Семья

Александра посмотрела в мою сторону тяжелым взглядом и не в силах что-то добавить, тут же спокойно закрыла книгу и вышла из комнаты, оставив меня наедине со своими мыслями. В этот момент, думаю, я ненавидела ее даже больше, чем собственную мать, ненавидела так сильно, что мне хотелось прямо сейчас оказаться на ее похоронах и смотреть, как люди бросают горсти земли на крышку ее гроба и жалостливо смотрят на меня, рассуждая о том, какая это большая утрата.  

Спустя минут десять представления того, как мой мир станет лучше, если эта женщина умрет, я выдохнула и встала со своего кресла. Я всегда старалась после бурного порыва эмоций подумать об этом «со стороны», не бросаясь в какие-то чувства, а просто сухо рассуждать, насколько это возможно, конечно. За свою недолгую жизнь я поняла, что именно это меня всегда и спасало. Причем я уже так натренировалась, что могла спустя небольшое количество времени после очередной невыносимой ситуации спокойно все обдумать и оправдать чужие слова и поступки, которые иногда даже и оправдания не заслуживали. Но, думаю, если бы я так не делала, то жилось мне гораздо сложнее.  

Я подумала, что такие ситуации с Александрой возникают только потому, что нормальных ссор с матерью у меня не было, а для людей моего возраста очень важно иметь подобные ситуации. Такими, как мне тогда казалось, логичными рассуждениями я закончила оправдывать нас двоих и спокойно приняла тот факт, что пока это что-то неизменное в моей жизни, и не настолько нетерпимо, как я могла раньше считать.  

Когда я завершила свой анализ, было уже четыре часа. Я вышла из зала и направилась в свою комнату делать домашнее задание и ждать, когда придет мать с работы, и мы будем втроем ужинать.  

Домашнее задание как обычно было многослойным, я расправлялась с предметами по очереди и не замечала, как бежит время. На самом деле, в моей прошлой школе домашние задания были достаточно легкими, и на них в день уходило не больше часа, но с этого года я училась в лицее, и поэтому мне приходилось проводить иногда три часа только для того, чтобы изучить одну тему по истории, проанализировав и структурировав информацию так, как было положено, и как хотелось мне. Это, кстати, было очень интересной отличительной чертой нашего лицея. Хоть и давали какие-то рамки для заданий, но личный подход ценился больше всего, и поэтому очень часто ученикам повышали баллы за нестандартный подход к решению той или иной задачи, пусть и итоговый результат оценивался бы ниже, если бы они сделали это самым простым и привычным алгоритмом, который еще наши родители в своё время успели использовать множество раз. И такие случаи были действительно нередкими, потому что все ученики здесь были еще более интересными, чем учебное заведение. Я даже иногда думала, что хожу на уроки, потому что мне нравится слушать ответы ребят, которые словно все иностранцы, и, исходя из собственных культур, имеют такой разный подход к учебе в целом.  

Как обычно, в восемь часов вечера эта женщина уже тихонечко накладывала на стол вместе с Александрой, и, как обычно, они вели беседу о погоде и о самых важных новостях сегодняшнего дня. Как бы я ни хотела, но ужинать всем вместе – было больше, чем традиция в этом доме. (Хоть и «традиция» имело здесь ровно такое же значение, что и «верность» для Иуды). Я же всегда с теплотой вспоминала те дни, когда кто-то был занят, и поэтому этот обычай мог сместиться каким-то другим делом. Неважно каким.  

– Добрый вечер. Мы как раз готовимся к ужину. – мать сразу же отреагировала на мое появление в дверях кухни. – Ева, достань вилки и ножи, пожалуйста.  

Моя мать была довольна высокая и стройная женщина, от нее всегда приятно пахло, а сама она была очень даже естественной в своем теле и образе. Я заметила, что при любых ее действиях в обществе большинство засматривалось на ее руки, точнее на то, как умело и красиво она ими управляла. Пальцы были тонкие, но назвать их ветками или палками даже язык не поворачивался, скорее при наблюдении за ее руками в голове тут же всплывало слово «утонченные», а глаза так и застывали на них.  

Послушавшись ее, я разложила три ножа и три вилки на уже закрепленные за нами места. Потом мы еще немного потратили время, разложив все остальное. Все это время Александра и мать разговаривали о недавнем происшествии: какой-то мужчина спас щенка из ледяной реки, но сам выплыть не смог – утонул. Видимо, из-за низкой температуры ногу свело, поэтому не смог вернуться на берег. В школе тоже слышала, как несколько ребят это обсуждали. Некоторые говорили, что он настоящий герой, потому что спас бедное животное даже ценой собственной жизни. Но большинство все-таки не считало, что жизнь собаки равноценна жизни человека, хотя мне казалось, что вопрос-то и не в этом был.  

– Всем нам Бог дает столько, сколько положено, а этот мужчина отдал свою жизнь ради Божьей твари. Это проявление великой любви. – мать подвела итог его поступка, с твердым голосом оценила его как героя, видимо.  

– Да, не всякий человек может осознать то великое и бескорыстное дело, которое этот мужчина совершил! Это настоящая жертва. – Александра недалеко ушла от матери и тут же согласилась с ее «мыслями».  

После этой истории мы еще немного посидели в тишине, что должно было быть естественным. Молчать в присутствии близких людей – это ли не самое простое дело для человека? Но тишина для нас висела тяжелым воздухом, который мешал всем спокойно наслаждаться едой и заставлял чувствовать себя неправильно.  

Натянутая пленка воздуха разорвалась вопросом матери, которая в это время разрезала курицу на тарелке.  

– Ева, как дела в школе? Что нового?  

– Все хорошо. Сегодня писали проверочную по биологии. А на английском выступали с докладом. Вся группа получила отлично, и Елене Андреевне очень понравилась наша презентация. – так я спокойно рассказывала все события в школе, добавляя небольшие комментарии, чтобы мои ответы не казались совсем уж картонными.  

