Боярыня Морозова

БОЯРЫНЯ МОРОЗОВА  

(поэма-триптих)  

–1-  

Запорошена и завалена снегом серым,  

Морозом окована,  

Дыханием лютым отравлена  

Боярская Москва и оборвана.  

Что юродивый в тряпки обмотанный,  

Босоногий и голодающий,  

Дрожит богомоленный,  

Просит хлеба гниющего, страждущий, -  

Что боярин никонияновский  

В соболиные мехи обряженный,  

Сытым хряком стоит, улыбается  

Над юродивым в бороду усмехается, -  

Так вот и ранее, так вот всегда  

У избушки, кособочиной, черною  

Развалился пряник-гора –  

Храм с росписью золоченою.  

Обозленно, что их потревожили  

Руки синюшние звонаря,  

Созывают звоном раскрошенным  

Медноязыковые колокола.  

Повылазили из изб, теремов –  

Забубнили, иные молилися,  

А полозья по горлу снегов  

Вслед кляче худющей тащилися.  

Как шелудивые кобели пораспухшие  

Зубоскалили бояре, священники,  

И свои утробы набухшие  

Трясли и визжали: «Вон грешники! »  

А старухи скукожены, монахини, юродивые  

Двухперстово крестилися, словно брошены  

В кострища безвинные –  

Качалися и казнилися.  

С улюлюканьем, с ликованием,  

Утирая носы сопливые,  

за санями ребятня плюгавая,  

Как шавки бегут, визгливые.  

Черепами белоснежными костными  

Злорадно-бездушные зарятся  

Храмы, церквушки – иконами  

Плюют на раскольниц и хаются.  

А боярыня Морозова  

По рукам и ногам закована,  

Аки лев, взглядами грозными  

Награждала торжество убогое  

Над ее человеческой болию –  

Натянув худощавой рукою  

Цепь колючую над головою,  

Два перста пред толпой поднимала  

И Никона пса проклинала.  

Но безумные очи смягчались  

И боярыня Морозова  

Сквозь слезу сестре улыбалась  

Улыбкой, будто из олова.  

Нищие, обездоленные,  

Перед ней, как святой преклонялися,  

И восторженно вытиралися  

Ее черной одеждой – бросалися…  

А семь странников изможденные  

Пешой долгою дорогою,  

Молчаливо, в скорбном раздумии  

Глядели они на Морозову.  

И средь них узнала боярыня  

Аввакума протопопа  

И возвысила голос страдания  

Словно молилась о спасении Богу:  

«Скажите царю Алеексию:  

«Почто отец твой царь Михаил  

Веровал как мы и хранил –  

Аще я достойна злоблению –  

Так отвергни мощи отцовые  

Из могилы, и псам на съедение,  

Проклявши, брось их, греховые!  

Я не послушаю твоего повеления! »  

Аввакум раздирая ногтями  

До мяса посох свой деревянный:  

«Слыши небо и внуши земля!  

Вы свидетели крови излившейся,  

Нашей крови не усытишь царя! –  

Ибо великая наша вина  

Как отцы, неизменно молившийся!  

Гэй! Духовная наша жена!  

Персты рук твои тонкокостны,  

А очи твои молниносны –  

На врагов бросайся с силой льва! »  

Оттеснили их алебардщики,  

Матерились громко стрельцы,  

В толпе затерялися странники,  

На их место затерлись купцы:  

«Аки вдовая дура блаженная,  

Растеряла богатство свое –  

Во те позорно свержение,  

Будешь в яме – сбросишь ярмо  

Своей веры двухперстопадения. »  

Но Морозова им не ответила,  

Все шептала, дрожала, щетинилась,  

Подкрепляла себя силой-верою,  

Неспокойно на санях кривилась.  

Вот он Храм, Василия Блаженного,  

за который Барма и Постник  

Расплатились глазами… Сожжение! –  

боярыня у царя попросит.  

Но пытали дыбою боярыню,  

Суставы из рук выворачивая –  

Царь взаправду грозится сжиганием,  

Но прежде отречься приказывая.  

И Морозова смехом и криком  

Раздирая губы зубами,  

С неистовым пламенным ликом  

Сама о том пожелала:  

«Честь великая с огнем побороться!  

Прислано себя испытать!  

Царь! воину! клянется!  

Меня мученической смерти предать! »  

Но царь, убоявшись величья  

И славы смерти такой – приказал!  

В земляную яму садиться  

Морозовой вместе с сестрой.  

…Заворочались, затащилися  

Тучи белые – черной пургой  

Рожи улиц Москвы завалилися,  

Расхулился люд над зимой.  

Вот он Храм, Василия Блаженного,  

за который Барма и Постник  

расплатились глазами… Прощение! –  

юродивый за Морозову просит.  

–2-  

Утопленницей круглой сияла  

Луна холодной прорубной ночью.  

С патриархом Никоном ночевала  

Монастырской монахини доча.  

Изнуренный бессонницей Никон,  

Пробужденьем тучных кишок,  

Отвернувшись носом от икон  

Жевал с салом петуха гребешок.  

И преследовал дух Аввакума,  

И преследовал Морозовой крик,  

Образ нищенской пустующей суммы,  

И Христа разгневанный лик.  

А дух Аввакума смеялся:  

«Посмотри-ка на рожу свою.  

В небесную дверь ты собрался,  

А вместишь ли ты брюхо в раю?  

Воззри на святые иконы  

И виждь угодившие богу –  

Тончавы они, изможденны  

От поста, труда, черной скорби. »  

Раскрыл Никон окошко светлицы,  

Дыхнул терпкую вонючую вонь –  

Народ нищий плачет и злится…  

Скоро попросит царя с патриархом в огонь.  

