FB2

Любовь должна...

Рассказ / Лирика, Проза, Психология, Философия
Аннотация отсутствует
Объем: 1.988 а.л.

Когда встречаются два человека, это похоже на слияние двух рек. Малый поток примыкает к течению большего, усиливает его судьбу, которая взаимно отражаясь, уже становится общей. Или проходят они порывистым напором друг сквозь друга, сбивая, замутняя и оставляя после себя на обескровленном русле рубцы или трещины.  

Наука поиска, и потерь называется жизнь. Мне всегда хотелось описать её естественно верно. Познать тайну её законов, отыскивая скользящий сюжет, и прочувствовать кожей – какие из них прибавляют силы. И, быть может, так сделать мир лучше.  

 

***  

 

«Танюша, послушай меня, нужно просто продать несколько партий. Съездить и просто продать! Срок продажи – эти недели, пока надо мной не включили суд, сам ведь я продавать не могу, за мной менты тру-ля-ля – ежедневно в несколько дружных очередей собираются. Слежка».  

-И что ты хочешь от меня теперь, Серёжа?  

-Чтобы ты помогла! Ну разве ты откажешь? Ты никогда не сможешь простишь себе этот отказ! Ведь Серёжи больше не будет! А появится чёрт из тюрьмы, урка приблудная! Годика через четыре. Поэтому сейчас нам – самое время заморочиться. Продай вот это!  

Передо мной появляются два маленьких прозрачных мешочка. Первый туго набит колёсами, во втором мило содержится «пластилиновая ворона». Когда у нас хорошее настроение, мы называем вороной гашиш. Хорошее настроение реализует «пластилиновая ворона». Ходят слухи, что сейчас в «чёрную птицу» каким-то образом стали добавлять героин. Но никакой гашиш не сравнится с колесами – под движением колёс чувствуешь себя идеальной.  

Эти прозрачные мешочки должны стать моей первой партией. Через некоторое время найдётся причина, чтобы продать что-то ещё.  

–Самое важное – идея! Ты послушай! – продолжает Сергей. – Человечеству етсегодня необходима трава, иначе люди просто передавят друг друга в этой ржавеющей свалке. В припадках бешенства и суеты. Но в это же время – так устроено наша жизнь – мы нуждаемся в скорости, и параллельных мирах. Это никому уже можно не объяснять, просто дай возможность почувствовать.  

Серёжа говорит глазами. Два широких, спокойных купола уставлены на меня. Он ясно знает, что сможет уговорить, и считает разговор простой формальностью. Но какой-то крошечный светлый уголок – тот, в котором волшебно искрится беззащитное детство, от которого рассеяно и счастливо дрожат руки и собственный голос – он до сих пор ни за что не позволяет дать согласие, а отказать Серёже было неловко. И почему-то страшно.  

Впрочем, когда Серёжу охватил уверенно-ликующий жар, и он говорит уже откровенно лишнее.  

-Да эту дикость трепетно понимает каждый, ты только намекни, Таня! Потому что если здесь, – он прикладывает указательный палец к виску, – здесь загорелось, то человека уже ничем не остановить! Потому что Бог и счастье разворачиваются изнутри. Талант внутри каждого. Покупатель зависит от нас так же, как мы от него, потому что мы – партнёры, а не продукты распада. Именно партнёру ты предоставишь простую возможность: увидеть, что у него внутри. Коснуться собственной тайны!  

-Ну помоги, Таня! Ведь сейчас ты сможешь предложить человечеству всё! Не веришь? – проверь! В торговле нет ничего плохого! Просто многие воспринимают всё, как общепринятый стереотип.  

–Да? И ты уверено знаешь, что необходимо человечеству?  

– Человечеству необходимо сойти с ума, распотрошить мир своих ощущений, и усилить энергию – вот что я точно знаю! Само человечество и создало эти препараты, едва додумавшись до химии, что бы каждый стал способен создавать любое из любого! Это закон прогресса! Искренность будущего! Прогресс невозможно уничтожить – ему можно только покориться. Или использовать! Что с того, если он уничтожит человечество!! Остаётся только передать пакеты на банально-физическом уровне.  