В ответ, как обычно, был получен кивок, который, собственно, ничего не значил. Ни гордость, ни радость, ни «так и должно быть всегда» (о чем иногда могла пооткровенничать мне одноклассница, которая старалась особенно сильно, чтобы получить заветное внимание и одобрение своих родителей). Этот кивок был просто механическим ответом, не более. Иногда я думала, что зря это поняла.  

– А на какую тему вы делали доклад? – спросила Александра.  

Я часто оставляла в своих ответах очевидные пустые места, чтобы им было не сложно придумать вопрос и продолжить нашу беседу. Грустно становилось только от того, что каждый здесь это понимал.  

– Мы сравнивали политические системы Британии и США, каким образом они установились, и какое влияние было наиболее значимым.  

– Очень интересно. Но должно быть очень сложно.  

– Да, но каждый со своей частью справился.  

Кажется, вопросы Александры на этом закончились, поэтому инициативу снова взяла мать.  

– А у Танечки как дела? Как она поживает?  

– Таня не пришла сегодня, потому что участвовала в конференции по робототехнике. Сегодня был первый этап, а через неделю будет заключительный. Она мне писала, что ей все очень понравилось. Завтра, думаю, подробно расскажет. – я слегка улыбнулась, представляя, как на переменах буду слушать интересные рассказы.  

Таня была моей близкой подругой. Мы познакомились на вступительных испытаниях в лицей, потому что нам случайно выдали один и тот же «уникальный» номер. И когда в комиссии пытались разобраться, мы обсуждали недавно вышедший сериал, прошлые школы, увлечения и многое другое. Почему-то неловкость пропала уже после пяти минут разговора, что редко бывает при общении с новыми людьми. Так что я была очень рада, когда узнала, что Таня тоже прошла отбор. Сейчас я, конечно же, понимаю, что иначе и быть не могло.  

– Тогда удачи ей, пусть все получится.  

Тут Александра сказала, что недавно встретила свою школьную подругу, и стала вспоминать, что их связывало, и как их встреча прошла. Мать же активно участвовала в этом рассказе, задавая вопросы, которые незаинтересованному человеку в голову не придут.  

Первой встала из-за стола мать и начала собирать все тарелки, мы с Александрой принялись ей помогать и неспеша все аккуратно убрали, помыли посуду, и каждый направился в свою комнату.  

Зайдя в комнату, я посмотрела на часы. Восемь часов сорок минут. Сегодня она точно придет –стучало в голове еще с начала ужина. Все привычные размышления стирались этим беспощадным предложением, а сама голова становилась тяжелой, словно каждая буква в этих словах весила не меньше килограмма. Мне осталось только дождаться, когда дверь медленно откроется, и время в этой комнате для меня остановится. К счастью ли, но у меня уже был отработанный и слаженный механизм, который я доставала из своего ума в такие моменты. Сейчас нужно сконцентрироваться на книге, которую я недавно читала. Нужно думать, что произойдет с героями дальше, или придумать альтернативные вселенные для них. Что, если бы они учились в школе? А что, если бы некоторые были полицейскими, а остальные работали в мафии? Как бы герои тогда справились с явным конфликтом, и кто из них принес бы в жертву свои убеждения… Я медленно начала погружаться в их историю, отрываясь от реальности и того, что меня ждет.  

Через двадцать минут дверь отворилась, мать вошла и закрыла ее за собой.  

Она прошла к окну и села на стул. Тут же, переведя взгляд на меня, начала говорить.  

– А ты ничем со мной не хочешь поделиться? Может, что-то кроме уроков? – она попыталась улыбнуться, облокотившись рукой на подоконник.  

Больше всего меня удивляло, что все эти слова и жесты даже не имели прямого значения. Они были необходимы, чтобы заполнить время и сказать: «я хорошая мать», «мне важна твоя жизнь», «я действительно понимаю, что такое отношение дочери и матери». Но на деле, хоть она и правда меня слушала, и даже запоминала все, что я ей рассказываю, участия или хоть какой-то вовлеченности все равно не было. Хотя я думаю, что если бы кто-то слушал наши разговоры, то у него не появилось бы и мысли, что с нами что-то не так. Обычная семья, ничего странного.  

– Да, вроде, нет, все так же. Уроки, домашнее задание и секция по волейболу. Через месяц соревнования, мы к ним готовимся. Тренер говорит, что мы можем претендовать на победу в этом сезоне! – я улыбнулась, повернувшись в сторону матери.  

– Молодцы. Надеюсь, у вас все получится. – она помолчала секунд тридцать, в которые я просто сидела в томительном ожидании и смотрела на собственные руки, а потом, наконец, решившись, она начала говорить. – А мне вот вчера снился сон. – мать отвернула свой взгляд от меня и посмотрела на небольшую фотографию в рамке на столе. – Мне приснилось, будто мы с тобой отправились в поход вместе с группой. Мы разбили палатки и, пока все готовили ужин, решили убежать поближе к реке, посмотреть на птиц… Да и вообще оглядеться. – она подняла глаза на меня. – А потом начался пожар. Все произошло так быстро, что я даже не успела опомниться. Смотрю по сторонам: все бегут, толкаются, откуда-то взялась большая толпа, которая потащила меня с ними, я даже не могла шевельнуться в этом огромном потоке, тело само неслось. Оборачиваюсь, пытаюсь остановиться, но все бесполезно, даже дыхание захватывает. Опомнилась я, когда уже мы были внизу возле деревни, а пожарные машины проезжали мимо тушить пожар. Я понимаю, что тебя рядом нет. Так страшно становится, ничего поделать не могу. Обратно не вернуться… А через секунду я уже дома, прибегаю к тебе в комнату, ты спокойно сидишь, занимаешься.  

Иногда мать приходила ко мне со своими снами, рассказывала какие-то сюжеты. Думаю, она сама все понимала уже давно, но в такие моменты становилось особенно мерзко. Сон… Она ведь еще сильнее надо мной издевалась.  

– Так странно. Откуда взялась толпа, если там группа людей была в походе? Обычно ведь ходят человек десять-двадцать. – мне не хотелось ничего отвечать, но слова сами вырвались из моего рта.  

