Зимник

Устало урча моторами УРАЛЫ идут по «зимнику».  

Дорога настолько трудна, что даже не верится, что по ней вообще ходят машины. Маршрут по- сибирским меркам средний. Как у Высоцкого: «Вперёд пятьсот, назад «пятьсот»… Здесь шестьсот, но с учётом такого пути – это неделя времени. За день едва ли восемьдесят километров…  

Тайга глухая, какая-то мрачная. Патомское нагорье…  

За кабиной стоит жуткий холод. Мороз далеко за пятьдесят, хотя над макушками сопок светит солнце.  

Передний автомобиль останавливается. Из него выпрыгивает лихой паренёк. Я забыл, как его зовут.  

Знаю только, что он из Иркутска.  

– Что, граждане!,- весело кричит он и натягивает на уши спортивную шапочку, – может, развеселим желудки?!  

И хохочет.  

Здесь машины ходят в паре. Или в тройке. Одному никак нельзя! Места глухие, дремучие. Как говорят, до ближайшей заимки триста километров. Многих отважных одиночек находили на этом «зимнике» недалеко от автомобилей. Застывших, пытающихся, видимо, согреться возле потухших уже костерков. Страшно! Заглох мотор, сломался и …всё. Жги соляру, жги колёса, а потом? По глубокому снегу трудно собирать сушняк. Но главное – страх и одиночество. Это пересиливает всё! Притупляется чувство воли, постепенно накапливается усталость. Наваливается дремота, а с ней, ох, как трудно сладить!  

…В каждой машине по газовой горелке. Запас хлеба и консервов. Пока готовим обед, издалека приближаются оленьи нарты. На них молодой якут, одетый настолько тепло, что невольно начинаешь ему завидовать.  

– Здрасти!  

– Здрасти!, – мужики хитро щурятся, оглядывая якута, – мясо есть?  

–Есть, однако!, – гость смотрит внимательно, а потом вдруг спрашивает:  

– Водка, сигареты есть?  

Идёт натуральный обмен, без которого не мыслят жизни местные аборигены.  

– Зовут как?  

– Вовка!  

– А можно, Вовка, тебя на фотоаппарат снять? Вместе с оленями?  

– Можно! С Вовкой всегда можно, однако!  

После фотосессии якут плюхается в нарты, и они быстро исчезают за ближайшей сопкой.  

Пока шофера доедают обед, я брожу по окрестностям таёжной речки. И вдруг!  

Занесённый снегом холмик. Из него торчит отёсанный кол. Старый, почерневший. Подхожу ближе. О, боже!  

Сейчас трудно воспроизвести надпись, выцарапанную ножом. Где-то буквы уже разъедены трещинами, но смысл я понял:  

«…Здесь покоится казак Его Императорского Величества(не разобрать)… Зверски убит бандитами в 1887 году…(остальное не прочитать).  

Вот и всё, что осталось от лихого казака на этой земле! Молодой ли, старый ли – кто его знает. Только так и не дождалась его назад, может, мать, может, невеста… А, может, и та и другая.  

До сих пор жалею, что не сфотографировал это место. Думал, на обратном пути. Но эту могилу потом я так и не нашёл.  

Меня зовут в путь. Возвращаюсь к машинам.  

Мы трогаемся. Под размеренный гул мотора я думаю о том, до чего же причудлива человеческая судьба!  

И сто, и двести лет назад по этим местам всё так же носились оленьи нарты, и всё те же якуты выменивали у казаков спирт и табак…  

Сибирь. Патомская тайга…