Сын вождя

Приземистые панки, едва ребята, лоснились надкрыльями кожаных жилеток. Чайновские замочки с латунными наклейками болтались на ожерельях из булавок, плыл на значках тополиный пух.  

– Штирнер, Торо, парижские мемуары батьки Махно и «Инструкция по ведению малой войны» Ганса фон Даха (адаптация для младшего и среднего школьного возраста), – самый хлипкий достал из рюкзака книги.  

Ирочка – истомленная библиотекарша зрелых лет – пересмотрела заерзанные тома на предмет урона, открыла Exel и вычеркнула наименования из журнала учета. Откуда-то из-за стеллажей появилась ее помощница щекастая Манька, она игриво пошутила о смерти и взяла книги, чтобы расставить их по секциям в алфавитном порядке.  

– Фух! Пора уже заканчивать, – сказала пышка, когда вернулась.  

Ирочка глянула на часы.  

– И правда. Засиделись мы с тобой. А нам еще на бал-маскарад. Вызывай такси. Я пока все выключу и закрою.  

Библиотекарши засуетились, улыбки – белозубые реки – будто смыли широкие поры и сухость кожи, ручки-ручейки охотно собирали буклетики по профилактике бытового сифилиса в читальном зале, где с утра проходила тематическая импреза среди практиканток молокозавода, метелочкой пробежалась Ира по портретам львовского классика Леопольда З. -М. и кондового чудика Тараса Мельничука.  

Они сошлись в пыльной подсобке на фоне сломанной мебели, стопок стендов и декоммунизированной литры, пластиковых мальв, картонок из картотеки, мраморных летчиков и неандертальцев до половины высоты потолка. На микрофонной стойке, горизонтально высунувшейся из хаоса, висели шикарные наряды.  

Манька напялила воздушное складчатое платье, практически римскую столу, которое закалывалась на плечике брошью с фейсом Силена. Цвет был красный и белый, оборочки золотые. На талии поясок-цепочка. Сардониксовые браслеты, серьги с гравированными камнями оттенка черного чая, слоистость перстней на пальцах.  

Она была Мессалина.  

Ирочка стянула коричневый шерстяной платочек, под которым прятались ее волосы. Затем надела красно-синюю юбочку-паутинку, исколошмаченную футболочку, чулочки, массивные лабутены и золотистый чокер. Лицо она обула в густой мейк-ап, а около глаза изобразила сердечко.  

Она теперь была Харли Квин.  

Милфлочки, каркая комплименты, включили сигнализацию и закрыли место работы. Они вышли в сумеречное фойе ДК. Журчал фонтанчик под мозаикой с мавкой, пестрела детская живопись с конкурса «Чуда Области». От лестницы, ведущей на второй этаж, где располагалась балетная студия, пылил яркий свет.  

Снаружи здания, ступив под бежевые кубоидные колонны, девочки сразу заметили такси. Рядом (ангел с зашитой заячьей губой) жевал табак молодой водитель.  

– Лакомый бедокурчик! – облизнулась Мессалина.  

И Харли Квин была с ней согласна.  

Авто хлынуло, как вспененный лимонад в горячее горло. Они шушукались на заднем сиденье, флиртовали, задавая каверзные вопросы об интимном, и шофер отвечал своим пассажиркам чисто и широко, без смущения, иронии и опаски. Мимо мелькал неон, лимонные фасады, трамвайные провода, знаки и направления.  

– Говорят, он занимается выращиванием масличного мака, – разошлась Харли о Мастере Бала, – и при этом увлекается криогеникой. Среди красных полей до неба стоят серебристые элеваторы, переоборудованные в ярусные морозильники, где в ожидании ядерного конфликта покоятся в криокапсулах праведники мира. Тогда программа включит режим оттаивания, монахи эти выйдут и построят нью-небо на принципах Анархии и Страсти.  

– Мы с его женой встретились на фитнесе. Она рассказала, что пишет кандидатскую по Эркюлину Барбену. Тогда я пригласила их в нашу библиотеку. У нас, знаете, много материалов есть по гермафродитам. Я – исступленная их фанатка.  

Шофер едва кивнул, охмелев лавированием меж рытвинами зелено-сиреневого асфальта. Дорога в сумерках тянулась дальше. Искры и пластик уступили место дачным домикам, оббитым вагонкой, угодьям подсолнуха и водонапорным башням. Потом буйные заросли сжали трассу, такси ныряло в тоннели веток. Под стеклоочистителями лопались толстые козявки, окропляя зелеными желудками ветровушку. Резиденция Мастера Бала находилось в коттеджном городке в приозерной лощине, и путь туда был не близкий.  

– Я пи-пи хочу, – рявкнула Мессалина.  

Шофер притормозил у обочины. Сквозь космы хмеля, висевшие на каких-то обрывках, виднелись витки колючей проволоки. Примыкающую к шоссе бетонку перекрывал шлагбаум.  

– Тут при советах был закрытый НИИ, – задумчиво произнес водитель. – Остались одни руины.  

– Как любопытно!  

Девочки выпорхнули из салона и, справив свои дела, загляделись на трамплин зари. Возвращаться к поездке им не хотелось.  

– Мы прогуляемся, – сказала Харли. – Ты завали мотор.  

Они поднырнули под шлагбаум и, дергая волосами, вприпрыжку понеслись по дорожке, взломанной корнями, как песочное печенье.  