– Сама не знаю… Просто появилась, и я уже в ней оказалась. – она проговорила это даже с какой-то грустью и ненатянутой искренностью, словно и правда переживала этот сон.  

– Похоже на сюжет какого-то фильма, только названия не помню. Но что-то такое точно уже было, может, потом вспомню. – не отводя взгляда от той же рамки, я спокойно проговорила ответ, не такой, конечно, который от меня ожидали, ну и ладно, мне уже более, чем все равно.  

– Да, наверное, – медленно ответила она. – страшный сюжет получился.  

Она еще недолго посидела, все так же продолжая смотреть на рамку, а затем неожиданно быстро встала и пошла к выходу.  

– Спокойной ночи. – она взглянула на меня и удалилась в свою комнату.  

Я осталась сидеть на месте, не понимая, почему все так получилось. Обычно ведь было по-другому, конец всегда был одинаков, что же сейчас? Я не могла ничего понять. Сердце стучало так же громко, как и мысли в моей голове пытались толчками вырваться из нее. Почему она ничего не сделала? Так ведь не бывает. Она шла сюда за одним, это должно было случиться. Почему так? Почему? Что произошло? Может она, все-таки, вернется? Это какая-то новая уловка?  

Поток страшных для меня мыслей не прекращался. Как это могло измениться, мне не давало покоя.  

Утром зазвенел мерзкий будильник. Поспать так и не удалось, хотя после таких вечеров я засыпала очень быстро, но сейчас, очевидно, все в моем мире перевернулось, и стало неустойчивым, пошло не так. У меня в голове не держалось ни одно объяснение, да и казались они все недостаточно подходящими. Я не могла ничего уложить в голове.  

Но со звонком будильника я решила оставить эту затею и пойти в школу, не думая о не произошедшем. Попытаться отвлечься и пребывать в тех мыслях, которые отведут меня подальше от туманных и невероятно пугающих ночных размышлений.  

Главное сейчас было собраться и, спустившись вниз, спокойно попрощаться.  

Сборы в школу заняли тридцать минут, и в семь сорок я уже выходила из своей комнаты.  

Утром мы не завтракали все вместе, потому что от завтрака меня сильно тошнило. В семь лет мне поставили диагноз «острый хронический холецистит». Я придерживалась специальной диеты с этого же возраста. Хоть, конечно, все это и называется диетой, но в целом ограничений немного, и все не так строго, как обычно бывает. Только по утрам у меня от еды рвота, и из-за этого мой первый прием пищи приходится на часов одиннадцать или двенадцать уже в школе.  

На самом деле, когда мне поставили диагноз, я почувствовала какую-то приятную легкость в теле. Я тогда не поняла, почему на душе так спокойно, ведь с моим телом что-то не в порядке, и жить мне с этим всю жизнь, но сейчас я понимаю, почему меня обрадовала эта новость, да и отношение к моей болезни спустя столько лет не изменилось.  

Все, конечно, зависит от заболевания, но мне очень нравилось болеть. Обычно люди считают свои болезни чем-то невероятно ужасным, что делает их неполноценными, лишает нормальной жизни и приносит как физическую, так и душевную боль. Но чаще люди, которые сокрушаются о тяжести своей болезни, больше остальных считают ее своим достоянием. «Меня жалеют, обо мне заботятся, считают сильным человеком, раз я могу жить с этим» – примерно так они думают, и болезнь им приносит особое удовольствие. Наверное, об этом много можно рассуждать и разбираться в деталях, дойдя до того, что именно такие люди несчастнее любого живущего, но я не хотела в этом копаться. Однако мое удовольствие отличалось. Оно было в том, что болезнь дает мне некоторую свободу. Иногда, мне кажется, что я сама выбрала этот диагноз, чтобы моя жизнь была устроена именно таким образом.  

С такими мыслями я подошла к лицею и, соединившись с потоком школьников, прошла в гардеробную. Надев сменные туфли, я направилась в класс математики на третьем этаже. Сегодня на алгебре мы писали небольшую проверочную, а в остальное время изучали новую тему. Хорошо, что учительница, преподавшая у нас, была самым настоящим Месье Матье из фильма «Хористы». Думаю, даже если бы у нас был ученик, который не хотел понимать, и он бы понял. Благодаря таким учителям контрольные и другие ситуации, которые были направлены на проверку наших знаний, не были таким стрессом, как в предыдущих учебных заведениях. Здесь ладошки не потели, когда нам сообщали о новой проверке. Скорее, это было чем-то само собой разумеющимся, к чему все ученики уже были готовы.  

Уроки проходили как обычно – спокойно. После трех уроков я пошла на обед с классом. Как раз в очереди и, пока мы ели, Таня рассказывала про конференцию. Таких горящих глаз я давно у нее не видела! Я очень была за нее рада и активно слушала ее историю.  

После столовой у нас был урок искусства, на котором трое моих одноклассников представляли доклад про художника Павла Андреевича Федотова. Они предоставили его биографию, работы, объяснения разных фактов его жизни и творчества, и все это шло через их личный анализ, который, очевидно, получился очень целостным, но тем не менее, иногда был слишком субъективным. В целом, рассказывали они очень интересно, соединяя, казалось бы, несвязанные вещи в одно целое, и поэтому большинство фактов осталось в моей голове. Потом, конечно, эти факты превращались в потоки рассуждений, которые нитью связывались с моей жизнью или моими наблюдениями. За это я и любила такие выступления.  

Из школы я пошла с Таней, и по пути мы зашли в небольшой буфет возле библиотеки напротив. Пока мы обсуждали сегодняшний день, к нам подошел наш одноклассник. Он незаметно встал за спинами и попытался присоединиться к нам.  

– Неплохую презентацию о творчестве Федотова сегодня сделали. – он проговорил это ровным голосом, видимо, чтобы мы несильно испугались.  

Мы, конечно же, все равно с испугом обернулись, и Таня даже сделала ему шутливое замечание.  

