Девочка с косичкой

Иронично, что самое яркое воспоминание моей юности связано с одной тихой и скромной девушкой. Как-то у нас в классе появилась новенькая, и сразу наградилась прозвищем «Девочка с косичкой», потому что, кроме косички, у неё ровным счётом, ничего выразительно не имелось. Она каждый день прошмыгивала на цыпочках в кабинет в своих блеклых кофточке и юбке ниже колена, так и сидела, сжав голову в плечи, до звонка с последнего урока. Даже имя у неё было самое обычное: Маша Иванова. Это имя я слышал не часто, ведь не замечали Машу все, включая учителей; за год её даже ни разу не вызвали к доске. Если кто изволил пошушукаться про её странности, то так и называл: «Девочка с косичкой». Тем не менее, эти имя и фамилия умудрились надоесть, будто мне ими все уши прожужжали, и я сам уже мозоль на языке о них натёр. Таких, как Маша, я считал скучными пустышка и, и вызывали они у меня лишь раздражение, если уж что-то вызывали.  

Одноклассники порой, когда кончались уж все развлечения, вспоминали о Маше, чтобы подёргать её за косу, будто для этого ту несчастную причёску и придумали. Как бы Маша мне ни ненравилась, а унижений за просто так не заслуживает никто. Однажды не стерпел и заступился. Тогда я впервые рассмотрел её глаза, большущие, круглые, чистые — точно блюдечки с водой. Как же раньше не замечал таких красивых, особенных глаз? Наверное, дело в том, что Маша никогда не отрывала взгляда от пола. В тот момент в моём мире что-то переменилось, что-то важное, а я не умел понять себя.  

    Раньше Маша для меня была безликой. Теперь же я жадно всматривался в её лицо и видел всё больше черт. Почему-то меня удивляло, что она, оказывается, тоже человек, уникальный, полноценный, живой, а не манекен. Во мне засвербела мысль: Маша ведь, правда, такой же человек, а полностью пустых людей же не бывает. В каждом из нас есть хоть что-то, что и делает нас людьми. Мне дико захотелось узнать, кто на самом деле Девочка с косичкой.  

    Напросился в гости. Дом оказался неказистой хрущёвкой. Половина пёстрых, разномастных балконов была застеклена, а другая — нет, делая высотку похожей на башенку Дженги, готовую вот-вот рухнуть. У Маши из семьи был лишь отец. Он нас и встретил. Я приветственно протянул руку. Маленький, сухенький, но чем-то  пугающий мужчина исподлобья зоркнул на меня и как через силу представился грохочущим именем:  

— Пётр Петрович.  

    Я назвал своё.  

    Маша, залитая жёлтым светом из квартиры, вытянулась в струну и принялась втирать мысок туфли в бетон, словно готовясь сорваться в любой миг назад к лифту. Пётр Петрович тика пожал мне руку.... Удивительно, как он не отломал дверную ручку. Что-что, а хватка у него была ого-го. Пока я потирал, пульсирующую от боли, кисть, улыбка сползла с моего лица. Маша вцепилась мне в плечо и поволокла в комнату.  

    Комната её была небольшая, обставленная не богато, как вся квартира. В мутной стеклянной дверной вставке то и дело мелькал «господин надзиратель», а дочь его умело игнорировала. «Неужели Маша так и живёт? » — подумал я, и по спине пронеслась липкая дрожь.  

    В отчаянной надежде отвлечься жадно хвастался взглядом за всё подряд. На окне, несмотря на осеннюю пору, висели снежинки. Потрёпанные и пожелтевшие, их явно не снимали с зимы. Приятно удивили меня... всех имён авторов не смог прочесть, сколько у неё было книг.  

— Читать мне никто не запретит, — наконец-то прервала эту свербящую тишину Маша. Её тонкий голосок звучал тогда непривычно уверенно.  

— А пытались? — Спросил я, косясь на зернистое стёклышко в двери.  

— Да, папа иногда наказывает меня, отбирая книги, но всегда есть библиотеки. А если запрещает выходить из дома, то... Я убегаю. — Мне показалось, она проглотила комок, тем не менее, на её лице появилась улыбка.  

    Маша просияла, можно сказать, загорелась, и, честное слово, в комнате стало светлее от неё. Меня поразило, что у Девочки с косичкой таки имеется своя страсть; я всё ещё не верил, что был прав — она живой человек.  

— Тебя не наказывают за побеги?  

Она состроила такую гримасу недоумения, что мне стало стыдно за свой глупый вопрос.  

— Конечно, наказывают, — почти прошептала, озираясь на «караул». — Я давно не убегала. В последний раз отец... Дал понять, что оно того не стоит.  

