обрести покой.

– Простите, простите, простите… – бурчит хмурый парень себе под нос, без оглядки уходя прочь со двора, в который минутами ранее собирался вернуться. До позднего вечера он ищет себе пристанище. С собою у него нет никаких средств связи. У него нет ничего. Он мог бы заночевать в машине, если бы та не была припаркована у самого дома. Ругает, корит себя за то, что не оставил машину ни на другом конце города, ни на улице напротив, ни в соседнем дворе. Дурак! Дурак! А что – дурак? И ключей-то от машины у него нет…  

Дело дрянь – в последних лавках гасят свет, вывешивают таблички «Закрыто» и закрывают помещения на ключ. Работают лишь единичные. Какой-нибудь затхлый маркет и круглосуточный аптечный пункт. Но и их двери для него закрыты. Ночевать ему негде.  

Домой возвращаться нельзя – пасут, суки. Вот если бы пораньше одумался, пораньше бы дал деру – быть может, так и не заметил бы никто. Мало ли, кому с утра приспичило отсюда уехать. Мало ли, он в городе работает, или смена у него ранняя. А ночью ливать… да и ждать, пока чертова телега заведется! Риск! Какой риск! Лишняя секунда – и повяжут следом. Возвращаться нельзя – они того и ждут. Нельзя, никак нельзя.  

Как назло подступают заморозки. На улице становится в разы холоднее, чем несколькими ночами ранее. Так и с воспалением легких можно в больничку попасть. Слечь и не оправиться. Зато как тепло в больничке сейчас! Наверняка уже отбой, а не ночные марафоны по спортивной ходьбе. Лишь мысль о том, что мерзнуть на улице куда приятнее, чем греться в изоляторе, вынуждает парня нервно улыбаться.  

Холодно, так в два счета окочуриться можно. Конечности уже сами не свои – где-то колет, что-то непроизвольно дергается. Губы сухие, обветренные. Даже моргать больно. На его счастье попадается крайний дом, у которого не огорожены трубы. Жмется теперь к теплой трубе. Готов облапить каждые ее сантиметр, обжечь и обуглить руки, живот и ноги. Только б согреться ненадолго. Через пару минут дрожь и вибрации от внезапного тепла расходятся по всему телу. И ноги ватные, тяжелые. И руки горячие, почти уже дымящиеся. И голова чумная.  

Да тут и подвал имеется! Кажется, даже горит тусклый свет. Должно быть, местечко уже кем-то занято. Нищими ли, бездомными ли. И, конечно, дворовыми. Псами, котами. Так себе компания, даже если на одну ночь.  

Надо возвращаться к дому, пока еще земля под онемевшими и остолбеневшими ногами есть. Надо идти обратно. С утра – надо обязательно пробраться в подъезд, забрать из кашпо на первом этаже ключи от машины. И уехать. Насовсем. А сейчас надо найти, где бы заночевать. Ведь холодает, холодает…  

– Эй, Фриц! – слышится где-то за спиной. – Фриц!  

Парень замирает в ужасе. Кровь стынет в жилах, сердце застывает в груди. Чьи-то шаги. Приближающиеся, наступающие. Страх парализует – ни слова сказать, ни шевельнуться.  

«Нашли. Узнали. Заберут. Задержат. Посадят. Дерьмо! »  

Кто-то идет прямо к трубе.  

– Пошли, засранец! Пошли, накормлю тебя чем-нибудь, – и женщина, тяжело вздыхая, берет его под руку. – Пойдем! Ну, что замер-то? Ой-й… – она морщится, смотрит на него с отвращением, – синий какой… давно мечешься, видно. Ну, пошли же! Пошли уже! Не на расстрел же увожу, в самом деле! – бурчит себе под нос повариха из угловой тошниловки, находящейся в квартале от дома Фрица.  

«Спасибо… спасибо… спасибо…»  

– Правильно сделал, что со двора ушел, – уже дома продолжала повариха, доставая из грязного холодильника кастрюлю с чем-то съестным. – Весь день покоя не давали никому – ни соседям, ни прохожим. Ко мне тоже заходили. Я уж думала, спросят да уйдут. А нет, – и, кряхтя, цокала языком, – они еще с полчаса у меня торчали, выведывали...  