-Как это не умно, Сережа! С этим твоим прогрессом мы становимся животными.  

– Таня! Только так я становлюсь собой! – Он сжал кулак, набухли спаянные костяшки и на громком выдохе тут же медленно разошлись назад. – Ум не способен сделать человека счастливым – ограничивает! Источник новых ощущений – вот счастье. За него тебе отдадут всё, да ты сама знаешь. Остальное давно уже никого не интересует.  

-Но, Серёжа! Почему бы нам не жить нормально? Как все!..  

-Потому что жизнь уже ни-ког-да не станет нормальной! Норма, рамки, предел – это уже не просто слова, это оскорбления! Таня! Просто продай это! Умоляю! Ты моя последняя надежда.  

После какой проданной партии этот заработок становится привычным?  

 

***  

 

-Это графоманское произведение. Я так думаю. Ты знаешь, что такое графомания?  

-По-моему, Маша, это болезнь  

Она глубоко и с тревожным удовольствием затянулась. Затем внимательно рассматривала только что собственно-выпущенный табачный дым. Помолчав, добавила:  

-Лично я бы не назвала это болезнью. Но у тебя… – она приподняла рукопись, и уронила обратно на столик. – У тебя слог какой-то сложный, много лишней философиии, где каждое предложение обострено ярким беспокойством. Так разговаривают при шизофрении. И это очень сильно бросается в глаза. Если ты хочешь продать вещь, она должна быть понятна всем людям, а не только тебе! Кстати, у шизофреников богатый словарный запас!  

Я молчал. Она продолжала, вдыхая и выдыхая сигаретный дым:  

-Такое ощущение будто за героев играет один актёр, и этот актёр – ты. Пускай они по-разному общаются, философии не надо. И вообще – она приподняла и потрясла рукописью в воздухе, как бы позволяя листам рассеяно повиснуть на ветру и как бы доказывая, что даже на вес цена рукописи будет никчемной, – человечеству не это нужно.  

-И что же нужно человечеству?  

-Сказки. Очень похожие на быль, но всё-таки сказки. Люди готовы поверить в гномов и троллей. Да во всё что угодно, лишь бы это было красиво и непредсказуемо. Нежели, ты, писатель, так и не понял что мы – русские – раса мечтателей? То о вечной жизни тысячу лет мечтаем, то коммунизм строим. То вообще непонятно что и зачем. Да большинство из нас – же-ла-ет, что бы их обманули и они хорошо платят за эту красивую ложь. Вот и пиши фэнтези. И ещё, если хочешь продать свою рукопись, обязательно напиши синопсис!  

-А это что?  

-Это краткое содержание твоего «шедевра». Маркетинговый ход, который должен выстрелить, и своим попаданием обязательно заинтересовать издателя наповал. Так нужно, что бы тот захотел с тобой работать.  

-Представляю Толстого, пишущего синопсис к роману «Война и мир». Хемингуэй бы ещё в молодости застрелился. … Им в голову бы такое не пришло!  

-Для этого Толстым надо быть. А у тебя, красавчик, какая фамилия?  

Она вдавила окурок в пепельницу и значительно посмотрела на меня. Кажется, о деньгах она знала всё. И продолжала:  

-Если синопсис отличный – редактор поможет доработать твоё творение. Если провальный – никто даже не посмотрит в твою сторону, каким бы блестящим ни был твой шедевр. Запомни: судьбу шедевров сегодня решает синопсис.  

Чувства и мысли разрезали голову в разных ритмах. Как это надо писать? На ум приходило одно – расфасовать «философию» на диалоги. Хотя заранее понятно, ничего хорошего из этого не получится. Я уверен, что самая страшная тюрьма – это осознание своей бездарности.  

