому что есть ещё и надо допить. Потому что налили. Вот именно эти рюмки я завтра и почувствую острее всего. Это и называется лишнее.  

– Просто они боятся. Страх не преступление. – Выцеживаю я из себя, опрокинув стопку и закусив.  

– Как вы заколебали меня, – парирует Нефёдов, почти обречённо, – люди, которые убеждены, что зло явится к ним с огромной табличкой “Зло” на груди. “Смотрите, я зло! Сейчас я буду делать людям плохо! ” А они выйдут перед ним в белом плаще и поборят его под аплодисменты.  

Он судорожно глотает:  

– На последних этих выборах, трёхдневных, была со мной история. Я был единственный настоящий наблюдатель, ну как наблюдатель, член комиссии с совещательным голосом, на глухом участке в одной школе. И там я обнаружил махинацию со списками. Женщина из комиссии, не председатель, секретарь, отозвала меня в сторону и рассказала как есть. Задание “нарисовать” на данном участке ей дал председатель ТИК. Ей за это были обещаны деньги. Не помню уже сумму, но что-то такое, приличное. Она клялась и божилась мне, что сама ненавидит Единую Россию, все эти порядки, но дочери очень нужна зимняя резина на машину и вообще учительство мы, люди бедные… Потому она взялась подшабашить. Она просила меня войти в положение, умоляла закрыть глаза. Ведь все мы знаем, что выборы в этой стране всё равно ничего не решают, никому хуже не будет...  

Я буквально посекундно наблюдал, как он свирепеет, когда вспоминает это.  

– И ты, как я понял, отказал ей? – Решился спросить я. Да, знал уже ответ, но мне нужно было продолжение истории.  

– Конечно. Я всё зафиксировал как положено и сорвал их дивную схему. Ты даже не представляешь, что я выслушивал о себе при каждом удобном случае, в какой “атмосфере ненависти” я провёл последующие дни. О, чего я только о себе не слышал! Что у меня нет сердца, что я повёл себя не как мужчина, этот хор бабских возмущённых голосов… Она ведь не одна такая. Все подружки из комиссии встали на её сторону, даже наблюдатели! Они же липовые все. Родители и другие учителя с этой же школы. Да, Максим. Для неё и, наверное, ещё для кучи граждан в этой стране я в этой истории – злодей, подонок, бессердечный бюрократ и всё такое прочее. Мерзавец, не дал бедной женщине продать родину за шины!  

Он сжимает рюмку так, что костяшки пальцев побелели. Ещё чуть чуть и она просто лопнет в его руках.  

– А я был, есть и буду убеждения, что таким людям как эта женщина, нельзя давать пощады, даже на самых малых уровнях. Сорняк – тоже живой, но если его не дёргать, он из невинной травы превращается в убийцу других растений. Наша беда, что вся Россия поросла такими сорняками. И они уже начали убивать. Не прямо, не своими руками, а косвенно. Соучастием. С виду люди как люди, а ты посмотри на дела их – они ведь из таких компромиссов с совестью и создали тот ад, в котором мы теперь живём.  

Он опрокидывает в себя рюмку, я робко следую за ним. Он продолжает почти без паузы, будто бы водка его совсем не жжёт:  

– Максим, зло всегда действует руками неплохих в общем-то людей. Так было и так будет. Конченых мразей, их на самом деле в этом мире очень мало, но у них есть волшебная фишка – они по этой жизни очень грамотно расставлены. Потому у них в подчинении тысячи хороших, но бесхребетных людей, по типу тех, с кем ты работал. Вот их руками всё и воплощается. Никогда не будет однозначности. Ты наносишь удар – одни видят, что ты бьешь по злу, которое за спинами этих людей, другие видят только то, что ты ударил неплохого человека, который был “просто жертвой”, “просто пешкой”, “просто выполнял приказ”. И от последних ты будешь слушать проклятия, вместо благодарности. За правое дело, причем! Либо так, либо никак. Более простые схемы, ты их оставь! Для кого-то ты навсегда останешься злодеем. Быть хорошим для всех – не выйдет. Не иметь врагов – первый признак того, что ты никто и ничто.  

Облизав пальцы, он продолжил говорить неожиданно спокойно, будто бы сработал невидимый переключатель:  

– И врать перестань. Себе и людям. Но прежде всего себе. Это самое страшное. Когда врёшь людям, то хотя бы контролируешь процесс. А когда себе врёшь – всё уже много хуже. Вот ты себе соврал, почему не стал скандалить, уходя с работы, а по итогу мне соврал, хотя я уверен, что не хотел. Да, это четвертое. Вот эти четыре вещи сделают конкретно тебя снова нормальным человеком, а не русским интеллигентом.  