– Менты?  

– Менты, менты…  

– Забрали?  

Женщина только пожала плечами. Парень нервно прыснул, нахмурился и, шумно вздыхая, закрыл лицо холодными руками.  

– К утру уж разъедутся, – говорила вполголоса повариха, зашторивая окна. – Чего им тут еще делать…  

Кастрюлька подпрыгнула на плите. Женщина поставила перед парнем тарелку с жирной похлебкой, на первый взгляд ничем не отличавшейся от той, что подают в угловой столовой. Фриц набросился на поздний ужин и принялся жадно поглощать похлебку. В его руке дрожала ложка, ледяные губы слушались его плохо, но он опустошил тарелку менее, чем за четыре минуты.  

– Нельзя тебе тут оставаться, – мотала женщина головой.  

«И ежу понятно! »  

– Ты можешь попытать счастье, вернуться через несколько дней обратно к себе, – и она встала прямо за спиной у парня. – Но так ли ты уверен в том, что за тобой не придут? Так ли ты уверен, что ночью к твоей шее не приставят нож?  

Парень чуть не поперхнулся. Он откашлялся и ответил: «Я не останусь у вас». Женщина хмыкнула, стукнула его по плечу и отошла в сторону.  

– Отоспись, – она кивнула в сторону кровати, но увидев, как тупо парень на нее смотрит, не сдержалась и рассмеялась. – Что ты так смотришь? Я, – она ткнула пальцем себе в грудь, – ментам тебя не сдам. Хотела бы – давно бы уже сдала. Давно бы сказала, что ты по крайним улицам шныряешь от лавки к лавки, тебя бы и повязали.  

«Вот же старая язва! »  

Даже сейчас он не в безопасности. Кто знает – не сбрендит ли эта карга и не сдаст ли его без жалости и сожаления?  

Но как же сильно клонит в сон! Он не в силах с ним бороться. Приходится поддаться ему, сдаться в его плен и рухнуть на холодную постель. Прямо в куртке, прямо в обуви. Но все еще холодно. Приходится тянуть к себе скомканное сырое и воняющее какой-то дрянью одеяло, укрыться им с головою и попытаться уснуть.  

Тихое утро. Смрадное, вонючее. На кухне по-прежнему стоит над плитой пожилая кухарка. Снова что-то готовит. Пахнет так же мерзко, как и от сырого одеяла. Он морщится и ругается, пока она не видит и не слышит.  

– Ты ночью извинялся перед кем-то, – вдруг женский голос разрезает тишину.  

«Видела и слышала! »  

– Вы о чем?  

– Перед кем извинялся? Неужели думаешь, что хоть кому-то из твоих знакомых это теперь нужно?  

– Вы о чем?  

– О том, что одна давно хочет перегрызть тебе глотку, а другая тебя в глаза не помнит.  

– Что?  

Молчание ему ответом. Эта старая язва слишком много о нем знает. Что еще она может знать?  

– Некогда тебе рассиживаться, – трещит она. – Я скоро ухожу. А ты – сваливаешь. И как можно скорее.  

– Откуда вы зн…  

– Я ухожу на работу, – отмахнувшись от вопросов парня, повторяет женщина. Она пихает ему в руки горячие бутерброды и указывает пальцем в сторону кухонного подоконника – там стоит канистра с бензином. Женщина отходит в прихожую, стягивает с вешалки куртку, сует ноги в поношенные сапоги, берет с пола сумку с потертыми ручками и уходит из квартиры. Даже не закрывает дверь на ключ.  

Парень поднимается с кровати лишь когда видит в окне женщину, бредущую в сторону угловой тошниловки. Он забирает бутерброды и осторожно выходит из квартиры, а потом и из подъезда. На улице – тоже гробовая тишина. Ни малейших шорохов, ни единого звука.  

Нужно как можно скорее пройти эти несколько домов, свернуть налево и толкнуть на себя тугую дверь. Скрестив пальцы на левой руке в кармане куртки и прикусив губу, он приступает к исполнению плана, молясь про себя всем существующим и никогда не существовавшим богам.  

Он вваливается в подъезд. Сердце стучит как бешеное. Шарит руками в цветочном горшке.  