— Ты плечо потираешь?! Покажи! — Я задрал её рукав. — Ничего себе синяк!  

— Тише...  

— Извини.  

Какое-то время мы молчали. Потом я робко заговорил:  

— Но ведь нельзя опускать руки. Нужно бороться за свободу. — Тут же мне снова стало стыдно за слова, пусть я ещё не посмотрел выражения её лица.  

— Что я могу изменить? Это бессмысленно. — По телу пробежали липкие мурашки: такого отчаяния в голосе я ещё не слышал.  

— Ладно. Давай помогу тебе с уроками, — ласково предложила она, и я будто растёкся в лужицу.  

    Движемый то ли самым высоким, то ли самым низменным чувством, я поцеловал её. Маша тут же затряслась осиновым листом:  

— Ты чего? Там папа!  

— Да не переживай, этому паранойику ничего не видно... Только тш-ш-ш... — я приставил палец к её тёплым губам, медленно, но верно тянувшимися уголками вверх.  

    Внутри будто раскалилась печь, а Маша подбрасывала в неё уголь, жадно водя по мне глазами как по книжным страницам. Я впился в её шею, заставив застыть на быстром вдохе, и, пользуясь моментом, расплёл на гладкие пряди тугую косу. Мурашки точно посыпались с машиного затылка на мои руки, дёрнули кончики пальцев и побежали дальше ко всем уголкам тела. Маша судорожно запустила одеревенелую руку в волосы и полувнятно проскрипела моё имя. Захотелось отдать ей всё своё тепло, но я не знал даже, способна ли она его принять, задыхаясь от волнения.  

— Маша, моя хорошая Маша, всё наладится, — сам себя я удивил своей убедительной интонацией.  

***  

    Так мы коротали её «заточение» ещё много раз, до зимы. Каждый день я проважал Машу до дома. Пётр Петрович продолжал недоверчиво поглядывать на меня, однако правило у него было одно: приводить дочь до определённого часу. В выбранном времени логики я не находил, но скрипя зубами слушался, беспокоясь за Машу.  

    В тот день сугробы поедали наши ноги, а в лицо била вьюга. Мир вокруг стал белым и тяжёлым. В минуту стемнело. Не иначе, как мы уже опаздывали на целую вечность, но по пути Маша потянула меня на высокий мост, на котором я бывал редко.  

— Что мы тут делаем?  

— Давно хотела тебе показать. Это лучшее место на свете.  

    Перед нами как на ладони горел город, едва не согревая нас как костёр. Окна, фонари, фары машин отражались крохотными точечками в Машиных глазах. Она сжалась в меня крепко-крепко, и я забыл, что такое холод, что была зима. Огни худо горели в окнах, встроенных бесконечными рядами, серых домов: в хрущёвках, сталинках, брежневках. Разглядел отсюда свой дом. Я жил в «обдирочном». Бабушка, помню, при жизни каждый раз, как на улицу выходила, оборачивалась и вздыхала, глядя на облупившийся фасад, с которого когда-то ободрали все украшательные «излишества» и с тех пор игнорировали его внешний вид. Я задумался об этом, и стало как-то тяжело на душе.  

    До двери вёл её с трепетом, ожидая: что-то... Ну, что-то же очень важно должно произойти! Снова ничего не понимал. Щелчок замка вернул меня в реальность. Пётр Петрович сопел подобно быку перед красной тряпкой.  

    А дальше всё произошло во мгновение.  

    Он рывком за косу вташил Машу в коридор; обернул вокруг шеи и душил, пока та тряпичной куклой не упала на пол. Она беспомощно закрыла розовое горло дрожащими кистями.  

    В паре метров от неё я чувствовал себя на другом конце Земли. Крепко морозило под ложечкой. Захлебнувшись воздухом, я рухнул на колени. Отец пинал Машу со всей силы и без тени жалости. Каждый удар сжимал моё тело в точку. Воздух трясся, и чудилось: вот, сейчас мир разорвётся на части, всё исчезнет.  

    Я убежал.  

    Не знаю, каким образом осилил подняться на ноги. Летел в невесомости вдоль лестницы.  

    На улице было тихо и легко дышалось. В последний раз посмотрел на окно с всё теми же измученными украшениями. Я побрёл в неясном в темноте направлении, один под тусклым жёлтым светом фонарей по грязному снегу, и отвратительный скрип собственных шагов приследовал меня. Первые несколько десятков метров ещё ощущал на себе взвизги и частое дыхание Маши.  

А в самом деле, что я мог сделать?