Азбука Его Величества

Над горизонтом плыло сияющее тело Лацаруса, чьи лучи наконец-то смогли прорваться через черное полотно летних облаков. Сильный юго-западный ветер гнал их, сломавших строй, к пламенеющей струне горизонта. Острые свинцовые волны возомнили себя хозяйками дрейфа и отгоняли корабли подальше от гавани. Нечего экономить на стоянке. Серебристый туман слегка укутал своим блеском улицы, чьи желобки сужались по мере удаления от берега. Глупец, он тоже попал в западню рукотворных скал – домов. Они монолитные, словно крепостные стены, с махонькими амбразурами окон походили на архитектурных палачей. Но сами подобно туману оказались в плену культуры, варданского архитектурного ансамбля. «Пусть же двери домов всех, выходят лишь на одну сторону, а вторая едина будет – таков строй улиц», – звучала в голове последнее изложение старой как этот город формулировки.  

Усталые от пламени свечи и калейдоскопов мелких буков глаза требовали отдыха. Истинно, что с годами веки становятся все тяжелее к утру. Еще труднее было отвести взгляд от раскинувшегося в оправе чистого оконного хрусталя пейзажа. Пришло время вернуться к малоприятной картине царившего позади хаоса. Мой писчий столик единственный был достоин похвалы, годы службы не исказили его благородный облик. Иная мебель страдала от загруженности, они были везде, исписанные листы, рваные тетрадки – атрибуты моей работы. Только один человек мог разобраться с моими записями – я сам. В их неровных кучах скрывался Вселенский Свод, последняя окончательная летопись. Мой двенадцатый ребенок из ровных складных строчек и хрустящей целлюлозы.  

Желание работать еще не ушло, а внезапная сонливость уже мешала покинуть кресло. Однако, далекий шелест одежд предупреждал, они почти здесь. Привычно стряхнув сон, я бросился, оббегая стопки бумаги к своей кровати. Простая деревянная конструкция приняла небольшой вес моего тела и замерла до момента скорого «туалета-завтрака». Гладкое и теплое по своей природе шелковое одеяло, начиненное пушистыми перьями, обволокло меня полнее некуда. Снова ударила в голову сонная магия, свалив меня в мир грез, но лишь на мгновенье.  

– Светло, Ваше Величество Держатель Свободных Городов, Властитель Разлома и Перешейка, Десятый Аленгольм Меллорана Гарольд Книжник, проснитесь. Благодарим Богов Мелома за наступление нового дня в свете Лацаруса, в мягкой паволоке воздуха, среди несчетных капель ветреной воды и тепле пламени вашего сердца заключенного корой живой земли. Мы ваши верные подданные ожидали сей час всю ночь.  

– Тепло, – нехотя буркнул я, не желая полностью портить им утро, а если с ними «она», то еще и стыда не оберешься. Второй за день (или за сутки? ) процесс возведения своего глиняного колоса на гипсовые ноги был еще тяжелее. Когда эти самые ноги оказались на плоскости пола, комната уже наполнилась любопытными лицами. После многолетних утренних танцев в чернилах остались самые отъявленные бездельники Меллорана. Среди них: майордом, его помощники, помощники помощников и остальные очень важные для «Вашего Величества» служащие. Бледные лица и безразличные взгляды. Спешно расставленные зеркала добавили в нашу немую сцену немного иронии. Мое облачение, как полагается главнейшему в государстве подражало всем и никому одновременно. Массивный покрытый кольцами игрушечной «кольчуги» камзол, длинные рабочие рукавицы из мягкой кожи с узорами рыбок. И неизменные узкие чулки-штаны плотные как виселица, их покрывали белесые с синим пузыри кружев. Отвратительно, но как символично.  

От природы белое и резкое как утес лицо мое не нуждалось в украшениях. Тем не менее, я едва выжил в порочном круге: «Подправьте эмблему Хроста на левом плече, она на палец ниже положенного. Может добавить на воротник медного шитья, чтобы показать великие знания Вашего Величества? Облику не хватает свежести, предлагаю перешить течения на спине, и сделать прекрасный шелковый ледник».  