Думаю, мы все хотели это немного обсудить, потому что каждый имел свое мнение на этот счет. Мне нравилось слушать других и узнавать их отношение к какой-то истории, потому что у всех нас был разный опыт и разные характеры. От того и воспринимали мы все по-разному. Иногда мысли других людей давали мне больше пищи для размышлений, чем сама история, поэтому обсуждать такие вещи часто было полезнее и интереснее самостоятельного обдумывания.  

– Да, я вообще немного про его жизнь знала, но меня удивило то, как он сам к своему творчеству относился. Через картины я этого не поняла, если честно. – Таня почти сразу же ответила, развернувшись к говорящему.  

– Да-а-а, – я медленно протянула, собираясь с мыслями, чтобы то же сказать свое мнение о докладе. – я подумала, на самом деле, что, может, его творчество и погубило. Из-за того, что он стал по-другому смотреть на мир. Иногда это еще «профессиональной деформацией» называют. Федотов стал видеть что-то большее. А это «большее» сломало его психику.  

Одноклассник посмотрел на меня, и не скрывая интереса, начал говорить.  

– А вот мне, наоборот, кажется, что он сошел с ума не из-за творчества. Оно как раз таки продлило его жизнь. – он ненадолго покосился на прилавок, но потом вернул взгляд к нам. – Я имею в виду, что он не сходил с ума, потому что старался видеть в жизни не то, что ему показывало его сознание. И творчество помогало ему видеть то, что он хотел и старался видеть. Но когда человек больной, очень сложно смотреть на мир против своей болезни или же психики. Мне кажется, он просто уже устал идти против себя и перестал пытаться, поэтому и свихнулся. Вывернул то, что было где-то глубоко, если можно так сказать. – он снова задумался, но тут же продолжил. – Федотов сошел с ума не потому, что разучился видеть красоту и смысл в обычной жизни, а потому что уже устал это делать. Вот голова и не выдержала, он слишком сильно пытался не замечать очевидное. По крайней мере для себя.  

Я задумалась над его словами, а он продолжал.  

– На самом деле, он мне просто мою бывшую учительницу по информатике напомнил. Она мне всегда казалась такой умной и чуткой женщиной, которая с пониманием относилась к каждому ученику. А в апреле прошлого года она убила своего ребенка и себя. И вот странно же, жили они в разное время, и ее при должном лечении можно было спасти, но она всеми силами убеждала себя в «нормальности» мира в ее глазах.  

– Ого-о-о. Какой ужас. – проговорили мы с Таней.  

– Я слышала эту историю, но думала, что это одна из таких историй, где женщина сошла с ума после родов. Не думала, что все так.  

– Сыну уже пять лет было, когда это случилось. – он проговорил это спокойным голосом без капли грусти или оценки этого случая.  

– Может, конечно, и так, но мне всегда казалось, что творческие люди все больные в какой-то степени. Так что, думаю, ты прав. Он сошел с ума не в тридцать шесть лет, он всегда был сумасшедшим. А творчеством он с этим сумасшествием боролся, пусть и не очень успешно, как оказалось. – Таня проговорила свои слова очень быстро. (Интересно, она правда была с ним согласна? ) – Мы, кстати, недавно с мамой ходили на спектакль, где Есенина в каком-то странном свете показали. Я ничего не поняла, а потом оказалось, что это его внутренний мир так режиссер представил. Ну жутко, конечно, это все было, особенно кони… – Таня вернула разговор в привычное русло к обычным сумасшедшим.  

У Тани и мама, и отец были люди с гуманитарным складом ума. Причем самым высоким. С тем складом, о котором думают, когда слышат «творческие люди». Ее мама играла в театре, а папа писал пьесы. У них даже история знакомства прямо как из книги. Они оба очень чуткие люди и, если у Тани что-то случалось, они сразу же это понимали и поддерживали ее. По-своему, конечно. Таня же вообще никогда их работу не понимала и не очень любила спектакли и прочее искусство. Ей не нравилось, что все оно до безумия неточное, что для каждого человека свой взгляд, и можно говорить, что угодно, даже если сам так не считаешь. Она даже рассказывала, что раньше ее это сильно раздражало. В общем, генетика сыграла злую шутку! Но все равно они друг друга очень любили. Я, конечно, знала об этом всем со слов Тани и ее намеков, но мне казалось это абсолютной правдой.  

Дальше мы уже пошли все вместе и обсуждали что-то очень обыденное. Я даже не запомнила, что именно.  

– Я тогда пойду, у меня тренировка уже через сорок минут. – пока мы проходили остановку напротив церкви, я попрощалась с ребятами. – Пока! Удачного вечера!  

– Пока. – проговорили они оба. – Успешной тренировки!  

Я оставила Таню с одноклассником и села в только что подъехавший автобус.  

Тренировка прошла как обычно, но на всем ее протяжении мои мысли были заняты Федотовым. Неужели он правда пытался во всем видеть что-то чистое и настоящее? Пытался понять людей и то, почему наша жизнь такая? То есть он сам так ее не видел, а просто пытался, скрывая от всех свой истинный взгляд на мир, может, даже от самого себя, как сказал одноклассник?  

Разные идеи и гипотезы об этом художнике не отставали от меня, и когда я вернулась домой. Я провела в своей комнате около часа, занимаясь делами и одновременно погружаясь в мир Федотова.  

Я очнулась от мыслей, когда услышала, что дверь открылась. Слишком много времени я провела в размышлениях и даже забыла про возникшую в доме проблему.  

Тут же до моего уха донёсся разговор из гостиной.  

– Сегодня день был такой тяжелый, на работе будто все с ума посходили. Даже чай не успевала попить.  

– Ой, скорее идите ванную, я уже все приготовила. Потом поужинаем.  

Иногда мне было тяжело слышать, как тепло они общаются. Как искренне интересуются делами друг друга, заботятся, внимательно слушают долгие бессмысленные рассказы. Все это возвращало меня к мысли, что на самом деле она способна на такие чувства, способна дарить любовь другому человеку, но выбирать, кого любить, видимо, не в ее силах.  