Я был рад, что теперь Маша работает со мной. То ли в отделе рекламы, то ли в отделе финансового риска…  

-У тебя грустная книжка. Мысли слишком мрачные, это видно даже по твоим глазам. Откуда этот далёкий холод? И в то же время от тебя идёт такое тепло. А ты мне сначала совсем не понравился! Но ты так сильно привязываешь общением – как ты это делаешь? Ну расскажи о себе!  

Я не любил подобных вопросов, но ответил:  

-Почему печаль в глазах? Одинокое бессилие, словно в пустыне… Да потому что страны нашей скоро не будет. Я это не только понимаю, я это чувствую. А чувства таки имеют свои незримые законы.  

Она как-то странно посмотрела на меня и загадочно опустила глаза:  

-Женщина тебе хорошая нужна. Только не надо понторезку, попроще найди.  

-Тогда нужно из Питера уезжать! – ответил я и мы засмеялись. Затем я сказал как можно серьёзней:  

-Мне ты нужна, Маша!  

Она молчала. Я сильно притягиваю общением? Это всё из-за неловких пауз.  

 

Я чётко вижу, как страна, словно умирающий застывший спрут испуганно закрываясь от происходящего, пытается увеличить свой центр, который с каждым годом становится только тупее и безумней. И втягиваются щупальца к этому центру. Отмирают и растворяются, утопая в самоуничтожении.  

Сельское народонаселение инстинктивно сжимается в город, а городские – в столицы. Это несмотря на отсутствие «столичной» прописки, на штрафы, денежный оброк за съем жилья и очевидное отсутствие хоть каких-нибудь перспектив кроме сегодняшней заработной платы. Но не может такое сжатие происходить бесконечно. На каком-то периоде – гибель. Столицы растут за счёт опустошения провинции. Основы демократии бездарно сваливаются в слепую могучую глубину, как свиньи с крутизны. Тёмно-серое бессилие суеты. Монархия постатеизма! Так не потому ли монархия, что Бог необходим? Необходимость – вот усмешка лжи...  

Мысли кружат больную голову и сводят с ума. Одиноко путаясь, исчезают, как последний снег на остывшей черной земле.  

Слишком быстро время отрывает крылья. Их узоры покорно бледнеют, превращая крылья в домашний бетон.  

 

«Хочу единорога! » ответила Маша, когда я предложил встретиться после работы.  

Маша вышла, толкнув стеклянные двери, как выходят из темноты. Одетая в красную облегающую куртку, она была похожа на гоночную машину. Казалось, сейчас она промчится мимо. Но она шла ко мне и была самым ярким движением среди этих закопченных питерских стен, которые теперь, с её приближением, словно мерещились.  

Кто-то обидел её сегодня? Она заметно злилась, не на меня, на кого-то другого. Казалось, она возненавидела эту бетонную пыль грохочущего города. Но Маша составляла с этим городом одно целое. Она – капризное продолжение его равнодушного безумия, подавляющей красоты и глухой жестокости, где люди убивают в себе жалость, чтобы перестать думать о чем-либо ещё кроме денег. Но почти все, особенно девушки, горячо и по-детски наивно верят в особенный свет внутри себя.  

Её же восприимчивый характер развивался здесь и часто делал такой же решительно-жестокой, как городское равнодушие. Лицо темнело и глаза тяжело смотрели не на обидчика, а прямо перед собой – два брошенных медных камня. Быть может, она боялась одиночества? Одиночество в огромном городе – страшная и глубокая мука.  

Здесь все спешат, не была исключением и Маша – её характер «включал» гиперактивность, исключая утомление. Я протянул ей игрушечную лошадь синего цвета, когда Маша подошла ко мне:  

-Единорога не было. Возьми её, она милая.  

На ходу обняв игрушку, Маша сразу прижалась к ней ухом, внимательно вслушиваясь во что-то таинственное у неё внутри. Она строго смотрела далеко вперёд и торжественно шла в эту даль. Её ноги будто пытались разбить невидимую скорлупу.  