«Где же ключи… где же чертовы ключи… Проделки Дьявола! »  

Паника охватывает с головы до ног. В глазах темнеет, перед глазами все плывет. Нащупал! Наконец нащупал чертовы ключи! Он не помня себя вылетает из подъезда и идет до машины. Если бы не адреналин, он бы не смог даже с постели кухарки встать. Гонимый одними только приливами гормона, он садится за руль.  

Бензина мало.  

«Чертова канистра! Забыл! »  

В считанные секунды он заводит машину и выводит ее со двора. Без конца оглядывается – нет ли кого подозрительного? Вплоть до момента, пока он не выезжает из города, смотрит – нет ли хвоста?  

По дороге обнаруживает под сидением справа бумажник. Здесь все оставшиеся деньги и две банковские карты. Какое счастье! Успокоение наконец разливается по его телу. В борсетке находятся паспорт и водительские права.  

«Вооружен даже для непредвиденных ситуаций, мать его! »  

В дурном спокойствии ему удается добраться до первой автозаправки. Нужно заправить бак под завязку – неизвестно, куда и как долго придется колесить на этой колымаге. Ищет повсюду – не находит своего телефона. Может, его и вовсе не было? Точно. Он же выбросил его еще в городе. Зря надеется что-то найти. Жалеет только, что не одолжил или не спер телефона у старой язвы.  

«А что – было, кому звонить? Некому. Значит, нечего и жалеть»  

Бак наполнен бензином до самого края. Машина отъезжает от заправочной станции, но на трассу не вылетает: водитель сидит за рулем, греет руки о бумажный стакан с горячим кофейным и уминает один бутерброд. Куда ему теперь отправиться?  

Обратно? Глупо. В город? Еще глупее. У кого переночевать? Кто бы его не сдал и не вышвырнул? Ответ возникает в голове сам собой: Галлу. Галлу бы его ни за что не выгнал и никому не сдал. Этот тип долго был ему не только лучшим другом, но и братом. Жаль только, пропал. Живет далеко отсюда. Да уж и не факт, что теперь помнит засранца.  

«Эх, Галлу… где наша дружба! У кого мне ее искать!?»  

Парень жмет на газ и отъезжает от автозаправки. Он знает, у кого искать. Он едет дальше. Спустя сорок или даже пятьдесят минут появляется первый указатель – до нужного города меньше десятка миль. Водитель ругает себя за свою память – ни черта не помнит, как добраться до нужного дома. Да и адрес в голове, быть может, не тот, что нужен.  

Он проезжает полгорода и останавливается у первого попавшегося на глаза торгового центра. Здесь, у таксиста, проверяющего шины, водитель справляется, где он находится и в каком направлении ему стоит ехать, чтобы найти нужную улицу. Хвала небесам, и таксист оказывается порядочным человеком и в деталях объясняет парню верный маршрут. Тот рассыпается в благодарностях и едет дальше. С самыми святыми молитвами и с бешено бьющимся сердцем в груди.  

Не без труда ему удается найти нужный двор. Машина останавливается на парковке, связка ключей летит во внутренний карман куртки. Вот она – та самая многоэтажка. Адрес на ней – тот, что в памяти. Но дверь подъезда захлопывается за несколько секунд до того, как парень подбегает к порогу. Точно проделки Дьявола!  

Удар в дверь. Позади – детский смех. Дружной компанией дети носятся по площадке перед домом. И двое из них бегут прямо к дому: пробегают мимо парня и останавливаются у подъездной двери, копошатся.  

– Вы тут живете?  

Девочка молчит, а мальчик кивает головой.  

– Я вот забыл ключи в двери… когда уходил… пропустите меня?  

Девочка прикладывает ключ к двери, и та поддается. Но парень даже не успевает пролезть между двумя детьми – девочка мерзко фыркает, ведет носом и захлопывает за собой дверь. Парень готов разорвать маленькую мерзавку на куски, но вдруг дверь снова открывается, и из-за нее выглядывает карапуз.  

– Вот спасибо!  

Девочки в подъезде нет, уже где-то скрылась. Парень проходит внутрь и поднимается на шестой этаж. Но номера квартиры он не помнит. Или не знает. Придется ломиться во все, что есть на этаже. Этаж-то уж точно шестой!  