Ужин и оставшийся вечер прошли как обычно. Ни мать, ни Александра ничего странного не делали. Наоборот, все было очень предсказуемо, но никакую уже порядком накопившуюся тревогу это не убирало. В любой момент я была готова встать и закричать о вчерашнем поведении матери и о не случившимся деле, которое точно должно было произойти. Но, к сожалению, или счастью, все, что происходило до этого, никогда вслух не говорилось. Да и моя мать знала, что я никогда никому не расскажу. Даже себе не позволю вслух произнести. Видимо, от того она и смогла так поступить.  

Но вот что это означало, и что должно было предвещать, мне понять не удавалось. Ложась в кровать уже полностью обессиленная, окутанная собственными жалкими мыслями, как толстым покрывалом, я пыталась погрузиться в сон, но тут же возвращалась в эту глухую и сотканную каким-то дураком реальность.  

Эта ночь тоже была не самой лучшей. Я постоянно просыпалась от кошмаров. Конечно, я хотела их утром немного обдумать, но так ничего и не вспомнила. К тому же, что там разглядывать, и так все мои страхи и опасения мне понятны. Поскорее бы все прояснилось. Эта мысль крутилась в моей голове каждый час, и все больше обрастала пугающими фантазиями о будущем, которое вот-вот должно было превратить мою спокойную и предсказуемую жизнь в ужасную трагедию, где я была главным героем, что мне совсем было не по душе.  

В школу я сегодня собиралась особенно долго. Привычный отлаженный порядок действий забывался, а мысли в голове скакали с темы на тему. В собственном теле появилось чувство неудобства, как будто кожа была колючим шерстяным свитером, который хотелось поскорее снять и почесаться. Душ не помог избавиться от этого навязчивого чувства дискомфорта и избытка собственных движений рук и ног даже в покое. Поэтому выходила я из дома с полным ощущением бессилия.  

В лицее мы с Таней взяли доклад по истории про реформы Столыпина. Наша учительница любила давать проводить уроки нам, чтобы мы учились слушать друг друга и воспринимать не только речь учителя.  

Когда мы вышли из здания, Таня предложила сделать доклад сегодня, потому что в выходные и на следующей недели у нее не будет времени.  

– Если что, можем пойти ко мне домой, все равно мы обе ноутбуки не взяли. До дома идти минут двадцать.  

Я согласилась на предложение Тани и даже немного обрадовалась, что мы сделаем дело заранее. Обычно я выполняла все вовремя, тогда, когда необходимо. Но если у меня получалось сделать что-то за ощутимое время до «дедлайна», то я собой очень гордилась. Такое приятное чувство!  

Доклад мы делали почти весь вечер, потому что информации было очень много. Когда мы только начали, я даже не думала, что мы сможем уложиться в один день. Но мы все-таки закончили и он, с моей стороны, получился очень содержательным и интересным. Как раз для проведения урока.  

Пока Таня дописывала последний абзац, в комнату постучали. Я обернулась, а Таня, не отводя взгляда от экрана, проговорила:  

– Привет, пап! Мы с Евой пишем доклад по истории, почти закончили.  

Дверь отворилась, и в проеме показался довольно худой мужчина лет сорока, в узких очках, которые обычно никому не идут, но на нем они смотрелись очень органично. В одной руке он держал кофеварку, а другой схватился за дверную ручку.  

– Здравствуйте.  

– Добрый вечер, девочки. – сказал он легко и непринужденно, словно мы не первый раз вот так встречаемся в их доме. – Вы столько часов уже сидите, не хотите поесть? Инна приготовила курицу с овощами.  

Таня перестала печатать, но не повернулась к нему, а быстро проговорила:  

– Да, мы проголодались, через минут десять придем.  

Когда ее отец вышел, Таня продолжила писать текст.  

– Надеюсь, ничего страшного, что мы поедим с моей семьей?  

– Нет, конечно, я бы очень хотела курицу с овощами, ха-ха. – конечно, мне было неловко. Но только потому, что все это было в первый раз. Я не смущалась Тани, и ее родители не казались мне какими-то пугающими людьми, поэтому я не чувствовала, что заставляю себя отвечать согласием на их предложение.  

Мы спустились вниз и прошли на кухню. В нос сразу же ударил резкий запах мелисы. Таня всегда ассоциировалась у меня с этим запахом, но только сейчас я поняла, что это был запах ее семьи. Мелиса у них была всего лишь в чайнике, но, видимо, они ее так сильно любили, что сама кухня обросла этим ароматом, и никакая курица или другая пища не могла его перекрыть.  

Возле стола стояла женщина, которая выглядела совсем не так, как я ее представляла по рассказам Тани. Она была довольно низкой, пальцы немного толстоватые по сравнению со всем телом, а волосы свисали вниз толстой косой, как у русских барышень. В светлых штанах и мешковатой коричневой кофте я бы навряд ли дала ей и лет тридцать. Таня никогда не говорила, какие именно роли она играла, но сейчас, кажется, все стало понятно.  

– Ева, здравствуйте! Я как раз всем накрыла, сейчас только вилки еще достану. – мама Тани сразу же приветливо улыбнулась и гостеприимно позвала нас к себе. До чего же она красивая. Все ее движения были настолько естественными, что мне бы в жизни не подумалось, что эта женщина может притворяться.  

Когда мы все сели по местам, Таня задела мою руку и тут же принялась за свой ужин.  

– Как дела в школе? Что интересного произошло? – отец Тани, разрезая курицу, начал нашу беседу за ужином.  

–Да, ничего такого-о-о. – Таня потянула последнее слово, пытаясь вспомнить хоть что-то. – Вообще неделя очень скучная выдалась. Даже нечего и рассказать.  

– Ну, на уроках, конечно, интересно. Как обычно, работаем, разбираемся все вместе, но все как всегда. Сплетен вообще никаких. – Таня быстро объяснила «скучную» для нее неделю.  

– На уроках по физике мы, кстати, сейчас разбираемся с электромагнитной индукцией, и учительница сказала, что у нее мы такой первый класс, который так быстро понял эту тему. Ха-ха, раньше только, наоборот, ото всех учителей слышалось. – Таня решила сравнить две школы.  