Я молча шёл рядом.  

Мы зашли на Семёновский мост. Автомобили бесконечно ревущим караваном выпрыгивали из-под земли и уносились в пыльную бесконечность. Ветер выбрасывал нам в лицо песок из-под визжащих колёс, и не было ни одного дерева, которое могло бы защитить нас от всепоглощающей пыли. Я чувствовал, как она скапливается на языке, вызывая ежеминутное желание сплюнуть.  

В такой суматохе разве услышишь что-нибудь особенно важное, что происходит у тебя в душе? Там словно глухое движение подземных ручьёв. Как здесь можно что-то написать без наркоты и алкоголя? От подобных мыслей становилось страшно.  

-Всё, мне легче, – с облегчением выдохнула она, словно сбросила невидимую тяжесть. Теперь она обнимала синюю лошадь, крепко прижимая её к груди.  

-Отпустило? С возвращением! – я улыбнулся. Я понятия не имел о чем с ней говорить дальше. Не о литературе же! Из темноты выплывали только стандартные фразы, и тут же ныряли назад, в бесцветное пустое никуда.  

-Ты устала?  

-Ой, не хочу об этом!  

-Идём в кино?  

-Не хочу в кино.  

-Конечно, у тебя же есть Синяя Лошадь.  

-Это Сми-ит!  

-Ты уже имя придумала?  

Что ещё сказать? Спросить о погоде? Интересно, у неё есть парень? Только об этом не спросишь, хотя это действительно интересно. Это она закрывала собой мои слова, будто околдовывала, окутывала причудливой кошачьей тенью, усиливая невольное чувство вины. И я не знал, как защищаться.  

Рядом со мной она вела себя словно ребёнок. Я старался следить за её лицом, пытаясь уловить мысли. Зачем она встречается со мной, если знает, что с моей стороны дружбы нет? Но не родилась ещё женщина, которая не строила бы планы.  

И вдруг меня осенило:  

-Ты любишь фотографироваться?  

-Обожаю! – сказала она, будто ждала только этого вопроса. Её надо заинтересовать. «Движухой», это когда становишься значительным. При этом – хоть вовсе не смотри на неё, а она уже тонко ожидает твоё внимание, словно рыба, попавшая на крючок.  

 

-Коля, дай фотоаппарат поюзать.  

-Опять своих баб снимать будешь?  

-А ты хочешь, чтобы я парней снимал? Да выключи ты этого болтуна!  

По телевидению, которое ненавижу, передавали монолог Никиты Михалкова. Надменно и со вкусом Он пытался присвоить мораль нынешней политической системе и, хуже того, новой войне – тому хаосу, где морали просто не может быть места.  

-Ты бы послушал Никиту, подлец правильные вещи, говорит!  

-Он всегда правильно говорит. Но не всегда правильно делает. Не стоит объяснять русским жизнь России, особенно если сам живёшь в Москве. Спилберг наш российский!  

Я испугался, что сказанул лишнее и сейчас мы поссоримся, как ссорятся теперь из-за политики родственники одной семьи. Дети большого прогресса.  

К чёрту политику – Маша обещала позировать мне. Для этого мне нужен фотоаппарат! Но Коля всё сделал правильно, поворачивая разговор в сторону героев кинематографа:  

-Почему – Спилберг? Такой же попсовый фантаст?  

-Нет, просто в его фильмах такой же дурдом.  

Коля долго и громко смеялся. Потом полез за фотоаппаратом.  

-Держи, развратник. Мерзкое ты насекомое.  

Я молча стерпел, засовывая фотоаппарат в свою сумку… Готово! А вот теперь можно поговорить и о политике.  

 

***  

 

«Отношения» с Машей начались тем же, с чего обычно заканчивались с остальными – она сразу как-то снисходительно и осторожно заявила: «Извини, но ты не моё». Затем, помолчав и потупив взор, нежно добавила, «но мы можем дружить и общаться. Я хочу, что б ты знал: мне до тебя не по фиг – ты хороший! Но дружба это всё, что я могу тебе предложить»  

-И почему мне все это говорят?! – наиграно задумавшись, спросил я. Она рассмеялась в ответ и добавила:  

-Я вижу, у тебя девушки давно не было.  