Слышит Никон голос старухи –  

Этот голос страшно знаком –  

Просит милости безносой, безухой  

У храма Блаженного днем:  

«Аки мать милосердна Морозова!  

И за что тебя в землю утопали?  

Обездоленным рабам до позднего  

Всех людей хороших угробили…  

По «крестцам» московским ходила ты  

Неимущих деньгами одаривая,  

Рубах оголенным нашила ты  

Старообрядцам раздаривая…  

Это только зажиточным  

Трехперстово молится приспичило –  

Супротив царя идти – дело убыточно,  

Ибо казна обожрет их безличная.  

Аки мать милосердна Морозова!  

Поклянуся, что аще увижу я,  

Рожу Никона рыхлорозову  

Наплюю ему в гляделки бестыжие!.. »  

Захлопнул Никон окошко светлицы,  

Зажег свечи у тусклых икон,  

Молится свирепо и злится –  

Обещая покончить со старухою днем.  

Но иконы святых почернели,  

Отвернули от Никона лики –  

И никогда уже не смотрели  

На палачей, патриархов и пики.  

–3-  

Холодные белые мухи летящи  

Над в решетку разрезанным небом,  

Шаги стража у ямы хрустящи…  

«Милок, дай хоть корочку хлеба…  

Не мне, а сестрице прошу…  

Виждь? уж она помирает. »  

Морозова смотрит ему  

Стражу в глаза, очами сверкает.  

Щеки ввалились как древни могилы,  

Ликом бледнее всех белых костей,  

которых сгубили  

За истину, волю, твердость идей.  

Глядючи страж на боярыню, плачет:  

«Не приказано, матушка, царем вас кормить.  

Узнает аще, возъярится, прискачет,  

Велит голову мою подрубить. »  

Засмеялась боярыня страшно,  

Звякнула цепь – двухперстьем стража окрестила:  

«Спасибо мой батюшка – это прекрасно…  

Веру, терпенье то в нас укрепило! »  

В голоде, в холоде, до самой утробы,  

В паразитах и язвах, рубищем прикрытые:  

«Схоронили нас без креста и без гроба,  

Убитые заживо, но не забытые…  

Чудно, да тока подивишься тут?!  

Крестьян осмь тысяч своих содержала,  

Домового заводу тысяч больше двухсут!  

Но больше всего! я сына своего потеряла!  

Иван! Мой Иванушка, отрок погибший –  

Ништо не хворал – будь проклят лечивший,  

Будь проклят, кто с сердца кусок оторвал!  

Будь проклят сына мне погубивший!  

За старое свое православие,  

За то что открыто бросала царю  

Вызов, и Никону-падали,  

На растерзание не дала душу свою.  

Сестра, ах сестра, увлеклася за мною,  

Сестра, ах сестрица прости мне, прости…  

За любовь… за раскол оплатила я кровью.  

Аще ты не ушла? Нужно б уйти…»  

Не глаза, а две ямы – в них звери при смерти –  

Урусова сжала руку сестре:  

«Феодосья, не сломят окаянные черти.  

Я пошла за тобою, воину всех на земле,  

Ты дороже, любимей, и правдой сияешь,  

Ты сестра мне, а кровью родною  

Помоями о земь лишь Иуды швыряют –  

Я зла не держу пред тобою. »  

…Буянят, гуляют, пьют хмели бояре,  

Стирают с бород, засоренных явствами,  

Танцуют, смеются, знать – и не знают  

Как сестры в земле боровской помирают.  

А царь Алексей в горло времени смотрит,  

Чается славу будущих лет  

Найти, но холод до нервов коробит –  

На смерти других не ярчается свет.  

И снится по ночам сын Морозовой –  

Лекарями залеченный наследник богатства Иван,  

Он плачет и молится под небеси грозовой,  

И кровью плачет Блаженного храм.  

И Аввакума, сожжённого в срубе  

Вместе с тремя друзьями его –  

Обгоревший, безглазый, беззубый,  

Говорит, поднявши руку, гневно:  

«Воззри! Ты иных за ребра подвешил,  

Ты иных во льду замораживал,  

Ты гордыню тем только тешил,  

Что неугодных боярынь в яму побрасывал.  

С венцом, без венца царей поменяется  

Великое множество, и каждый из вас  

Крови вдоволь людской нахлебается –  

Внуши из уст бо моя аз!  

Всяка душа болии адские  

От царей потерпевша отголосится в сто крат  

На голову ваши хозяйские,  

Тела истерзаются царевые в ад. »  

Молнии закаленные  

Спустились во сне Алексея,  

Рвали землю кусками зверьем обозленные -  

И царь зрит! – веря – не веря.  

Сочатся из пор, ран, из язв земляных  

Души всех на Руси позагубленных  

Виноватых, безвинных, святых, не святых,  

В днях прошлых, нынешних, будущих.  

Стоит хруст на земле топоров переломанных  

Об шеи на плаху приговоренных,  

Опричники алые на сапожищах окованных  

Взойдут помирать на петлях обглоданных.  

Овдовевшие, осиротевшие  

бабы полягут головами на землю  

Завоют, заплачут и чувства сердешные  

На долгие годы до всходов посеют.  

И как за Зимою все живое сгубившая,  

Настанет и этим дням багровым конец –  

Святая Весна явится всевышняя  

И счешет как вшей, всех кто носит венец.  

…Царь Алексей проснулся и с ужасом  

Узрил как иконы в красному углу  

Мироточат кроваво, как бешены крутятся  

Панихиду оплакав бездумному злу.  

А боярыня Морозова и сестрица ее,  

княгиня Урусова,  

Сложили кости в фундамент всеобщего горя,  

На котором стоит, развалившись всей гнусностью  

Дворец неправды, невежества, глупости..!  

4-7 марта 2017 года.