торжественное пение кукушки.

— Я ухожу от тебя, Аркаш…  

— Заткнись, заткни-и-ись!.. — коренастый мужчина средних лет с родинкой на нижней губе ударил уродливую женщину, отчего та отлетела на метр, столкнувшись с кряхтящей стиральной машинкой спиной.  

Но на этом он не остановился: схватив смело смотрящую ему в глаза молодую женщину за кучерявую шевелюру, мужик начал что-то шипеть ей в невозмутимое лико, плюясь от ярости. Её безразличие и суровый взгляд буквально выводили из себя. Он хотел отдачи, но получал лишь смутное ощущение того, что выглядел, как истинный идиот, отчаянно стучащийся в закрытую дверь, по ту сторону которой его никто уже давно не ждёт. — Блядская ты блядь! Ты ёбаная сука, ты тварь, ты блядина! — глаза его покрывались пеленой солёных слёз, и на секунду его даже стало жалко, но ровно до того момента, как он снова не прописал ей смачного леща.  

— Я ухожу от тебя, Аркаш… — снова, уже более уверенно, пролепетала женщина, на щеке которой проявлялось краснючее пятно. Воздух в комнате был обезображен гниющим трупом недавно зарезанной овцы. Мясник попятился, присел задницей на ледяной паркет и глупыми зелёными глазами глядел на любовь всей жизни. Он и вправду любил её до безумия, любил до смерти, любил этого человека так, как никого никогда, словно у него не было матери. Просто любил по-своему. — Я ухожу от тебя, У-ХО-ЖУ! — она, словно птица, освобождалась с каждым вскрикнутым слогом. Ничего кроме ярости на её прелестно нескладном лице нельзя было рассмотреть.  

Каждая черта — произведение искусства, но когда перед тобой встаёт целостный человеческий образ, появляется немедленное желание отвернуться. Её нельзя было назвать некрасивой, она была прекрасна, но по-отдельности, а Аркадий видел её именно так, что сделало образ женщины в глазах мужчины совершенством красоты. Она была для него богиней. Ради неё он был готов предать Христа. Боже, как же он её любил!  

— Ты убьёшь меня… — прошептал Аркаша, стеклянным взглядом устремляясь в томное тело, уложившееся на коричневом паркете. Бархатная кожа её встревоженно дышала сквозь ситцевое красное платье; грудь то поднималась, то опускалась обратно. Стиральная машинка вдруг громко щёлкнула, а из-под неё появилась лёгкая лужица, намочившая огромный женственный зад. Смуглянка «ойкнула» и подорвалась с места. — Тася, ты убьёшь меня! — как молитву повторял Аркаша, сжав пухлую ножку в крепких пальцах, перепачканных кровью овцы, что одиноко разлагалась на кухонном столе. Голова, безжалостно отделенная от массивного тела, наблюдала за разворачивающейся перед ней драматичной сценкой.  

— В тебе и убивать-то уже нечего… — фыркнула Таисия, равнодушно наблюдая за рыдающим женихом. Он как малое дитя кинулся ей в ноги, целуя крохотные пальчики, украшенные неумелым педикюром, но женщине ничего не оставалось, кроме как пнуть огромного детину в живот и ринуться в бег. Вцепившись ногтями в боковые опоры двери, пышное тельце с треском грохнулось на пол, пока волосатые руки тянули её обратно. Она рычала и пиналась, царапалась и нападала, но мужчина был явно сильнее, поэтому в следующие мгновения над ней нависла «благоухающее» острым потом человеческая плоть. На лице прорисовалась безумная улыбка, скалящая жёлтые зубы. На секунду её абсолютно обхватила жуть, сжались все группы мышц, свело челюсть. Женщина, словно кролик в лисьих лапах, тряслась и ждала своей кончины.  

Жирные пальцы пачкали румяные щёки Таисии, только слегка касаясь кожи. Зрачки сверкающих глаз сильно расширились, улыбка слетела с её лица долой, как будто оторвали с корнями и повесили сушиться на липкую от масла стенку рядом с ароматными чайными травами. Он ласкал её перепуганное лицо, стараясь словно ощутить чужое нутро одним только прикосновением. Он хотел залезть в неё и стать частью маленькой потаенной вселенной, жить её жизнью, видеть мир её глазами.  