-Да с чего ты решила?  

-Да ты ухлёстываешь за всеми бабами на нашей работе. Мне всё рассказывают, и ведь самых красивых выбираешь!  

«Маша, тебе на хватает внимания? » – Хотел спросить я, но сказал другое:  

-Какая пошлость – говорить за спиной низкую правду! Я тоже кое-что скажу тебе, Маша: самая красивая – это ты.  

После этих слов Маша стала серьёзной.  

Наверное, у неё всё-таки был дефицит ласковых комплементов. А я щедро произносил их. Я должен был убедить её, что имею право дарить ей такие слова – голосом, жестами, взглядом... Это стало походить на игру, которая строилась по её правилам, которая затягивала меня, выворачивая наизнанку. Я отчаянно становился актером.  

А жизнь при этом начинает походить на оперетку...  

Через какое время я начал верить в правду произносимых фраз? Всей душой я любезно погружался в её нежный туман. Нельзя отдаваться страсти, она отомстит и раздавит. Но завораживающее погружение было романтично приятным.  

Её мир – независимое счастье, доступ в этот рай нужно заслужить только верой в собственное превосходство. Поэтому она часто повторяла: «Я знаю, что я красивая! Разве нет?!», мучила меня своим восторженным кокетством, одновременно напоминая о дружбе.  

В её жизни всегда что-то происходило. Маша, словно в такт музыке, слышимой только ей одной, двигала свою судьбу в любую желаемую сторону. Она проделывала это с тем же пристальным вниманием, которым был наполнен её взгляд. Маша с рождения пропитана гранитной петербургской гордостью как и многие в этом городе-герое. Безумный герой из романов Достоевского. Большинство представителей здешней молодежи в душе считают себя гениями, поэтому выглядят, как третьесортные актёры, играющие гениальных сумасшедших. И нарочно переигрывают.  

Но в тот вечер она была ещё таинственна со мной. Осторожно и чуть нежно подбирала слова, как нити для праздничного платья. Потом, через несколько недель, её нежность стала искажаться, словно отражение Исаакиевского Собора в лужах…  

Однако не стоит забегать вперёд.  

Мы познакомились в поезде, у нас случайно оказались куплены соседние места в одном купе. Я возвращался из отпуска, и мы оба были полных тех самых свежих сил, которыми можно горы переставлять.  

В день отъезда на всё смотришь как на чудо, как наивный ребёнок. А когда меняешь города, и знакомишься с красивой девушкой – знакомство кажется огромным знаком.  

Маша была оживляюще прекрасна – короткие шортики, полупрозрачная блузка. Ожидание тайны мягко горело в её глазах и немым вопросом раскачивало молчание. Беспокойно покачивались стены вагона и целиком вселенная. А её глаза, казалось, азартно умоляли: «Увлеки меня – это будет так весело, ведь я люблю увлекаться! »  

Начать разговор стало естественной потребностью.  

-Девушка, вы до Питера едете или дальше?  

Она улыбнулась.  

-Разве кому-то захочется ехать дальше самого прекрасного места на земле? – со значительным удовольствием проговаривая слова, проверяя губами на ощупь каждую букву. Такой тон провоцирует на откровенность  

-Этот город не так прекрасен как ваша улыбка.  

Она смеялась в ответ:  

-Говорят, если знакомство с женщиной начинается с мужского комплемента – оно обязательно закончится женской дружбой.  

Разговор уже требовал не только отчётливо измерить глубину, взаимную глубину, но даже перехода на ты.  

-Вы любите стиль Оскара Уайльда?! Как приятно и странно увидеть читающего человека. Особенно удивительно, когда это интересная молодая девушка. Комплименты мужчины – это приглашение в свой дом. Приглашение в гостиную.  

