Он и Она

Помятый пиджак был небрежно накинутна спинку стула. На столе, в мерцании свечи, тускло поблескивала старая печатная машинка "Remington". Молчал патефон.  

На кровати, в дальнем углу комнаты, тихо посапывали. Белые, с желтоватым отливом волосы, были разбросаны по подушке. Из под вороха одеял выглядывала изящная тонкая ножка, с искусно выполненной татуировкой чуть  

выше щиколотки – золотая рыбка, на фоне замысловатого узора из переплетения вязи незнакомого языка.  

"Тик-так, тик-так" – отсчитывали время стары настенные часы. "Тюк-тюк, тюк-тюк, дз-з-з-з--ы-нь" – вторила им печатная машинка.  

В дни, когда издатель брал в печть Его романы, в доме царили веселье и праздник. Пахло дорогими винами и хорошим табаком. Патефон крутил старые, заезженные, но любимые пластинки и силуэты кружились в танце.  

Повсюду был слышен звонкий, переливистый смех, деликатное покашливание, звон бокалов и страстные шепотки по углам и дальним  

комнатам.  

Были дни, когда дела шли не так хорошо. Совсем не шли если честно. Критики высмеивали новые произведения. Издательства отказывались их  

печатать, а редакторы лишь разводили руками. В такие дни в доме пахло дешевым портвейном и плохим табаком. Вместо смеха, комнаты были  

заполненны тягучим и черным, как смоль, молчанием.  

Старый патефон по прежнему играл, но уже совсем другие пластинки.  

В эти дни Он почти ничего не ел, мало спал и совсем не брился.  

И когда образовавшуюся внутри него пустоту полностью заполняло отчаяние, готовое разорвать Его изнутри, тогда приходила Она. И дом оживал.  

В эти дни дом пах свежесваренным кофе и горячим хлебом. Окна наряжались в парадные шторы.  

Скрипучие половицы и дверные петли выдавали замысловатые трели. Даже кукушка в старых часах то и дело высовывалась, беззвучно распахивая клюв и поднимая крылья, как бы радуясь наступившим переменам.  

Патефон отправлялся в заслуженный отпуск. Книги на полках свободно вздыхали, освободившись от накопившейся пыли. Наступал счастливый покой и умиротворение. Эти дни Он любил больше всего.  

Он и Она не отходили друг от друга, стараясь насладиться каждой подаренной им минутой, зная как быстротечно время и как мало его отведено. А поздним вечером, когда Она засыпала, Он садился за свою старенькую печатную машинку.  

"Тик-так, тик-так, два часа, спать пора" -  

отсчитывали время старые часы. "Тюк-тюк-д-з-з-з-з-ы-ы-н-нь, тюк-тюк-д-з-з-з-з-ы-ы-н-нь, сейчас допишем и поспим! " – вторила им печатная машинка. Он писал. Жадно, вдохновенно, с упоением. Он не спал, боясь упустить хоть строчку, хоть слово из нового, рождающегося романа.  

"Тик-так, при-вет, пять утра, рас-свет"-отбивали утреннее время настенные часы. Тогда он вставал, гасил огарок заплаканной свечки и открывал настеж окно, подставляя лицо свежему утреннему ветру.  

Потом Он засыпал сладким и безмятежным сном. Засыпал, крепко прижавшись к Ней, зарывшись лицом в Её волосы и укрывшись уютным красным клетчатым пледом. Засыпал, зная что когда проснётся, Её уже может не быть рядом. Засыпал с улыбкой человека, внезапно обретшего то, что было давно и безнадёжно потерянно.