– Дражайший супруг, приношу вынужденные извинения, чем дольше вы оправляете воротник и освобождаетесь от оков сна, тем тяжелее мне нарушать любые приличия, затягивая завтрак в угоду туалету, – строгость лица Сицилии подкреплялась резкими изгибами скул и сжатой линией губ. Крупные голубые глаза под подвижными соболиными бровями могли выхолащивать лошадей острыми пронзительными взглядами. Черные волосы Ее Величества монотонно-сияющие ночным небом распадались прямыми прядями по полуобнаженным плечам и безупречно ровной линейке спины. Песочные часы ее фигуры, нежно охваченной зеленым прямым платьем, приковывали взгляд. Местная мода была непривычна моей планторской супруге до сих пор. Зачем полностью закрывать ноги, одновременно открывая плечи и наращивая глубину декольте? Ее механически точный поклон приветствовал меня (официально) из дверного проема, отступив назад ненаглядная, ожидала моего приближения.  

– Ничего, лунные музы затребовали мое вдохновение для вечернего испытания нежнейшими произведениями меллоранской типографии. Литеральные посланцы из города искусств и магических машин, покинули меня быстрее, собственных сил… – сонно увещевал я, пока мои неверные в отличие от супруги ночи, так же неуклюже преодолевали разделяющие нас метры.  

– Раз вы столь бесцеремонно приняли мои честнейшие и искренние извинения, примите еще мою руку и пора начать дефиле, – сухо прервала Сицилия, отворачиваясь к окнам, чье цветное стекло искажало светлеющий морской пейзаж.  

– Пора, – мягко вырвалось изо рта, как только удалось церемонно принять изящную ладошку и тягучими шагами начать ежедневную рутину. Привычно душил камзол, в уши сыпались поздравления орды «гостей» с новым восходом, глаза студили взгляды Ее Величества. Постепенно черно-красный паркет коридора превратился в снежный блеск мраморной лестницы ведущей в рассветный зал – место нашего завтрака.  

– Смею полагать, сегодняшний бальный вечер будет почтен вашим присутствием? Это последний весенний бал, который запланирован для чествования Пуповины Плодородия. Аленгольм должен разделить ее лично, – поучительным тоном бросила она.  

– Вам ли не знать, что только мой предшественник реально реализовывал свое жреческое верховенство. Это исключительно право, не больше. Я уже распорядился сегодняшним вечером, запланировав встречу со Знающим Латероном, – с удовольствием отчеканил я.  

– Вы не учли одно – мое повелительное слово, я хочу видеть вас вместе с ним на нашем общем празднике, – едва заметно покраснев, отрезала Сицилия, незначительно ускоряя шаг.  

– К сведенью Вашего Величества, тут ваша власть сравнима со свинцовой морковкой – ее не существует, – вырвалось у меня, и после паузы в секунду, я продолжил: – Вы моя жена не более, и все властные полномочья в ваших руках моя прихоть…  

– Он свободный, вы не можете ему указывать, – почти вскрикнула Ее Величество, покалывая мои пальцы острыми ноготками.  

– … так было до прошлой луны, тогда он стал Знающим. Они обязаны одолжить жизнь делу науки, под моим скромным покровительством, – спокойно продолжилось мое справедливое замечание. Когда наши взгляды пересеклись, в них закрепилось двухсторонние непонимание. Откуда оно, ведь моя позиция непреклонна? Ответа и продолжения не последовало, оставалось мысленно праздновать чистую победу.  

На молочно-золотистой скатерти покрывающей ломаную цепочку столов громоздились вкуснейшие деликатесы Юга: пальцы чаек, зажаренные в древесном масле, терпкие каштаны, винные вишни Дордена и песья трава, стушенная в мясных соках. Бесполезные минуту назад люди прекрасно помогали мне, есть, поднося мне отобранные в блюдца кусочки. Виночерпий стремился запоить меня вусмерть, наполняя кубок великими достижениями наших погребов. Майордом мастерски руководил чревоугодием, параллельно увещевая Сицилию. С чего бы ей так беспокоится? Но гораздо важнее этого было главное блюдо – громадное сердце кита. Его несли десять человек сразу: багровое от жара печи, твердое мясо, невероятно отдавало вкусы своего наполнения. Аорта полнилась разными специями и смесями фруктов с овощами, а желудочки вдобавок содержали мясные закладки переложенные злаками.  