Лишь бы за грабителя не приняли. Светиться ни к чему.  

Стучать в первую дверь на шестом этаже – глупое испытание судьбы. Парень выбирает третью из семи дверей и подходит к ней. Кажется, никого нет. Тишина. Он стучит в четвертую – снова тишина. Хоть и нет полудня еще, но не могут же все поголовно спать! Стучит в крайнюю, и тоже никто не отвечает. Быть может, он чего-то не знает, и в этом районе не принято стучать прежде, чем входить? А что тогда делать, раз дверных звонков не имеется?  

Детский плач. Где-то за пятой дверью. Парень стучит, стучит – уже просто ломится в пятую дверь. И вскоре раздаются чьи-то шаги. Ему, не задавая никаких вопросов, отпирают. Какое облегчение! Камень с сердца!  

Молчание на лестничной клетке. На пороге стоит невысокая худая девушка. Она вцепилась в дверную ручку. И смотрит в упор на пришедшего парня. Будто бы даже исподлобья. Дрожит. От холода ли, от страха ли – не понять. У нее по-прежнему огненно-рыжие волосы, но теперь не до плеч, а до самой поясницы, и их воздушные кольца – повсюду. У нее большие и явно уставшие темно-карие глаза, у нее искусанные в кровь губы. Сама она – в одних спальных шортах и в грязной и мятой футболке. Но от нее невозможно отвести взгляд.  

– Флойд? – едва ли слышно произносит девушка, и парень кивает, несмотря на оглушающий звон в его ушах. – Чего тебе?  

– Пустишь к себе ненадолго?  

– Если ты в гости или пожить, – девушка наконец отпустила дверь, – то ты не вовремя пришел. Я зашиваюсь.  

– Да, но… – парень нахмурился. – Хорошо. Можно хотя бы позвонить от тебя?  

Наконец хозяйка пустила его в квартиру и закрыла за ним дверь, а после ушла за телефоном. Парень остался ждать в прихожей. Здесь было тесно: много одежды на вешалках, много пар обуви на полках, детская коляска, повсюду валялись какие-то вещи. Очевидно, что здесь давно не убирались. Но вместе с тем – здесь было пусто.  

Девушка вернулась с телефоном в руках. Парню пришлось разыграть настоящий спектакль: он набрал несуществующий номер и делал вид, что кому-то звонит; досада! не берут и не берут. А девушка так и стояла. Не спешила вернуться в комнату, где плакал ребенок. Стояла и смотрела прямо на парня.  

– Хм… – он вернул ей телефон. – Скажи, у тебя нет лишнего телефона? Какого-нибудь, каким ты, может, давно не пользуешься, или…  

– Зайди в салон и купи. В чем проблема?  

– Я не могу пойти и купить.  

– В розыске что ли? – усмехнулась она, но не услышав опровержения, вдруг стала серьезная и мрачная. – Вот же сраный ты говнюк! И что? Что опять? Куда ты вляпался?  

– Не гони, Фалко, я не в розыске. Просто такие дела – не могу вернуться домой и не могу пользоваться своим телефоном. Так бывает, такое стечение обстоятельств и…  

– Угу, – перебила девушка, – знаю я, как это бывает. У меня в комнате тоже стечение обстоятельств орет. Заткнись уже, Тео! – и, цокнув языком, девушка уходит в комнату и с вымученным стоном берет плачущего ребенка на руки.  

– Ты не могла бы сходить в салон и купить для меня телефон? Пожалуйста, Фалко! Если дело в деньгах, то я дам тебе столько, сколько нужно. Это не проблема. Пожалуйста, Фалко!  

– Ты сейчас смеешься? – шипит она, и малыш вновь заливается слезами. – Нашел кого просить! Нашел же еще время! Попроси любого прохожего!  

– Ты – не любой прохожий. И в тебе я уверен. Иначе бы не пришел. Пожалуйста, выручи меня. Я могу остаться и посидеть с ним, – парень кивнул в сторону ребенка. – Посижу, пока ты не вернешься. Прошу тебя!  

– Знаешь, Флойд… – сказала она, успокоив малыша и уложив его обратно в кроватку, – я иногда страшно жалею о том, что ты – мой друг.  

