Кот

КОТ  

Родившую меня кошку все называли Муля. Как помню, она была маленькая и пестрая. Кота звали Рыжий, и он был наглый до безобразия и крупный, как и я потом…  

Как только я продрал глаза и начал есть что-то кроме Мули, то меня взял с собой один человек. Он был не из тех, с кем жила Муля. И старше самого маленького, но младше самых больших, а вровень с средним. Меня внезапно подняли – и я у оказался у него в лапах. Он запихнул меня под свою шерсть, прижимая к еще одной (сколько у них слоёв шерсти? ). Было тепло, но очень темно. От страха я начал стараться вылезти наружу и мяучил, как мог. А он все совал меня обратно и что-то примяукивал, водя лапами по моей шерстке. А когда я выскальзывал наружу, то меня заметно обдавало холодом, а он хватал меня за что успевал и вертел в лапах, стараясь запихнуть обратно.  

Потом я услышал скрип и хлопки, затем голоса других людей побольше. Он вынул меня – и стало светло тепло, как у прежних людей. Только запахи другие и звуки.  

Тучная поставила на пол миску и налила туда что-то белое. Я не понимал, чего от меня хотят и старался домяукаться до Мули, чтобы она нашла меня, вылизала и накормила. Но меня брали, разворачивали и тыкали в это белое. Я невольно слизывал это с помокревшего носа – и было похоже на Мулю, только другое. Это меня успокоило: Муля должна быть рядом. А люди что-то топали вокруг меня.  

Потом Тот который меня принес забрал с собой, зацепив меня на своей шерсти. Долго водил лапой по моей шерстке, отчего я мурчал и перебирал лапками, выпуская коготки; мяукал со мной, даже давал покусать себя – и как будто мурчал прерывистым мяуканьем. Потом он отталкивал меня своей лапой. Мне это не нравилось и я, переваливаясь, шёл обратно по мягкому, чтобы отомстить и покусать. Слиняв до подшёрстка, Тот который меня принёс одним движением заставлял шевелиться все мягкое, на котором стояли мои лапки. Вокруг вырастали холмы, а от него оставались только морда и передние лапы. Иногда он делал нору из мягкого, откуда шло тепло, но было темно – и приглашал меня туда. Мне не всегда хотелось туда: слишком тепло и дышать нечем… разве что, кроме холодных ночей. Затем он долго водил по моей шерстке, но медленнее и медленнее, пока просто не клал на меня свою лапу и замирал.  

Немного полежав под ней, я решил, что пора снова поискать Мулю. Подошел к краю мягкого – и слетел вниз, ударившись о что-то твердое. От накопившейся злости и боли я начал хныкать и очень громко. Отчего Тот который меня принес, что-то прокряхтев, поднял меня и поставил на мягкое. И снова начал водить лапой по шерстке.  

Так, я снова решил прекратить поиски, пока не посветлеет (Хотя еще пару раз порывался за ту ночь).  

Когда только начало светлеть, мне захотелось в песок. Снова биться о твердое я не захотел. Пристроился где было ровно на мягком – и поднял хвост. Потом пополз через холмы по мягкому к морде Того который меня принес, но заметил что-то знакомое с обеих сторон его морды. Это было что-то слегка розоватое мягкое и мясистое, как Муля, и когда я этим причмокивал, то от удовольствия начинал мурчать и даже перебирать лапами, пуская коготки. Только не мог наесться…  

И вдруг все зашевелилось. Меня подхватило и отнесло назад. И снова «Муля» стала далеко. Но мне очень нравилось! Поэтому снова холмы, морда, только распробовал – и меня относит на мягкое. Тогда я начал возмущаться и очень громко. В итоге, Тот который меня принес вылез из-под мягкого, взял меня за загривок – и вынес, поставив на твердое, перекрыв дорогу другим твердым, росшим вверх. Хорошо, что оставалась щелочка, через которую я не без труда протиснулся... В конце концов, он сдался и начал водить лапой по моей шерстке, только чуть порыкивая на меня иногда.  