– Осталось только отложить эту тему под корку. – повторила я любимейшие слова учительницы, подмигнув Тане.  

– А как вообще атмосфера в школе, никакие классные поездки не намечаются или мероприятия? – мама Тани после большого количества кивков на наши слова решила то же не молчать.  

– Слух прошелся, что директор планирует общий выезд на природу тремя классами. С палатками, гитарами и всем таким. Мы, конечно, надеемся, что это правда.  

– Вроде, еще сказали, что это на два дня и должно быть похоже на настоящий турпоход. – я поддержала слова Тани.  

– Вау! Очень классная идея. – папа Тани, кажется, был в восторге. А вот ее мама, наоборот, не сильно этой идеей воодушевилась.  

– Мам, если у тебя есть какая-то неприятная история про поход, то можешь рассказать. – Таня не стала дожидаться пока ее мама «созреет» и сразу спросила то, что было написано у нее на лице.  

– Как-то однажды с классом, когда я еще в Сибири жила, мы поехали в лес на три дня. И мы попали в какой-то особый пик насекомых… Хуже времени просто не придумаешь! Нас так гнус искусал, что мы потом все еще неделю дома чесались. – Танина мама немного вздрогнула от воспоминаний «приятного» отдыха.  

– А почему вы сразу домой не поехали? Видели же, что невозможно с насекомыми справиться. – Таня задала вполне логичный вопрос и перевела взгляд на свою маму.  

– Ох, доченька, если бы я знала. Ну это нам, детям, плохо было, а вот учителям, которые с нами поехали, было хоть что. Они еще любили повторять: «ничего страшного, всю кровь все равно не высосут».  

– Как-будто в этом проблема. – добавила я.  

– Именно! Было сложно даже находиться на воздухе, мы сидели все в платках, а если выходили, то полностью закутанные в одежду, в очках, все свободные участки мазали, а они все равно умудрялись нас кусать. Да еще так больно…  

– Ну, их педагогический состав как на подбор, ты же знаешь. Так что тут, думаю, нас ждет интересная история про первый поход. А вдруг еще и понравится! Э-э-х! Походы — это же вообще отдельная романтика. – Танин папа с оптимизмом развернул историю про поход.  

– Это все равно пока что только слухи, ничего официального. Так что ждем подтверждений. – Таня вернулась к еде.  

– Ева, а какие Вам предметы больше всего нравятся? – папа Тани снова взял на себя инициативу в разговоре.  

– Ну, я пока не сильно понимаю, что мне нравится. В прошлой школе мне больше всего математика нравилась, но оказалось, что это просто учитель такой хороший был. А здесь все учителя с энтузиазмом, и сложно не интересоваться каким-то предметом. Пока все нравится. – когда я отвечала, поняла, что ответ слишком расплывчатый, и все-таки нужно что-то выделить. – Ну, химия с литературой, думаю, все-таки больше всего.  

– Ой, интересно. А искусство Вам нравится? Вы, вроде, сейчас Федотова проходили?  

– Пап, мы не проходили Федотова. Мы девятнадцатый век проходим, а наши одноклассники выбрали на тему доклада Федотова, просто захотели. – Таня своевременно поправила отца.  

– Да, там тоже всегда занимательные уроки. Я до этого почти не интересовалась живописью или скульптурой, но оказывается это очень удивительный пласт нашей жизни. – я прервалась, и подумавши спросить (Когда, если не сейчас? ), продолжила. – А вы что думаете про личность Федотова?  

– Ну-у-у, он писал очень философские картины, которые веселили людей и одновременно заставляли их почувствовать что-то тяжелое на душе. – Танин папа задумался на мгновенье. – Вообще, он родоначальник критического реализма и не пытался обличить общество или же развернуть человеческие пороки, а просто рисовал жизнь такой, какая она есть на самом деле.  

– Но сама биография у него, конечно, очень интересная. За такую короткую жизнь столько великого сотворил. В духе настоящего русского гения.  

Я решила продолжить.  

– А вы думаете он сошел с ума, потому что разучился видеть красоту в такой реальной жизни, или же он все это время пытался увидеть красоту неидеального мира, но так до конца в это не поверил и устал себя обманывать?  

Оба сидящих взрослых задумались.  

– Знаешь, мы когда в институте его картины проходили, мне не показалось, что он себя обманывал или что-то в этом роде. Мне кажется, он был искренен в своих картинах. Но вот спустя столько лет жизни, я уже в этом не уверена. Иногда люди так ловко обманывают самих себя, заставляя думать, что они настоящие, хотя глубоко в них спрятано истинное лицо, которое таким подавлением все равно никак не уберешь… В общем, я хочу сказать, что всякое возможно. Но его картины все равно самое лучшее отражение той части общества, которая живет в каждом уголке России. – мама Тани дала свой ответ. Он, конечно, был обдуманный, но все-таки ничего нового мне ее мысли не дали.  

– Да, я в целом согласен. Он, может, и прятал свое расстройство с помощью творчества, но разве есть ли большая разница между сумасшествием вопреки творчеству или из-за него. – он проговорил это, глядя в тарелку. – А вот что интересно, так это как Крылов показывал эту часть общества своими метафорами!  

Остаток ужина мы провели в обсуждении Крылова, недавно вышедшего фильма и нашего доклада по истории.  

– Сейчас я принесу твой портфель, ты пока можешь автобусы посмотреть отсюда.  

– Может я подвезу вас? Ева, Вы не против?  

– Нет, мы прогуляться еще хотим. Да, Ева? – тут же прервала своего отца Таня.  

Я одобрительно кивнула и сказала, что не мешало бы прогуляться после ужина и подышать воздухом. Я была очень рада прогулки после встречи с родителями Тани.  

Таня убежала в комнату, а ее папа снял мою куртку с вешалки и аккуратно развернул ее, чтобы помочь мне надеть.  