Аркадий вдруг тихо и утомленно вздохнул, а губы его изображали печальную тоску по той женщине, которая когда-то любила так же, как он любил. Аркаша знал, что она любила его.  

Он чуть задрал её платье и взглянул в дрожащие глазища. Энергетические потоки передавали Аркаше осознание, что помимо страха он более ничего не вызывает у мадам. Как бы ни хотел он изменить положение далеко не лучших дел, руки его всё же были полностью в крови, а малолетние дети смотрели сквозь дверной проем на своих соседей по коммуналке и вздрагивали от каждого резкого движения, переживая за тётю, что обычно подкармливала их разными сладостями втайне от суровых родителей.  

Пережимая и сдерживая мясистое, но такое хрупкое тело за ноги, Аркадий медленно примкнул грубыми губами к бледно-розовым губкам. Он ощущал её тёплую нежность, он трепетно перехватывал ртом каждый её тихий вздох. Он пытался запомнить её пряный запах. Каждый изгиб её тела. Каждый сантиметр её покалеченной души.  

— Без тебя я никто, — пролепетал Аркаша, прижавшись острым, как лезвие, носом к горячей толстой шее. — Ты моё солнце, мой свет во тьме… — он судорожно целовал её смуглое тело, её храм души и мыслей, боясь упустить свой огонёк жизни. — Ты меня убьёшь.  

— Ты меня заставил, — послышалось под массивной грудью, покрытой «меховым» ковром, честное заявление. Её голос напоминал стрекочущего в поле кузнечика или журчащие волны соленого океана. А черные, как уголь, волосы водопадом стекали по широким плечам, покрывая собою высокую пышную грудь. — Я сделала аборт, Аркаш, я убила твоего ребёнка… — неожиданно для мужчины, да и для детей по ту сторону замочной скважины, затараторила наконец довольно отважная для своих юных лет женщина. На её глазах отнюдь не было никакой грусти или слёз, в отличие от «папаши», ведь она была четко уверенна в своём выборе. И это был только её выбор, никого более он не касался. Конечно, она могла бы поступить мудрее и никогда не затрагивать данную тему, оставить Аркашу в неведении, но горло пронзал кол обиды, немного даже вины. Она не могла умолчать, просто не хватало моральных ресурсов на такую масштабную ложь по отношению к человеку, которого однажды эта маленькая женщина считала своим будущим супругом. Каменной стеной, за которой смогла бы спрятаться от страшного мира, что так хочет ей навредить. Но Аркаша стал воплощением той жестокости, от которой Тасенька всю свою сознательную жизнь бежит, не смотря даже по сторонам. Таисия хотела, чтобы этот человек всё осознал уже наконец. Пересмотрел свою никчёмную жизнь. — Я не хочу с тобой больше разделять судьбу, ребёнок бы всё только усложнил… — будто оправдываясь данными словами, она взяла его поникшее лицо в своим мягкие утонченные ладошки. Это, казалось, должно было его успокоить. — Всё кончено, — улыбнулась ему той самой милой улыбкой, в которую он влюбился ещё до того, как увидел круглые глазки с пушистыми ресницами. Какого хрена она посмела улыбнуться ему так после жестоких слов?  

— Ты, блять… Ты… — разочарованно усмехнулся Аркадий, немедленно отстранившись от неё. Шокированный откровением, он не мог никуда себя деть, то зарываясь лицом в ладони, то сжимая отросшие белобрысые волосы. — Это был и мой ребёнок… — утвердительно пролепетал мужчина, просверливая взглядом себе путь в ад через её карие глаза. — С чего это ты вдруг решила, что имеешь право лишать меня дитя?!  

— Потому что мне пришлось бы его рожать! Не тебе! — очевидно возмущенно сопротивлялась Таисия, указательным пальцем героически тыкая в свою грудную клетку, пересчитывая рёбрышки. — Да и разуй глаза, посмотри вокруг! Куда ты привел бы этого ребёнка? В этот поганый гадюшник? Здесь бы началась его жизнь? Меня не жалко, так хоть ребёнка своего пожалел бы!  