-Неужели не в спальню?  

Зачем она всё испортила?! Мне сразу стало отвратительно сидеть рядом с ней. Однако, это быстро прошло.  

Увидев моё замешательство, она как бы «извинилась»:  

-Не обижайтесь, но я всегда говорю то, что думаю.  

-Наверное, поэтому у вас очень много друзей?! – ехидно спросил я, и теперь мне стало казаться, что она нарочно меня разозлила. Как бы играя, намерено бросала то в жар, то в ледяную воду.  

-Друзей у меня много, но мало подруг. Вы весьма проницательны! И я действительно люблю читать Оскара Уайльда. А вот с фильмами дело обстоит гораздо хуже.  

-Как, вы говорите, вас зовут?  

-Маша! – снова улыбнулась она. – И моя мама убеждена, что со мной не о чём разговаривать.  

-Маша, чем красивее девушка, тем больше рядом с ней возникает тем для разговора.  

И она снова искренне рассмеялась. Мне показалось, что ненадолго я лишил её кокетства, коснувшись её глубокого дна. И когда она смеялась, её открытые колени чуть вздрагивали. Кажется, можно перенестись в другой мир, всего лишь положив на них свою ладонь…  

Но свои ноги она плавно гладила сама увлекательной лодочкой ладони, словно говорила: «Я прекрасна, не правда ли? » И пальцы её забавно подсказывали – где именно она нежна и прекрасна.  

Я услышал музыку внутри, когда узнал её имя. Секунды неслись сквозь меня, в такт той мелодии, которую создавали сказанные ею слова. И я продолжал говорить, слушая, как уверенно крепнет собственный голос.  

-А что касается кино, Мария, то учителя жизни среди режиссёров не найти, хотя кино все любят. Самое лучшее, на что способен любой фильм – это заставить зрителя прочесть книгу, по которой он снят. Только слово способно очистить глубину души.  

-У вас старомодный взгляд на жизнь. Тебя это не беспокоит?  

Я продолжал, словно бы не замечая, довольно резкого перехода на «ты». Как перехода на красный свет.  

-Современное кино, Мария – вот что меня действительно беспокоит. Это либо интрига, либо спецэффекты. А если ты сумел уловить тонкую связь спецэффекта с интригой – фильм обречён на успех.  

-Ага, смотришь и думаешь: хрень мне показывают или право имеют?!  

На этот раз смеялся я. А время летело быстро и легко, торжественная тайна оживляла даже те предметы, что неожиданно проносились за окнами.  

На следующей станции подсела неопределённого возраста женщина с годовалым ребёнком. И обстановка в нашем купе изменилась. Наступила какая-то скорбная тишина. Маша снова стала читать Уайлда.  

По мере приближения нашего поезда к «самому прекрасному месту», началось оживление. Пассажиры собирались на выход. В промежутках этой озабоченной суеты я почувствовал, что теряю Машу, что моей душе сейчас не втиснуться в её душу. Это будет пошло и грубо.  

Я скороговоркой предложил: «Помочь с вещами? ». Маша отказалась, видимо заметив, что я уменьшаюсь. И я пошёл за ней, как крадётся хищник по следу жертвы, и лишь у самого входа в метро решился догнать, когда уже ясно осознал, что навсегда теряю её.  

-Мария!  

Она обернулась и, улыбаясь, внимательно рассматривала меня. Я понял, что на нашем пути хищник – это она.  

-Телефон вы мне, конечно, не оставите…  

-Конечно нет! – насмешливо подмигнула и сразу растворилась в тягучем конвейере встречной толпы, которую бесконечно выплевывал гудящий метрополитен. Казалось, он переваривал людей, превращая их в ядовитый себялюбивый хлам.  

Она помнила всё наперёд.  

А я побрёл к автобусной остановке, продолжая чувствовать как собственная кровь пульсирует и плавит меня. Вдруг всё – и даже сам приезд – сразу перестало быть важным. И откуда эта сентиментальность в тридцать лет?  