В считаные минуты девушка переоделась и встала у входной двери. Флойд подошел к ней и сунул ей в руку вдвое больше, чем нужно было для покупки самого простого телефона и самой простой сим-карты. Фалко подняла на него глаза и посмотрела вопрошающе.  

– Купишь мальцу питание, – Флойд кивнул.  

– Я его недавно кормила молоком, – вздохнула Фалко. – Ничего ему не давай. Я буду через час.  

– А… – парень хотел спросить об отце ребенка, но Фалко его опередила.  

– Его до ночи не будет, не дрейфь.  

А Флойд дрейфовал. У него был целый ряд причин для непомерно сильного волнения: он находился в чужом доме с чужим ребенком. И даже слова Фалко о том, что никто не должен заявиться на порог ранее ночи, его не успокаивали. Ничто не успокаивало, он был весь как на иголках. Стоял неподвижно у детской кроватки, в которой спал горластый Тео.  

Он был очень похож на Фалко. И хоть волосы его были не рыжие, а темные – он был литой копией своей мамы. И все равно не верилось, что это – ее родной сын. Флойд с уверенностью мог бы назвать мальца ее младшим братом, племянником, воспитанником в конце концов, но не сыном. Ведь Фалко сама – еще ребенок. И как только она позволила такому случиться! Почему не сделала аборт? Почему не отказалась в роддоме? У нее большое сердце – это нерушимая истина, – но сердце Фалко не настолько велико, чтобы собственноручно опустить свою жизнь в руины и посвятить всю себя сыну. Дурость! Как он вообще может быть ее сыном!  

Тео просыпается и начинает плакать. Флойд машинально берет мальца на руки и укачивает его. Все-таки не тупенький у Фалко выродок – понимает, что его на руках держит кто-то другой. Плачет и плачет. Трудно представить, как у Фалко хватает сил и нервов терпеть его плач днями и ночами. Парень расхаживает с безутешной крохой из комнаты в комнату. Тео притихает ненадолго, и снова заливается слезами. Дьявольское отродье, не иначе!  

– Надо было тебя Люцифером назвать… – шепчет парень, опуская младенца обратно в кроватку. Вдруг слышится шум в прихожей, и звук проворачивания ключа в замочной скважине. – Фалко, мне кажется, он у тебя все равно голодный! Ты его покорм…  

Это была не Фалко. Оглушающий удар. Безуспешные попытки отпихнуть и ответить налетевшему сумасшедшему. Но у Флойда изначально не было ни единого шанса увернуться и уцелеть. Кровь. Кровь повсюду. Месиво, жуткое месиво. И ребенок плачет. Странно, что Флойд все еще его слышит – ведь любые посторонние звуки исчезли. А малец плачет и плачет. Невозможно сделать вдох. Парень отключается и падает на пол.  

В квартире смердит. Воняет еще хуже, чем в доме у кухарки. От запаха гнили тянет блевать, но парень, едва ли открывший глаза, залепленные кровью, сдерживает себя из последних сил. Ему удается сделать вдох полной грудью без сковывающей боли и последствий, но встать он не может. Он закрывает глаза. Снова темнота.  

Он приходит в сознание во второй раз. Понимает, что лежит на полу. Но не один. Где-то есть Фалко. Она выжимает тряпку в ведро – моет полы. Вода в ведре не прозрачная, не красная, а багрово-черная. Не слышно плача ребенка – слышно тишину. Голова раскалывается, все тело ломит. Хочется что-то сказать, но тишину разрезает лишь невнятное мычание. Фалко оборачивается. Парень видит огромное серо-сине-красное пятно на ее лице. Синяки, кровоподтеки. Она, сжав губы, кивает не то Флойду, не то сама себе.  

– Прости меня, – произнес парень сипло и закашлялся. Едва ли отдышался.  

– Я не вызывала медиков, – продолжая мыть пол, говорит Фалко. – Вспомнила, что ты скрываешься, и что светиться тебе нельзя. Как ты… себя чувствуешь?  

– Что он с тобой сделал?  

– Со мной? Ничего. А тебя он помял знатно. Сейчас, я дам тебе лед.  

