Атавизм

Вы, конечно, слышали об удивительной, чрезвычайно увлекательной в своей неповторимости способности верблюда находить оптимальную траекторию движения через пустыню. На челе его выражение, нередко принимаемое невеждами за надменность, а на деле являющееся выражением безмятежного достоинства сродни буддийской непоколебимости, ибо знает он себе цену, ибо уверен он в своих, подтверждённых миллионами лет практики, способностях, ибо не видит он причин для беспокойства, что бы ни случилось. Голова его гордо поднята, даже у великовозрастного, как будто весь мир, полный чудес и удовольствий, у его ног и вся жизнь с её причудами и сюрпризами впереди. Идёт верблюд спокойно и неторопливо, не тратя силы на подъём на вершины дюн и спуск к их подножию в движении по прямой по направлению к цели, а выбирая хитроумную траекторию в обход вершин. И путь его при этом оказывается короче, и меньше при этом он тратит сил!  

Способность эта превосходит значимостью прочие, коими он наделён и которых немало: и на редкость оригинальный способ делать необходимые запасы жидкости, и неприхотливость при выборе источников пищи – кто, кроме него сможет не только пережевать, но и переварить эти ужасные сухие жёсткие колючки?! Всё это, несомненно, достойно уважения, но врождённая способность к навигации на безориентирной местности, на мой скромный взгляд, – феномен из числа наизначительнейших среди известных миру. Верблюд велик, могуч, изыскан в своём совершенстве – недаром длина его тела в полном расцвете сил превышает высоту в 1, 618 раз. Если он вытянет шею вперёд, конечно. Он мой кумир, мой Кноблох [1]!  

*  

Что заставило меня пуститься в путь, который для «корабля пустыни» является будничной прогулкой, а для меня – приключением, полным смертельных опасностей, – стечение неотвратимых обстоятельств или безрассудная тяга к приключениям – неважно. Оставим этот вопрос за пределами данного повествования. Вот я здесь, палит нещадно Солнце, кругом звенящий спектрально однообразный песок и колышущаяся нечёткая перспектива. Верх – монотонный глубокий синий цвет, не запятнанный ни малейшим намёком на мазки других цветов кроме огромного слепящего белого круга, такого агрессивно белого, что аж отдаёт в синеву, низ – жёлто-серые пересекающиеся синусоиды волн. Не в моём вкусе. Беспощадный беспричинный минимализм пейзажа per se [2], хоть ты приблизься, хоть отойди подальше. Я посреди моей личной Деште-Лут [3] познаю жару на ощупь, пропускаю её через себя, сливаюсь с ней…  

Не обладая ни в малейшей степени, а лишь мечтая об этом, способностями моего кумира, остаётся искать другие пути существования и выживания в этом жестоком мире. Подсмотрев за некоторыми тварями малыми, я взял на вооружение их определённые нехитрые приёмы – передвигаться вечером, ночью и утром, а днём, когда жара обрушивается всей своей дурной мощью, зарываться в песок, оставляя небольшой приток воздуха для дыхания. Не так жарко, песок защищает от прямого контакта с испепеляющим пеклом, он, конечно, не даёт желаемую прохладу, он почти невыносимо горяч, под его защитой будто бы варишься, но – спасибо ему – не жаришься заживо. Но не всё так просто!  

Под покровом песка, поначалу уговариваешь себя лежать неподвижно и терпеть, ибо снаружи ещё хуже, а затем, одурманенный горячим стискивающим одеялом, находясь в состоянии, близком к летаргии, пытаешься вспомнить, что пора продолжить путь, когда вечерняя жара, сменяя дневную, делает пребывание на поверхности потенциально возможным. Надо ещё отличить одно от другого! – остывание песка, вызванное сменой времени суток, от привыкания к длительному нахождению в его горячей толще.  