– А мне все-таки не кажется, что он просто сдался в борьбе с собственной психикой. Он видел мир настоящим, какой он есть на самом деле, без всяких прикрас и пытался полюбить его таким, с изъянами и недостатками. Но любить такое отвратительное место, в котором мы живем, и любить таких невероятно пустых и мелких людей все равно долго не получится. А он не мог не замечать того, что обычные люди и за всю жизнь не увидят.  

Я лишь кивнула в ответ, отведя взгляд в сторону и удивившись тому, что он на самом деле задумался над моим вопросом.  

Попрощавшись с родителями Тани и поблагодарив их за вкусный и приятный ужин, мы вышли из квартиры.  

Выйдя из дома, мы пошли вдоль Большой улицы до остановки. Ветер хоть и был очень холодным, но почему-то ничего внешнего я не чувствовала. Словно я шла в вакууме, никаких ощущений на коже. Совсем.  

Но вот внутри я ощущала все очень остро. Конечно, мне нужно было все обдумать, «проговорить» про себя, чтобы хоть немного разобраться в этих мелких иголках, которые сильно впивались в мое сердце, но сейчас я лишь пыталась просто идти со своей подругой.  

– Надеюсь, было не слишком неловко. Они обычно еще более странные, но сегодня очень даже милые были. – Таня улыбнулась и подняла голову на вверх. – На самом деле, они давно хотели с тобой познакомиться.  

– Нет, все в порядке. Они такие интересные и приятные! У вас, наверное, всегда такие душевные вечера.  

Сейчас я уже была готова разрыдаться. Но это там, где-то глубоко в душе, где никто моих слез не увидит. Даже я сама. Там, где чувства не ощущаются, а превращаются в головные боли или кошмарные сны.  

Последние дни дались мне крайне тяжело, а этот вечер словно проколол все пакеты с запертым воздухом, которым я еще могла дышать. Именно сейчас мне все казалось таким безвыходным, а неспокойствие в душе достигло своего апогея и звоном отдавало в ушах.  

– Да, когда они не заняты обильно новыми проектами, то мы играем в игры по выходным и обычным вечерам. Раньше еще смотрели фильмы, но у нас слишком разные вкусы, а детективы и разные «настолки» всем нравятся. – Таня улыбнулась.  

– Знаешь, мы раньше очень не ладили. – она неожиданно начала этот разговор. – Я даже целый год у бабушки жила, потому что не могла их выносить. Не знаю, что это было, может гормоны или половое созревание так прошло, но я просто не могла их видеть.  

Думаю, Тане от родителей передалась огромная способность чувствовать других людей. Хоть она и сама чувства выражала неумело, но других могла понять с одного взгляда. Я часто об этом думала. Она всегда все понимала и от этого, наверное, тянулась ко мне.  

– И как ты обратно вернулась? Что поменялось? – я не стала узнавать о причинах такого отношения и разлада в семье, пока что мне хотелось, чтобы она оставила это у себя. Да и вопрос о воссоединении намного лучше вопроса о том, как этот разлом произошел.  

– Мы очень долго и много говорили, и я рассказала им все, что копилось в моей душе, если так можно сказать. – Таня нервно хихикнула. – Ничего необычного, так все и решается. – она немного ускорила шаг. – Я, конечно, очень долго с этим собиралась, но в итоге все оказалось во много раз лучше, чем я представляла. Все получилось так, как надо, думаю.  

– Даже представить не могу, как тяжело было вам всем решиться и честно говорить друг с другом. Вы такие молодцы, что справились! – я очень надеялась, что моих слов достаточно для ответа на ее откровение.  

На самом деле, мне было очень приятно услышать от Тани такую личную историю. Я, конечно, не ручалась, но мне казалось, что она ее никому не рассказывала, и что более важно: не пыталась поделиться со мной, чтобы услышать мою. Думаю, этим она просто хотела показать, что ценит и любит меня. Почему-то именно сейчас я смогла почувствовать, что у меня есть настоящая подруга. Благодаря ее словам мне даже стало спокойнее на душе. Кажется, это была поддержка. Своеобразная и в нашей ситуации единственная возможная, но именно та, в которой я так остро нуждалась, хоть и не могла себе признаться.  

Попрощавшись около остановки, я села в автобус и тридцать минут ехала, пытаясь структурировать свои мысли, в которых очень ясно выбивалась одна самая большая и важная.  

Я вышла из автобуса и быстро побежала до дома, проскальзывая мимо проходящих людей. Мне так сильно хотелось поскорее оказаться там. Спустя несколько минут я, конечно, перестала бежать, но шаг все равно был быстрее обычного.  

Я зашла домой ровно в десять часов. На кухне горели только ночные лампы, а со второго этажа не доносилось не звука. Но пока я снимала ботинки, наверху лестницы появилась моя мать. Она почему-то долго смотрела в мою сторону, но потом, очнувшись, сказала:  

– Добрый вечер, позанимались с Таней?  

– Да, приготовили выступление на урок по истории. На следующей неделе будем рассказывать.  

– Что-то рано вы взялись.  

Только она договорила последнее слово, я тут же ответила:  

–Да, на следующей неделе у обеих времени нет.  

Она зачем-то отвела от меня взгляд и голосом, чуть тише обычного проговорила:  

– А ты не хочешь поесть?  

– Нет, я поужинала у Тани. Курицу с овощами. – проговоривши на ходу, я удалилась в ванную.  

Я знала, что когда выйду из ванны, то она будет сидеть на кухне. Но пока я мыла руки, всеми силами пыталась представить, что ее там нет. Жуткая тревога охватила все мое тело, как в тот вечер. Я бы очень хотела остаться в ванной прямо сейчас навсегда. Стоять здесь вечность и смотреть на свои трясущиеся руки было приятной альтернативой тому, что ждало меня там, за дверью.  

Когда я вышла, как и ожидалось, она сидела на стуле, положив руку на стол и подперев ею голову. Ее пальцы нервно ходили по столу, а взгляд был направлен на вазу на подоконнике.  

Я неспеша прошла до графина и налила стакан воды, после сев на стул возле окна.  

