неправильная любовь

Я шла домой. Мои колготки были порваны. Из колен текла алая густая кровь, оставляя следы на белоснежной дороге, словно ягоды, упавшие с дерева. Помада размазалась по лицу: я упорно пыталась стереть её рукавом, но она въелась в кожу и не поддавалась упорному трению моих ногтей.  

Мне было так холодно: разорванная рубашка чуть согревала моё тело, я не могла уже идти. Хотелось умереть: лечь на ледяном снегу и больше не видеть этот мир…  

Люди проходили мимо, лишь обжигая меня глазами, а мужчины смотрели с отвратной пошлостью в лице; мне становилось мерзко идти. С каждым новым шагом колготки расползались на новые багровые стрелки. Такой же цвет покрывал мою опустошённую, зудящую голову. Волосы были в чём-то красном. Что-то гудело.  

Эта девушка, раздражавшая всю школу, имела стервозную внешность и не менее стервозную душу. Вечно хамила и унижала других грязными шутками. Я впервые видел стерву вживую, но имя её носилось слухами по всей школе. Любовь. Любовь без любви, как глупо. Глаза её были темны, как темна ночь; взгляд точный, пронзающий, как стрела; на лице вечно вульгарный макияж, чёрные стрелки и красные пухлые губы, что приносили её словам колкости, а главное, уверенности. Любовь всегда ходила в чёрном, лишь украшения отличались цветностью, что добавляло её образу строгости.  

У неё не было друзей. Она не любила никого, а я её ненавидел, за слова, за поступки и мерзкие ухмылки в мою сторону. Каждый парень нашей школы обходил её стороной, а девушки завидовали ей: мало того, что Любовь хороша внешность, она ещё на редкость умна и проводила такие авантюры, на которые никто другой не был способен, вечные манипуляции и публичные скандалы… как иронично контрастирует с её именем.  

Любовь никогда не прогуливала школу, вела вполне спокойную жизнь, если не брать во внимание её поведение, и, как ни странно, любила читать. Неужели она способна на сочувствие или любовь к героям? Вы удивитесь.  

Впервые я подумал о ней, когда не увидел в школе. Тогда никто ещё не знал, где она. Родителей у неё не было, воспитанием занимался старший брат. Были прежде и бабушка с дедушкой, но скончались они около месяца назад. Остался только брат, но и тот не знал, где она.  

На следующий день Любовь вновь отсутствовала. Все стали отдыхать от её издёвок, от её насупившегося лица. Только мне было неспокойно.  

Признаюсь, она всегда нравилась мне внешностью, но дурацкий характер, способный на жестокость, отбивал любые позитивные чувства, делал ненависть сильнее, но что-то чистое всё равно оставалось в ней.  

Я долго думал: что с ней и как она; думал: где может быть и почему её до сих пор не ищут, прошло уже три дня. С этими мыслями прошёл мой день, и я отправился домой. Шёл долго, не спеша преодолевая парк. Лениво шагал, не поднимая глаз, фотографируя краснопузых снегирей и кидая им семечки из кармана. Двигался, высматривая что-то на пустынных улицах.  

Позже в моём поле зрения показались чьи-то ботиночки. Такие неуклюжие и запорошённые свежим инеем, они еле-еле переступали с места на место, чтобы окончательно, казалось, не погрузиться в холодные объятья. Я медленно поднял глаза, рассматривая человека. И какого же было моё удивление, когда увидел перед собой Любовь.  

Она выглядела жалко, как бы ни хотел использовать другое наречие, это было так: без куртки, лишь рубашка, вся пропитанная кровью, в облипку висела на её озябшем худом теле; маленькие ножки были окованы в большие, изнурительно увесистые ботинки; по ногам-спичкам, как говорят в народе, стекал багрянец; на глазах не было косметики; волосы были растрёпаны, а по щекам...  

Боже, это слезы! Никогда прежде не видел их, отчего понятия не имел, что мне делать. Лишь подошёл и долгой тряс за плечи, чтобы она перестала бормотать и пришла в себя, но этого у меня не вышло. Тогда я снял с себя чёрное пальто и укутал её от озябших ног до самой шеи. Стесанные локотки и открытые ключицы сразу бросились мне в глаза.  

Моё тёплое отношение проходило сквозь холод Любы – не знаю, имею ли право так её называть, но пусть, – казалось, что она не жива уже. Я взял её домой – не смог оставить на улице.  

Подняв, бегом направился в подъезд. Она оказалась чертовски лёгкой и настолько беззащитной... как цыплёнок, вжалась в меня.  

Придя домой, Курица-наседка, то есть я, немедля направил своё дитя, то есть Любу, в ванную. Опасаясь за её состояние, просил не закрывать дверь, но она боялась меня, даже взгляда. Моё упорство впервые проявилось в нужный момент – мне удалось её уговорить. Чуть подождав, я вышел, оставив её наедине с комом мыслей.  

Сняв свою одежду, она зашла в душ. Позже я слышал, как она водит пальцем по стенке душевой кабины, та лишь издавала неприятный писк, поддерживая боль Любы. Послышался всхлип, а позже плач. Вместе с ней плакала вода, плакали батареи и трубы – всё, хранившее в себе то же, что и её слёзы.  

Вскоре она еле слышно окликнула меня охрипшим голосом. Я услышал своё имя. Она закуталась в мою одежду и звала меня сказать, что закончила и ощущает себя живой.  

Любовь уснула на моей кровати. Я укрыл её одеялом, но она продолжала дрожать, Очевидно, что ей было холодно. Её зубы стучали.  

Дальше всё происходило как в тумане, лишь помню разговор с её братом: сперва его холодный голос, а после злость и дикое желание увидеть сестру, что спала у меня. Я правда не знал, что мне делать дальше, но чётко решил никогда больше не оставлять её, никому не позволять трогать и даже разговаривать с ней.