Выбравшись на свет из спасительного укрытия, надо немедля продолжить движение. Надо успеть, надо непременно дойти. Постепенно выхожу из сонного оцепенения, держу путь в выбранном направлении. Сколько уже? Однообразие и размеренность моего движения, скудость и безыскусность окружающего пейзажа, монотонность шума ветра при отсутствии прочих звуков, разве что сам крикну от скуки, испепеляющая жара, – всё это играет с моим сознанием злую шутку. Постепенно мой мозг перестаёт работать как надо, в голове – невнятное бормотание, я бреду напролом, не выбирая пути, как редкий в пустыне высохший листок, гонимый ветром. Время от времени меня посещают странные мысли и видения. Иногда меня поглощает навязчивая меланхолия от сознания, что я одинок на огромной площади от горизонта до горизонта, никому не нужен, не интересен, никто не знает где я и что со мной. Бывает, что жалея себя, я ускоряюсь в стремлении скорее дойти, найти, встретить кого-нибудь, пока это состояние не сменится привычной пустотой в сознании, и я не продолжу движение в прежнем неторопливом темпе. Но чаще от жалости к себе я впадаю в уныние, что заставляет меня медленно плестись по прямой. Иногда же наоборот, мне мерещится, что за каждой дюной кто-то скрывается, наблюдая за мной, и успевает спрятаться, стоит мне на неё подняться. И это тоже проходит. То я в абсолютной уверенности начинаю винить неких скрытых врагов, виновных в моём нынешнем положении, а то начинаю в нём винить самого себя. Эти ли мысли или попытки здравых рассуждений или воспоминаний – всё проходит, всё сменяется привычным несвязным хаосом в голове, ни одно из рассуждений не заканчивается выводом.  

*  

Путь мой долог, но цепочка следов, тянущаяся за мной, несоизмеримо короче. Я как комета в небе. Только она несёт свет и не вольна выбирать путь, а я несу только себя самого да свои проблемы и могу в любой момент поменять направление движения по собственному капризу. Но будет ли от этого толк? Длина цепочки оставляемых мной следов тем длиннее, чем быстрее я двигаюсь… при прочих равных условиях, среди которых наиболее существенным, несомненно, является сила ветра. Если бы ветер стих, то по следам можно было бы проследить мой путь или вернуться назад. Если же скорость его значительна, то, остановившись и обернувшись назад можно увидеть, как аморфная, постоянно меняющаяся поверхность поглощает, покрывает сыпучим песком, скрывает мои следы, саму память обо мне.  

Моё движение через пустыню – мой модус вивенди [4]. Я становлюсь частью пустыни. Миллиарды и миллиарды песчинок, уходящих на неведомую глубину, и я над ними. Я не существую без пустыни. А если я перестану существовать, не исчезнет ли и она без меня? Или она поглотит меня, сделает частью себя? Я стану частью хаотичного многоголосья песчинок, оказавшихся на поверхности, над неисчислимой армией своих собратьев, пытающихся рассказать сквозь шум ветра свою историю. Никто не услышит. Никто не пытается, никто не знает, как выделить отдельный глас из великого океана голосов, составляющего гигантский банк памяти потерянных историй.  

Но недолго длится их попытка быть услышанными, ибо перманентная реконфигурация пустыни отправляет тех, кто ещё недавно был на самом верху, в глубину, поднимая из недр наверх новых претендентов на тщетные попытки. Как будто кто-то перемешивает гигантской ложкой. Путь каждой отдельной песчинки на самый верх бесконечно долог и тернист, и тут ещё я – вдавливаю их обратно, лишая возможности реализовать свою обречённую на неудачу попытку. Никто не услышит.  

*  

Чем дольше иду через раскалённую пустыню, тем чаще и острее возникает желание встретить на своём пути оазис – чудесный анклав жизни среди мёртвой пустоты. Сродни мифическому существу, манящему своей экстраординарностью, своей чарующей красотой, и вместе с тем таящему невидимую опасность, оазис даёт возможность остановиться, никуда не торопиться, ничего не искать, раствориться в пленительной неге прохлады, которая захватывает, засасывает тебя, и в результате не отпускает… Нашедшие оазис становятся его ленивыми пленниками, забывшими о своей цели. Путника, одурманенного бесконечной чередой однообразных, убивающих тело и волю, дней, оазис и влечёт, и пугает. Увидев его, можно остаться в нём навсегда: зайти ненадолго, чтобы отдохнув, освежившись и напившись продолжить путь – невозможно.  