– Давай добьём пузырь. – Сказал я с некоторым облегчением, что его припадок ярости кончился.  

Да и вообще мне стало легче. Он был прав, он дал мне то, как жить с произошедшим дальше. Но, возможно, я и вправду внутри очень подленький, ведь на самом деле, лучшее что он сделал – снял вину с меня, позволив мне ненавидеть за произошедшее кого-то другого.  

Это правда, мне стало немного легче. В самом деле, ну что это я? Есть жизнь без степени. И без науки. Не умирают же люди. Мало ли у кого что не сбывается? Просто одно дело, когда хотел в детстве стать космонавтом и перехотел. Другое дело когда угробил много лет на построение чего-то, что кончилось пшиком. Но есть же у людей жизнь после развала многолетнего брака? И у меня тоже будет.  

Просто самое страшное даже не в поиске новой работы и не в оставлении публикационной активности, которую так долго растил. Страшно вернуться к той пропасти, от которой отошёл, уйдя в эту сферу, уйдя в работу. Какой новый смысл вложить в свою жизнь. Какой? Зачем дальше вставать и куда-то идти? Я потерял ответы на эти вопросы. И вот однажды открою я глаза, и обнаружу, что смотрю в ту же бездну, в которую так долго смотрел после того случая…  

Моя ментальная рвота обречена продолжаться. Пока я не выкину из себя всё вбитое ранее и не стану достаточно чистым, чтобы принять новый смысл. Моя обломовщина будет продолжаться до полной капитуляции реальности и переукладывания в мою черепную коробку в новом формате.  

– Смотри чтобы не получилось как с вином. Когда там, года четыре назад?  

– Вас с Мадридом обоих объединяет любовь к этому случаю.  

– Само собой. Ты грозился всех перепить, но по итогу под тобой сменили два тазика.  

– Вино было дрянь, на утро рвало всех.  

– Но первым и ещё с вечера – только тебя.  

– Там была очень милая девчонка. Как её звали, Ксюша? – На этот раз разливал уже я. Это стоило мне больших усилий, но я справился. Ха! Нефёдовская школа. Какие там научные школы, я умоляю. Вот это умение не уйдёт никогда, оно выбито на подкорке…  

– Тебе лучше знать. Это ты к ней клинья попытался подбить, не я.  

– Да блин, всё по наводке первой Костиной жены. Она меня постоянно подначивала, типа, ты ей понравился, го, действуй. И инфа казалась соткой, ведь они жили в одной общаге. Но блин, глухо! Что это было, нахера…  

– Может блевать перед ней не стоило? – Заржал Лёха.  

– Нет, мне давали наводку уже много позже… Значит, не в этом было дело.  

– Да, конечно. Увидела как тебя выворачивает и полюбила тебя. Не сразу, недели через три. Всё вспоминала, вспоминала… Давай я тост скажу.  

– Нет, лучше я. Ты сейчас про баб скажешь, это скучно. Я хочу вспомнить сегодня похмелье. Похмелье нас делает лучше. Мысли правильные приходят и вообще голова чистая, будто бы всё перезагружается. Блин, сложнее в этом состоянии не скажу… За похмелье, короче.  

И так постепенно мы добили пузырь, болтая о том, о сём уже в лучших дружеских тонах и постепенно теряя навык внятной человеческой речи, а также нити наших разговоров. Вряд ли мы вспомним их на следующее утро. В конце концов, я переполз на диван, а Лёха решил остаться, запустив что-то на компьютере и взяв в руки китайский геймпад, который обычно валялся у меня без дела где-то на полочке около монитора. У него удивительная устойчивость к этим вещам. То ли от природы, то ли от характера работы… Может от стажа? Уже проспиртовался изнутри, небось. Я видел его в отрубе, я видел его очень пьяным, но ни разу, чтобы он сдался и упал на чужих глазах. Он всегда засыпал последним, будто бы увидеть то, как он уходит в сон – страшная тайна.  

Я закрыл глаза. Чернота крутилась и вертелась, отдавая искрами и кругами. “Вертолёты” уносили моё сознание в неведомые дали. Последнее о чём успел подумать мой пьяный мозг, это о том, что на самом деле, вся моя ближайшая жизнь будет сплошным похмельем после многих лет забытья.