Шелестение одежд и шепотки слухов разносились между мрамора и гранита древнего дворца. Его созданные для обороны высокие, стрельчатые башни и узкие лабиринты стен не устоят перед мощью новых пушек. Но какой безумец будет обстреливать дом Аленгольма в наше время? Новые башни будут просторнее и проще, круглые и прямые они прагматично росли над красотой донжона. Внутри первых двух: Лунной и Железной, я находил покой в окружении тех, кто мог изменить Меллоран к лучшему. Сегодня мы собирались на вершине Лунной башни, что нависала над Малой гаванью, где отдыхали священные и военные корабли. Мои шаги перерезали длинную тень, чье естество каждое утро бросалось под ноги всех пересекающих внутренний двор. Стражники в голубых гамбинезонах лениво прочесывали глазами распростертый ниже по склону лес, из камня и дерева. Среди них затесался человек в плотных черных одеждах и с высоким цилиндром на голове. Что важнее – с ним прогуливалась только освободившаяся от утреннего туалета моя старшая дочь. Как она оказалась здесь раньше меня, да еще и с мужчиной?  

Анастасия всегда была самой заинтересованной в науке девочкой, внимательно слушала приглашенных жрецов и читала божественные трактаты. Моя девочка любила теперь почти исчезнувшее искусство осязания душ человеческих. Ее неизмеримо милое со сглаженными чертами лицо часто улыбалось молодому алхимику из Плантора. Не помню его имени, проклятый парень отлынивает от работы. Оправляя длинные пряди ярких, рыжих волос, она прислушивалась к чеканной как монета речи, что изредка перемежалась веселыми замечаниями. Не желая портить их молодые игры, я направился ко входу в башню. Пара десятков шаркающих шагов и путешествие было кончено. Они все же успели крикнуть мне: «Тепло» когда рука схватилась за дверной ремень, пришлось обернуться, дружелюбно улыбаясь. Отдам должное их упорству. Лацарный свет ненадолго остался позади, уступив место грибной люминесценции. Маленькие цветные шишечки бесплатно создавали необходимый минимум освещения. Оставшиеся метры подъема прошли в наблюдении за узорчатой звездной картой на стенах винтовой лестницы.  

– Звезда есть ни, что иное, как магическое существо, существующее на грани божественной и сотворенной материи – гений Света, – услышал обрывок спора раздающегося среди темных стен первой меллоранской обсерватории. Крупный телескоп в медной оправе стал опорой для стройного человека с золотой бородой, будто под цвет улыбки. Похоже, звездочет как обитатель здешних стен решил словесно побороть нашего старого друга – Вальдемара Тяжелого. Этот невысокий мужичек с жиденькой темной бородой и острыми льдинами глаз умел бить, словом и делом. Расположившись напротив своего диспутанта, он опирался на тубусы со звездными картами, коих в башне было предостаточно.  

– Это бездоказательно, теория алхимии рассматривает звезды как физические сущности материи. Которые достигли массы достаточной для прямой трансмутации элементов в бесконечном цикле конвертаций, – прозвучал безапелляционный ответ. Мне было привычно снисходительную мелкозубую улыбку Вальдемара, но Латерону это явно не нравилось.  

– Утверждения людей скупых разумом исходят из формы, в которой они предстают, но магия может создать, что угодно как будто бы оно также материально. Кроме того окружающие нас луны вполне разумны и обладают духами, что подобно иным воплощенным тенденциям мироздания есть сущностью мира.  

– Но эта аналогия не подтверждена экспериментом, никто не смог достучатся до их душ, значит все это бестолково.  

– Гарольд Книжник, Ваше Величество, уймите этого дармоеда, – жалобно взмолился Латерон смотря на мою веселую улыбку.  

– С чего бы? Смотрите, как я заинтересован, да и малышам нравится, – вырвалось у меня, когда ребятня в комнате хором заголосила: «Победу старому». Сидящие полумесяцем мои десять детишек: шесть мальчиков и четыре девочки всматривались в спорщиков и доску на стене. Ее черное полотно расчертили хаотичными стрелами «путей лунных». Эти самые пути и исследовал мой дорогой гость, Звездочет Латерон, знаменитый своими песнями, неординарным нравом и увлечением небесами. Вальдемару же приглянулась практика алхимии: создание сушилок, новых чернил, тканей и прочей мелочи, но он как будто одержим одним – гравитацией. Оба достойнейшие люди, их столкновения меня лишь забавили.  