Чем сильнее желание встретить оазис, тем больше вероятность его увидеть … в виде миража. Оптическая иллюзия, которая сбивает с пути и обманывает разум, имеет ограниченную продолжительность своего существования, но способна надолго внести сумятицу в стройность мыслей и вывести из душевного равновесия. Наблюдение миража вызывает волнительную борьбу между целеустремлённостью и усталостью, желанием получить всё и решением, сдавшись, довольствоваться малым, устраивает проверку воли.  

*  

Победа воли над обречённостью способна дать временное мнимое чувство удовлетворённости собой, порадоваться собственной стойкости, но при этом приблизить наступление состояния дуализма существования в процессе движения к цели – желание достигнуть её и, одновременно, желание продолжать многотрудный путь…  

Я несу этот ворох проблем, состоящий из душевных терзаний, неуверенности и самообвинений, который тяжким грузом давит на моё измождённое жарой и горячим песком существо. Я иду и иду, не зная, насколько приблизился к цели. Как день и ночь сменяют друг друга, так и изменения в моём душевном состоянии заставляют то ускориться, то плестись обречённо, то впадать в немотивированную эйфорию, то в обусловленное давлением фактов уныние. Разве что набор видов моих психических и поведенческих расстройств более разнообразен, чем монотонная смена времени суток в предсказуемо меняющейся пустыне. Но ни одно из них, какой шкалой ни измеряй, не делает ситуацию проще. Не приближает к цели. Эта последовательность не имеет сходимости. Поневоле начинаешь сомневаться в упорядоченности окружающего мира, всё больше убеждаясь в его хаотичности.  

Светлые мысли, рождённые склонностью к экстропии, настигают меня эпизодически, но не так часто. Будем откровенны – всё реже и реже. Чем дальше, тем глубже я погружаюсь в эту равновесную систему, становлюсь её частью. Нужно сделать усилие! Нужно вывести себя из равновесия, перестать быть константой, если сложившийся порядок вещей меня не удовлетворяет! Для достижения цели нужно измениться и ментально, и физически, так как все аспекты моего состояния мне не благоприятствуют. Изменение в когнитивном плане можно проводить по части принуждения себя к здравомыслию в любой ситуации с целью обеспечения жёсткого контроля своего состояния. Иначе нельзя быть уверенным, что в часы тех или иных расстройств я не отклоняюсь от первоначально заданного курса и в целом не хожу по кругу. В направлении изменения модели поведения необходимо внести безусловное требование повышения скорости перемещения, иное же хотя и менее затратно энергетически, но не способствует как ускорению процесса, так и поддержанию тонуса и физического, и психологического. Что касается изменений физического состояния, то необходимо обратить внимание на недостатки моего тела, плохо приспособленного к окружающим условиям, и потому значительно усложняющего их преодоление. Недостатков много, от всех их за раз не избавишься, но необходимо начать прогресс на пути к совершенству хотя бы с малого. Главным и достижимым является процесс, направленный на уменьшение площади тела, чтобы при контакте с раскалённым песком меньше нагреваться. Если рассмотреть этот процесс с точки зрения других категорий, то можно сказать, что он обеспечит в числе прочего приближение своих физических параметров к стандарту золотого сечения, уменьшая один из габаритных размеров.  

*  

И вот, по зрелом размышлении, учитывая вышеприведённые доводы, не вижу лучшего решения, чем отбросить хвост.  

Примечания:  

[1] Кноблох – Camelus knoblochi – вымерший вид верблюдов эпохи Плейстоцена. Достигал более 3 м в высоту.  

[2] per se – как он есть [лат. ].  

[3] Деште-Лут – самая жаркая пустыня на Земле. Находится на территории Ирана.  

[4] модус вивенди – образ жизни [лат. ].