Она ищет его в морозильной камере, а после заворачивает лед в полотенце и протягивает парню. Он принимает, но тут же прикладывает холодное полотенце к щеке девушки. К вискам, снова к щеке, снова к вискам. А Фалко только смотрит на него своими большими черными глазами и плачет.  

– Он забрал Тео.  

– Что?  

– Сказал, чтобы я разобралась с-со своей жизнью, а потом возвращалась к нему и к ребенку. Или чтобы я оставила их раз-з и навсегда. Он н-не отдаст мне сына.  

– Нет! Ты – мать. У тебя прав больше.  

– Без пяти минут совершеннолетняя, не имеющая ни жилья, ни стабильного дохода мать. У него деньги и связи. Суд оставит Тео с ним.  

– Если его не посадят за решетку за избиение.  

– Его не посадят! – Фалко колотит парня по груди. – Не посадят! Не посадят! Тогда у Тео не останется никого! Боже! Я должна вернуться, я должна все исправить! Пока еще не поздно! Пока я могу еще что-то сделать!  

У девушки случается нервный срыв. Очевидно, уже не первый. Бедная и несчастная Фалко. Еще совсем дитя, еще совсем ребенок. Фалко, вынужденная страдать и мучиться лишь из-за глупейшего стечения обстоятельств. Фалко, не умеющая иначе. Та, кого так любил Галлу.  

Безуспешные попытки успокоить ее, убедить концентрироваться на дыхании и дышать глубоко, вдыхать и выдыхать воздух медленно. Фалко только дрожит и жмется ко мне. Бедная, несчастная. Обнимает, скулит, плачет. Колотит не из ненависти, а из усталости. И Флойд целует ее в макушку. А она – только нервно смеется.  

– Ты знаешь, – говорит она спустя час, вымученно улыбаясь и по-прежнему негромко нервно смеясь, – у меня такое.. дурацкое ощущение, будто бы это все со мной уже когда-то происходило. Такое чувство, будто я знаю наперед, что меня ждет дальше.  

Флойд, усмехнувшись, тянется к ней за очередным поцелуем, а она только выставляет руки перед собой и задерживает его, вместе с шумным вдохом говоря ему: «Нет»  

– Знаешь, – она собирает рыжие пряди в небрежный пышный пучок, – чуть ранее.. я бы ни секунды не раздумывая пошла за тобой хоть на край света. Серьезно тебе говорю, – и Фалко смотрит ему прямо в глаза. – Мы бы уже бежали отсюда, – предаваясь сладко-горькому чувству нежно тянет она, – уже ехали бы на твоей старой развалине к Зильберу или к Пауле, уже давно напились бы в щепки, обдолбались бы чем-нибудь жестким и тяжелым… – и она падает в кровати, – ах.. и не раз бы еще потрахались на том самом… – продолжает сквозь смех с улыбкой на лице, – том самом старом угловом диване…  

– Как полно и ясно ты себе это представляешь, Фалко, – Флойд, нависая над ней грозовой тучей, смотрит в ее черные глаза, а она лишь громче смеется и закрывает лицо руками. – Фалко, ты ведь хочешь, чтобы так и было? Хочешь, Фалко?  

– Я не люблю, когда меня припирают к стенке, – улыбается девушка, поморщившись. Флойд тут же садится рядом и извиняется, а Фалко поднимается с кровати. Ненадолго девушка склоняется над пустой детской кроваткой, ненадолго берет в руки какие-то погремушки и развивающие игрушки Тео. Смотрит на них с грустью, а потом отходит к своему рабочему столу и достает откуда-то с верхних полок фотографию в деревянной рамке. Флойд негодует от всего происходящего: его подруга стоит в метре от него в одном белье – но даже без бюстгальтера – и показывает ему фото.  

– И что это значит? Что ты хочешь этим сказать?  

– Сильнее всего мне не хватает Галлу, – говорит она сорванным голосом, прижимая фотографию к груди. – И его глупых родителей мне тоже не хватает. Ты не знаешь, как сильно я любила эту жизнь. Мы с тобой, к сожалению, не так давно знакомы, чтобы ты мог себе это представить и что-то понять.  

– Мы знакомы больше двух лет, – хмурится Флойд. – Неужели ты думаешь, что я знаю тебя недостаточно хорошо?  