Большие люди мало проводили со мной времени и словно я им мешал. Особенно Старому. Он всегда на меня рычал и старался оттолкнуть задней лапой в сторону. Хотя всегда делился едой из своей миски. А когда он уходил надолго, а потом возвращался пропахший дымом, чем-то неприятным горько-кислым и – рыбой! Тогда для меня начинался двухдневный пир из голов, требухи и костей сырых, варенных и жареных. А Тучная была очень громкой и часто пахла чем-то неприятным горько-кислым, хотя про миску мою не забывала.  

Почти всегда я был с Тем который меня принес. Пока он не брал мою точилку для когтей и зубов, чтобы, шелестя, долго смотреть на нее; или не звенел на гулкой деревяшке – то играл со мной, мяукал или водил лапой по шерстке.  

Так мы прожили с ним полгода по моим меркам. Пока вне дома было холодно, он куда-то уходил на рассвете и возвращался в середине дня. Шелестел точилками, водил по тем что тоньше своей игрушкой (он её грыз, как я свои) и оставлял что-то резко пахнущее на них.  

Как-то он пытался меня назвать «Федей», но Старый постоянной звал меня то «Кот», то «Мурло» (последнее прижилось).  

Когда потеплело вне дома, то Тот который меня принёс стал чаще куда-то уходить уже после середины дня. Я давно замечал за ним запах другого кота… (Неужели и с ним он так же мурчал и мяучил, водил ему лапой по шерсти?!). Иногда, когда темнело, Тот который меня принёс не возвращался, не кутался в мягкое и не играл со мной… Так, постепенно только со Старым и Тучной я и стал жить, а Тот который меня принес собрал своих точилки и игрушки, шерсть – и ушел надолго, редко появляясь. Вслед за ним ушла и Тучная после большого шума между ней и Старым, когда сильно пахло чем-то горько-кислым от обоих…  

Я все рос, становясь, как был Рыжий, большим и наглым. Когда впервые вышел из дома, то увидел какую-то мохнатую тварь, от загривка которой шла длинная бряцающая верёвочка. Это напомнило мне мою любимую игрушку, когда Тому который меня принёс было лень играть со мной, и он привязывал её к чему-нибудь. Ох, как эту тварь злило, когда я ложился прям на краю её территории и начинал кататься на спине, вытягивая лапы от удовольствия. Клюнув она бежала на меня – и её откидывало назад, как игрушку. И так каждый раз, сколько себя знаю. Глупейшие существа!  

А вот с котами было сложнее. Вскоре я понял, что главное в решении споров за песок и кошек – сила и ловкость. Хоть я был больше и плотнее других, но иногда сильно доставалось и приходилось зализывать раны очень долго, особенно уши (почему всегда по ним бьют! – их вылизывать неприятней всего). Почему-то людям не нравились наши поединки, особенно в темноте. Иногда приходилось резко все прекращать, потому что из темноты с больших грохотом на нас неслось что-то огромное и ослепляющее.  

Когда вне дома было теплое время, то я любил спрятаться среди зелени, что закопал Старый в моём песке, и там погреться на солнышке. Иногда чего-нибудь и погрызть из этого. А когда вне дома становилось холодно, полежать в доме у теплой пыхтелки. А чтобы не гнали, нужно было принести-то пару крыс раза три в месяц. Старый всем видом давал понять, что за это меня и терпит.  

Так шли годы моей кошачьей жизни.  

Все чаще другие коты оказывались сильнее и ловчее меня. Отделаться от них становилось все труднее и даже опасней. От них подхватывал мелких кровопийц. Или чесался от чего-то, что шерсть не росла и постоянно кровоточило. Крысы становились быстрее и хитрее меня, а я любил все больше полежать где-нибудь. Несущийся грохот света стал совсем внезапным, и я старался уже осматриваться чаще. Старый начал с большим рычанием гонять меня. Хотя у нас становилось больше общего (может, поэтому? ).  

От Того который меня принёс, когда он приходил, перестало пахнуть другим котом… Он стал реже гладить мою огрубевшую шерсть.  