– Раз уж вы здесь мой Аленгольм, дармоедам пора обратно, – сострил старик, медленно выплывая из башни, уже у двери он добавил: – Сегодня заканчиваем с Кеслером Клепальщиком черчение и список материалов для эксперимента с электрической дугой.  

– И, правда, готовы к арифметике и меллоранскому письму, мои малышки? – любовно бросил я, оглядывая на детскую стайку. Мой маленький кивок удовлетворил Вальдемара, и тот покинул нас.  

– Папа, но почему меллоранское? Мама так красиво пишет северным пером по планарийски, мы тоже так хотим, – выкрикнул младший из сыновей, Карламан, утирая нос краем бархатного жакета.  

– Во-первых, по-планторски, во-вторых, вы будете править именно этой страной, а мы с вами живем в… – потянулась учительская интрига, такая неловкая и такая полезная для их молодых умов.  

– В Меллоране, отец, – уверенно бросил самый старший из братьев, Ворст, подергивая запонки тонкой ситцевой рубашки. После мы все вместе засмеялись, сколько не проходит лет, привычка остается. Никакого вызова для памяти самых зеленых учеников. Дальнейшие общения проходило в тройственной системе: я – Латерон – детки, и так по кругу. Вопрос за вопросом, все интересующее нужно неизменно записать на доске. Иногда была нужна моя помощь, азбуке всего-то пара лет, а правописание до сих пор под вопросом, нелегко учить грамоте целую страну. Разговоры о звездных жизнях и смертях, сменялись осмеяниями созвездий, а точнее их названий. Идиллия, создаваемая такими беседами, снимала с души и тела больше всего грузов, истекая мягкостью родительских чувств. Последний вопрос был обычен и странен одновременно:  

– Могу я сопроводить Ее Величество на балу, и принести жертву от вашего имени. Свободные заволнуются об урожае, если жертвы не будет, – своим слегка растерянным, но пластичным голосом заговорил звездочет.  

– Как Аллен вы можете осуществить ритуал, если хотите, – неряшливо бросил я, играя в объятья, стремясь заключить в кольцо моих длинных рук как можно больше мальчиков и девочек.  

Короткая фраза отрезала нас друг от друга еще на луну, принимая его приятную помощь в таком неловком деле нельзя рассчитывать на рабочую встречу. Без гвоздя гроба не сбить, значит и совет пока не нужен, его мы перенесем после копания последнего Пупа. А теперь мне пора возвращаться к работе, а детишкам нужно идти к матери. Словно на крыльях мое тело мчалось среди витиеватых мостиков и башен, стремясь к единому месту работы – кабинету. Оно всегда желанно и приятно, как тяжесть вкусной еды растворяющейся в желудке во время интересной дискуссии.  

Когда шла подготовка громадной скульптуры из корней и черной земли в самом центре замкового водоворота, я уже достиг заветного покоя. Мой стол на балконе был нужен для письма при свете вечернего Лацаруса и лун, не люблю свечи. Пачкающий воск раздражал не меньше постоянных слуг-свечников. Меня тяжелый труд окрылял, не люблю прерывать цепь вдохновения, перебиваясь сном и радостями жизни (кроме еды, конечно). Аленгольму должно трудиться за всех и отдыхать как луны, не более двух десятков дней в году, говорил мой отец. Под сей лозунг и нарастающий светский шум снизу, Мое Величество оканчивал трехсотую страницу Всеобщего Свода, рассчитывая сделать еще двадцать за ночь. Легкий медный стилус, оперенный по серебряными нитями для баланса вился как танцующие парочки. Его вальс прерывался лишь на мгновения чернильной заправки. Также танцоры прерывались на возлияния благородными напитками.  

Две вещи отвлекли меня в ту ночь: жена выходила на свой балкон проводить почтового голубя, а еще Анастасия задержалась с тем высоким планторцем совсем одна при свете одних лишь звезд. Они стояли неприлично близко, среди юных недавно посаженных каштанов, и куда смотрят фрейлины. Я подумал лишь одно: это может мне дорого стоить, совершенно забыв о письме Сицилии. Дочка, зачем он тебе?