– Неужели ты думаешь, что ты знаешь меня достаточно хорошо? – произносит она и замолкает ненадолго, рассматривая счастливые лица на фотографии. – Я очень скучаю по времени, когда мы были вместе. Когда все мы были единым целым.  

– Ты говоришь так, будто Семьи больше не существует. Но они еще собираются! Они еще собираются, ты меня слышишь?  

– Нет, нет, – мотает девушка головой, – прежней Семьи не существует. Меня не тянет в нынешнюю компанию и нынешние куражи. Я скучаю по времени, когда в Семье не было таких, как ты. Когда Семья не была запятнана грязью и дерьмом ошеровского притона.  

Флойду нечего было сказать.  

– Меня так сильно тянет вернуться назад. Отмотать время, наверстать упущенное, сказать несказанное и совершить несовершенное. Мне не по себе от осознания, что я никогда не смогу вернуться в прошлое и изменить его. Не думай, что я забыла твой вопрос, – и девушка улыбнулась, посмотрев на Флойда. – Я просто делюсь с тобой тем, что я чувствую. Потому что ты меня понимаешь. По крайней мере, так было раньше. Знай, пожалуйста, что я по-прежнему все помню.  

– Да, – Флойд кивнул, – буду знать это, но…  

– Но многое переменилось. И я не хочу возвращаться в прошлое, оставляя в руинах нынешнюю жизнь. Тео мне этого не простит.  

– Это был твой выбор, – парень пожал плечами. Фалко замолчала. Она едва ли заметно улыбнулась, прошла мимо Флойда и уселась на пустом подоконнике.  

– И минутой ранее ты заявлял мне, что знаешь меня хорошо? Не буду разочаровывать тебя – да, быть может, что-то ты обо мне действительно хорошо знаешь. Но если ты не видишь разницы между «твой выбор» и «не было другого выбора»… тогда ты совсем дурак.  

– Я так понял, ты не поедешь со мной?  

– А ты надеялся на это?  

– Нет.  

– А на что ты вообще надеялся, когда пришел ко мне?  

– На то, что ты купишь мне телефон. А вот это, – парень указал на синяки на своем лице, – и это, – затем на расправленный диван, – в мои планы не входило.  

– В мои планы тоже многое не входило, – она понимающе покачала головой и улыбнулась. – Телефон лежит в прихожей.  

Флойд оделся. Фалко накинула на себя мужскую рубашку, найденную в куче незапятнанной кровью одежды. Пока парень мялся в прихожей, она вышла из комнаты с маленьким пластиковым пластом, из которого нужно было вынуть сим-карту. Флойд поблагодарил девушку и сунул телефон и пласт во внутренний карман своей куртки.  

– Фалко… – вдруг сказал он, когда девушка уже была готова закрыть за ним дверь. – Ты… – она подняла взгляд, – ты не могла бы отдать мне ту фотографию?  

– Зачем она тебе?  

– Мне кажется, – начал парень, но тут же осекся, – нет… я уверен – я знаю, что с ней делать. И если это не последняя вещь, которая напоминает тебе о том, насколько хороша твоя жизнь, я… я прошу тебя, отдай ее мне.  

– Конечно, не последняя. У меня есть моя память.  

В следующую минуту девушка принесла фотографию, и Флойд, не глядя на снимок, убрал ее вслед за новым телефоном.  

– Всех благ! – и Фалко, нервно смеясь, выписала в воздухе жест левой рукой.  

Дряхлая колымага. Водитель ждет, пока в салоне станет немногим теплее, чем на улице. Он ест ледяной бутерброд, доставшийся ему прошлым утром от нездоровой кухарки. Невольно он бросает взгляд на салонное зеркало. Кровоподтеки, синяки, полопавшиеся капилляры. Жалкое и мерзкое зрелище.  

Машина выезжает со двора. Флойд уезжает. Не знает еще, куда. Не знает еще, зачем.  

– И отступил туман… отступил туман… – воет он себе под нос. По щекам водителя текут кислотные слезы, а с снимка во внутреннем кармане на него смотрят пять пар сияющих глаз: две пары янтарных, и по одной сине- и бело-серых, и черно-карих.