Совсем худо стало, когда произошло то, чего я больше всего опасался – меня ослепило и я почувствовал сильный удар чем-то твёрдым и отлетел. Не помня себя, я тут же вскочил на лапы и побежал под дом. Но чувство тревоги не покидало меня. Часть меня, в которую ударило твёрдое, как будто снова и снова переживала удар. Потом стало совсем худо: клыки, и без того потертые, потяжелели, постоянно что-то текло из пасти и носа, я стал странно видеть, как наполовину. Мухи стали моими частыми и назойливыми спутниками. Чувствовал себя крайне дурно. Старый, заметив это, начал избегать меня и рычать ещё чаще (как обычно и делал, когда меня трепали коты). Но даже Тот который меня принёс стал обходить меня стороной, только сожалеюще мяукая в мою сторону.  

Благо через три месяца по моим меркам слюни и сопли прекратились, и даже видеть я стал почти как раньше. Проклятые мухи стали меньше досаждать. Даже люди кругом стали смотреть на меня ласковее.  

Но дел у меня накопилось... Давно не гонял других котов, наверное, уже замочили весь мой песок. Возможно, было зря. Потому что подрали меня хорошенько. И снова слюни и сопли... Старый снова начал рычать на меня и избегать.  

Между этим появился маленький рыжий и пушистый Барсик. Но ненадолго. Где-то через четыре месяца по моим меркам я нашёл его у того места, где в темноте меня ослепило и ударило твёрдым. Видимо ни острота чувств, ни ловкость не спасают от этого – только осторожность. Он лежал неподвижно и от него пахло кровью, а мухи кружили над ним. Старый, порычав, убрал его во что-то шелестящее – и закопали в песок. Потом появился еще один такой же Барсик: рыжий и пушистый (Старый, видимо, не сильно любил что-то менять в своей жизни). Что за тем Барсиком, что за этим, не знаю почему, но я любил бродить, конечно, едва поспевая и не всегда в состоянии запрыгнуть туда, куда и они. Эти коты нередко играли со мной, но больше всего любили погреться рядом на солнышке. В их компании я мог расслабиться.  

А из пасти и носа текло и раны всё не заживали…  

И вот, был теплый день. Старый старался не смотреть на меня, но увидев сильно рычал, хотя уже задней лапой не толкал. Был и Тот который меня принес. Однако уже давно он только и делал, что вздыхал и отворачивался, когда я к нему подходил и, перебирая лапами и выпуская когти, предвкушал его лапы на своей шерсти…  

Старый достал коробку и поставил её у дома. Я грелся на солнышке и устало смотрел то на Барсика, то на тварь, то на Того который меня принес. К последнему я уже перестал подходить.  

Затем рядом я услышал Старого... И тут все потемнело. Я начал брыкаться что было сил, и выпускать когти, но цеплялся ими за что-то вплотную передо мной, а кругом стоял шелест. Потом шорох коробки... Ослабили хватку... Свет! – И я рванул на него. Снова светло и свежо кругом. Я успел только вылезти наполовину и увидеть Того который меня принес, сидящего спиной ко всему происходящему... Ещё я заметил, что причиной шелеста было то самое что-то, куда когда-то закинули первого Барсика?! – «А потом в песок! » – мелькнуло у меня в мыслях.  

Рычание старого – и меня запихнули обратно. Снова темно. Кругом шелест и шорох коробки. Куда-то движусь. Стало ясно, что помощи не от кого ждать – ещё раз попытался выбраться. Безуспешно.  

Хлопок. Все затарахтело, задрожало. Движусь. Долго. От страха, усталости и раздражения я начал мяукать. Но в ответ только тарахтение и приглушенное рычание Старого.  

Остановились. Снова хлопок. Поднял. Я попробовал снова выбраться… Ух! – тяжко грохнулся… Решил притаиться. Шаги. Хлопок. И тарахтение быстро стало становиться тише. Но рядом часто слышно: шух…шух…шух… Пора выбираться. Свет начал слегка пробиваться – выскочил! На этот раз полностью. Оглянулся – никого. Запах Старого слабеет… Ничего не узнаю.  

И тут что осталось силы я начал мяукать, как в первый день в том доме, когда Тот который меня принес достал меня из-под шерсти… в надежде, что он меня снова принесёт домой.