— А я бы посвятил ему жизнь, я бы воспитал его! — зарычал Аркадий, уже не слыша женские визги. Он грубо схватил тельце за оголённые плечи, тряся её в руках, словно стараясь остепенить, привести в чувства, чтобы она наконец призналась в своей наглой лжи. Что не делала она никакой аборт, что не посмела лишить последнего шанса на счастье. — Ты меня оставила одного на всём белом свете, дура, идиотка! — осознав наконец, что Тасечка не врёт, он швырнул её в сторону и схватился за голову. Дрожащие радужки глаз импульсивно искали топор. Ледяная голова овцы осуждающе устремляла на него свой стеклянный, безжизненный взор.  

— Что ты собираешься сделать?! — остепенилась вдруг женщина, резко подорвавшись с места и пулей взлетев ближе к двери. Соседские детишки, как тараканы, разбежались по комнатам, дабы не будить во взрослых людей истинных дьяволов, страшась получить посреди дела. Проснувшиеся от дикого женского визга люди запахивали свои яркие, комично безвкусные халаты и бежали к общей кухне, где был отчётливо слышен рёв.  

— Беги отсюда, пока я тебя не зарубил нахуй! — нечеловеческим голосом кричал Аркадий и, выхватывая из сочной овечьей головы бывалыми ручищами топор, замахнулся на своего единственного близкого человека.  

Вдруг со стороны коридора чудом отворилась захлопнутая дверь, из которой выбежала пожилая тётя Надя и её сожитель. Но было поздно. Ручьём в канализационное маленькое отверстие, что находилось в центре кухни, стекала смешанная с овечьей человеческая кровь. Маленькая женщина рухнула на пол тяжёлой тушей, лишь громко выдохнув напоследок. Глаза её были наполнены ужасом и одновременно необычайной любовью к жизни. Мягкие подушечки пальцев коснулись отрубленной наполовину ноги. Глупо хлопая глазками и не издавая ни малейшего звука, она только медленно, но стремительно угасала, не слыша заглушенных криков соседей. Надежда, умоляющая дорогую и уже совсем сроднившуюся ей девочку только не закрывать глаза, ложно обещала, что всё будет хорошо. Но вряд ли её обещаниям суждено было сбыться.  

Юрец, лучший друг Аркаши, который одним только богатырским ударом столкнул топор и выкинул его куда-то в угол, без раздумий соизволил посягаться на скулистое лицо. Удар за ударом исполинские кулаки рушились на девственно-чистую кожу, украшая её синяками и гематомами, хотя озверевший «поврежденный» не переставал орать неприличные вещи матери своего несостоявшегося ребёнка, не осознав ситуацию до конца. До серой жидкости в черепной коробке не дошло понимание, что, казалось бы, его столь невинная угроза прямо сейчас превратилась в ужасающую явь. Синька не щадит никого, но русский народ не сдаётся, поэтому ебошит синьку с ноги и по яйцам. Четко в цель!  

Да, для кого-то произошедшее станет трагедией, например, для тёти Нади, ведь в этом беззащитном нежном облачке она души своей не чаяла; для кого-то произошедшее станет лишь ярким заголовком в новостной ленте, что скорее всего пролистнут или используют в корыстных целях; а для кого-то смерть, пришедшая за Таисией, станет спасением.  

Только взгляните на девочку, что притаилась во тьме близлежащего угла коридора. Глаза её пусты, колени изодраны до мозолей, хилые ручонки убаюкивают ревущего братика, старшего всего на год. Не вздрогнула она даже когда тёплый ручеёк обволок её большой пальчик на ноге. Семилетняя девочка, наблюдавшая за рушащимися на лицо кулаками, разочарованно ухмыльнулась. Теперь это её защитная реакция на последующие годы жизни. Ведь герой её детства пал. Он лопнул, желчью вылившись на невинный разум, затопив веру и образец для подражания. Не создай себе кумира, да? Люди не достойны этого.  

Но это уже совсем другая история.