– Ева, меня отправляют в командировку на три недели в другой город. Через неделю нужно будет ехать. Вы с Александрой пока вдвоем поживете. Ничего страшного? – она не отрывала взгляд от вазы.  

–Да нет, все в порядке. Справимся как-нибудь. – дежурная фраза, которую нужно было сказать.  

Мы сидели в тишине, но сейчас, я уверена, что мы думали об одном и том же.  

Она развернулась ко мне.  

– Сегодня утром я не стала брать машину и поехала на метро. В вагоне напротив меня сидела женщина с ребенком. Мальчик лет пяти, наверное. – мать отвела взгляд обратно на вазу. – Она смазывала ему руки увлажняющим кремом, потому что они были очень обветренные. А потом она нежно сжала их в своих руках и стала немного дуть на них.  

Она посмотрела на меня. Я бы очень хотела, чтобы она этого не делала, и я не видела бы этих глаз, полных непонимания и какой-то пугающей грусти, которая теперь витала по всей комнате.  

– Я… Я не помню такого у нас. – она опустила свой взгляд в пол.  

«Такого у нас никогда и не будет».  

Не думаю, что когда-либо видела ее такой. Такой беззащитной. Она всегда была в своих внутренних правилах и принципах, а сейчас словно оголила все и позволила себе в эту самую минуту на кухне нашего дома быть обычным человеком.  

Я не знала, что говорить. Сколькими бы кошмарами мне эта сцена не являлась, я оказалась в тупике и никак не могла отыскать верных слов. Да хоть каких-нибудь.  

– Мне очень жаль. – ее голос дрожал, а руки перебирали браслет, подаренный мной после окончания первого класса. Было время, когда я обманывала себя, но, к сожалению, я разучилась это делать.  

– Я всегда успокаивала себя тем, что можно прожить без материнской любви. Много детей в детских домах, много в семьях алкоголиков и наркоманов… Но смотреть на мать, которая притворяется любящей… Думаю, это хуже, чем все остальное.  

Я не могла в это поверить. Что она сказала?! Ее слова снова и снова пролетали в моей голове, а я пыталась понять, действительно ли она это произнесла, или все же это были мои мысли.  

Но если все-таки это сказала моя мать, если она правда произнесла такие вещи, то… Она ведь позволила сказать себе самую жуткую фразу, которую, думаю, даже не позволяла себе держать в голове, а поскорее старалась избавиться от нее. Но сегодня она смогла это сказать не только себе, но даже мне. Сердце стало бешено стучать, а сидеть уже было невозможно.  

– Прости, что не смогла тебя полюбить. – она заплакала.  

Впервые за всю мою жизнь, я увидела слезы этой женщины. Слезы. Разве она умеет плакать возле меня? Разве она умеет показывать свои настоящие чувства?  

Эти вопросы я задавала себе множество раз, но сейчас мне они казались настолько глупыми, что я хотела рассмеяться. Да она же просто человек, пусть и сложный, скрывающий неверное и живущий только по верному, она просто человек… Как и учительница по истории, как и библиотекарь, как и продавец в магазине, как и родители Тани, как и я… Она такой же человек со своими чувствами.  

Она все перебирала браслет в руках и, не в силах остановить слезы, которые капали на ее руки и ноги, не поднимала взгляда. А я не знала, что сказать. Мне казалось, что этого разговора никогда не будет. Почему он вообще происходит? Из-за этого тупого мальчика в метро с его маленькими ручками?  

Не может быть.  

Это не так, это не правда.  

На улице из-за туч выступила луна, и ее свет упал прямо на вазу, отражаясь узорчатым ковром на полу.  

– Я очень хочу тебя простить. – я произнесла это на выдохе. Эти слова – единственное, что всегда было в моей голове, но я всячески старалась избавиться от этой глупой мысли. Разве она заслуживала прощения? Разве я могла ее простить? Не знаю. Но это ведь правда, я хочу ее простить.  

Я почувствовала, как впервые моя голова была спокойна и чиста. И не потому, что я захотела, чтоб она очистилась, а потому что это действительно было так, без моих искусственных усилий.  

Какая же прекрасная ночь. Все мои домыслы, все страхи, все что меня волновало теперь не казалось безумным комом, который заглушал мою жизнь. Теперь это был просто заваленный шкаф, который мне по силам разобрать.  

Мысли перестали потоком литься в моей голове. Они остановились, и осталась только одна ясная, которая все время зрела в моем сознании, и которую я старательно пыталась отвергнуть, отогнать, не веря, что она может быть моей.  

Я не знала, что делать. Мы всю жизнь это игнорировали. Как сделать это сейчас? Я смотрела на эту женщину и понимала, что она просто не смогла полюбить своего ребенка. Мне вспоминалось свое детство, и я понимала, что она очень старалась, но сейчас она уже совсем измученная смогла признаться в самом грозном грехе, который отрицала всю жизнь.  

– Как ты думаешь, мы сможем что-то исправить? – я почувствовала, как руки похолодели, а глаза не могли оторваться от совершенного нового, но такого желанного вида собственной матери.  

– Может, пока мы произносим правду вслух, наш дом не станет лучше. Но так мы сможем больше не притворяться. Я не знаю, правда… Но я бы очень хотела попробовать жить без этого обмана.  

Тишина не была на удивление тяжелой. Мир не останавливался, а я чувствовала, как с каждой секундой мне легче дышать.  

Эти слова – последнее, что ребёнок мог услышать от собственной матери, но впервые за столько лет я почувствовала, что она у меня есть.  

Прямо с этой мыслью в горле появился тяжелый ком, а руки начали дрожать, тело как будто перестало слушаться. И уже через секунду мне стало не хватать воздуха, а по щекам потекли горячие слезы. Как давно я плакала?  

Впереди у нас тяжелый разговор. Точнее разговоры. Я не знаю, что будет дальше, и будет ли это «дальше» для нас, но я готова стараться и идти честным путем, хотя бы перед собой, хотя бы на этой кухне. Наш мир будет ужасным для любого человека, но он впервые имеет шанс стать настоящим для нас.