Ветхие постройки с покосившимися водостоками, ангары для техники, лысый флагшток и раскрошенные надписи «запретная зона» по дороге через каждые несколько метров.  

– Что это там такое? – спросила Мессалина, указывая на нечто грандиозное, вроде хтонической детской пирамидки, состоящее из колечек, чей размер сужался к вершине.  

– Кажется, пирамида. С нее должен открываться умопомрачительный вид. Взберемся!  

Строение это вздымалось выше самого высокого корпуса института. Состояло оно из круговых террас рыжей жести, которые кое-где пробуравили кустики и деревья. Ржавчина, только девушки стали карабкаться наверх, отставала при прикосновении целыми слоями.  

– Ах! – вскрикнула Харли, когда нога ее провалилась через тлеющий кожух в жирную, похожую на сгущенку, субстанцию.  

– Что за жижка? Может, двинем назад.  

Но до плоской площадки на вершине оставалось пару подъемов и, когда они уже смогли заглянуть за ее край, им открылся невысокий алтарь, на котором, глядя в небо, лежало лицо, похожее на золотую погребальную маску царя Агамемнона. Лицо было поло и безукоризненно. Живая борода струилась, как шоколадный фонтан, потоками по алтарю и дальше на ровный материал; в волосах шуршали улитки и блестели капли росы.  

Тут навозная муха, торя маршрут, прожужжала мимо девушек. Когда она оказалась над лицом, уста разомкнулись, длинный язык схватил насекомое, зубы размяли тушку и зычный глоток озарил безмолвие. Девочки от неожиданности ойкнули.  

– Подойдите ближе. Не надо бояться. Ваше появление предначертано.  

– Кто ты?  

– Я – жертва эксперимента. Я – тайный сын Сталина.  

– Как это?  

– Моя мама была певица Вера Давыдова. В далеком 1947 году в процессе опытов по разработке биологического компьютера в утробу беременной мной матери ввели препарат, изменяющий соотношение тканей в организме плода. У меня практически нет плоти, кроме хрящей и кожи лица, весь я – чистый ум, облаченный в сталь. Инъекции соматотропина сделали мой рост бесконечным. До девяностых сотрудники НИИ меняли обшивку на уровнях мозга, но потом они ушли, и я больше не могу расти. Каждый мой контур разветвляет до всеобъемлющего совершенства коренной вопрос, с которым ко мне обратился на смертном одре любимый отец семьдесят лет назад: «В чем сила, товарищ? ». За все время я пересмотрел мириад вариантов миров, и по вкусу этой мухи могу рассчитать движение галактик в скоплении Девы. Передо мной пронеслась череда причин и следствий друг за другом от начала времен. Судьба Вселенной предопределена из прошлого и, если хотите, я могу открыть вам казусы вашей будущности. Или любое знание, которое существует или сможет существовать.  

– Ух ты! – восхитилась Мессалина. – Смерть мою слабо предсказать?  

– Ты умрешь, Мария…  

– Стой! Стой! Не хочу я этого знать. Мы вообще тусоваться едем. Развратничать.  

– И я не хочу. Прикинь, на работе хватает… знания. Наш вечер посвящен впечатлениям!  

– Тогда объясните мне, – проскулил сын Сталина, – что значит «развратничать»? Почему стремятся к этому большевики и эсеры, черносотенцы и балтийские матросы, Антанта и Центральная Рада, гуляйпольское крестьянство и украинская диаспора Зеленого Клина?  

– Ну… нравится, – ухмыльнулась Харли. – Слаще, конечно, развратничать в одиночестве. В компании чуть-чуть хуже.  

– Десятилетиями я ловил мух, чтобы вызвать в реальности перемены, которые приведут вас сюда. Откройте же мне телесные наслаждения!  

– И чего ты хочешь?  

Золотое лицо наполнилось кровью и раздулось, как вымя. Пирамиду мозга сотрясла дрожь.  

– Покажи как развратничать! ПОКАЖИ!  

Харли пожала плечами.  

– А почему бы и нет. Ты согласна, Мессалиночка?  

– Ладно, зая!  

Харли, виляя бедрами, подошла к алтарю и сняла юбочку вместе с сетчатыми трусиками. Она переступила через возвышение, раскорячилась, как футбольный вратарь, и с выражением натуги выпустила в глаза золотой маски струю мочи.  

– Кто тут сексуальная мамочка? Кто поможет кончить моему птенчику?  

– Ууууу! – стонала маска, глотая капли заряженного феромонами сока.  

Задорно напевая «Я тучка, тучка, тучка / Я вовсе не медведь» Мессалинка сменила подругу на боевом посту. Она рыла ноготками мягкий живот, и свет метеоритов увяз в обильной ее урине.  

– Каково? А? Небось, долго обо мне будешь после думать…  

– Я – победа! Я – суперстар! – вопил в экзальтации тайный сын. – Я приведу этот мир в порядок. Балласт культур всех цивилизаций Вселенной станет доступен вам. Только дайте мне еще, дайте этого волшебного нектара. Ау! Куда вы?  

Сияющая Харли натянула тонкую юбочку. Мессалина поправила римскую хламиду. Одна показала золотой маске свой юркий язычок, другая отвесила воздушный поцелуй, как хлопнувшая печная дверка. Девочки скатились с пирамиды и удрали к заждавшемуся таксисту.  

– Давай его соблазним?  

– Без базара.  

В их сердцах стояло слишком много Любви, чтобы не дарить ее бесплатно и жадно каждому и всем вместе.