Проходя мимо какой-то солидной парочки я услышал надменный женский голос:  

"Ну хорошо, я люблю путешествовать – и что ты можешь мне предложить?!"  

Эта немолодая женщина пристально почти с ненавистью смотрела в растерянное лицо своего поклонника, и вопрос её звучал, как обвинение.  

Странно стало у меня на душе, запутанно. Я подумал тогда: найти её и потерять – вот самое страшное. Продолжал размышлять, не понимая, что само ощущение страха – это рубцы от её когтей, в которых она уже держала меня.  

А перед сном я вдруг расслышал самые важные фразы, которые я должен сказать ей. Как жаль, что каждое утро половину из них я забываю Они возносились словно облака, вдоль по ним тянулись сверкающие переливы. И когда начиналась грохочущая увертюра сновидений, слова начинали превращаться в огромные звенящие искры…  

Так я засыпал, слушая как время от времени стены моей комнаты сотрясают подземные вагоны ошеломительного метро, похожие на ненавидящий визг пробегающей крысиной стаи.  

 

Луна тянется ко мне сквозь облака в облитые светом дыры, будто вываливается опухоль. Тусклые звёзды зудят, как безумная чесотка и оглушено дёргают, словно укусы шприца. Боль, обжигая полностью, засовывает меня в каждую вмятину моей же нервной системы. И с очередным пульсирующим сжатием мозг застывает трусливым осколком, ненужной глыбой и отказывается подчиняться законам моих мыслей. Мой разум отказывается от меня.  

Это просто страх. Проворная иллюзия беззащитности. Но они гораздо больше меня, и сильнее. Сама я — всего сотая часть самой себя и тоньше иглы, с которой я свисаю где-то на самом дне самой себя...  

Каждая моя мечта мелочна, унизительна и кажется ошибкой, потому что после неё всегда обрыв. Уютно только лежать, а наверху – задыхаюсь. Внутренний мир моей души тихо удаляется, словно мы больше не нужны друг другу, и оставляет мне вечность пустоты.  

Как же тесно внутри, а выйти наружу – сразу упаду на колени, и стану ходить так по улицам, чтобы найти порошок. Стану низкой и удобной. Обману, если нужно. Соглашусь в молчании ползти за ним в любой дом, пусть это страшно и унизительно. По тем ступеням, которые различимы лишь мне самой и тем, кто так же сидит на системе. И каждый наш удачный шаг – чей-то скользкий подвох. Такими шагами всегда близится смерть, и в первую очередь она приближается к таким, как я.  

А может, не стоит никуда идти, и завтра мне просто станет спокойнее?.. Боже, сколько бессмысленных кругов деловито вертится во мне иглами. Во всех нас!  

Надеть пальто, выйти за дверь и, не понимая, и уже не успевая понимать, что творится кругом, заходить в любые дома – только чтобы нарыть новую дозу, ходить по улицам в любое удобное для неё время суток. Потому что завтра без неё станет в тысячу раз страшнее, а с ней страх проснётся только послезавтра?  

 

Сергей познакомился со мной, а, точнее, со всей нашей бабской сворой, когда я провожала подруг до метро. Нас было пять подвыпивших девчонок, весело занявших почти весь тротуар. Осенний вечер бережно и нежно смазывал бессмысленные оттенки, отчего мы сами казались себе ещё смелее.  

Когда перед нами возникли два мужских силуэта, мы как раз обсуждали – чем же отличные парни отличаются от кобелей. И хотя у каждого крутилась в руке полулитровая баночка с пивом, силуэты не были пьяны  

Не сговариваясь, мы решили не уступать тротуар – пусть мужчины обходят, и смеялись всё громче. И нам захотелось, чтобы не так просто этим двоим удалось пройти мимо.  

С пивными баночками эти самые двое двигались прямо на нас, и чем ближе мы друг к другу, тем меньше слов оставалось в воздухе. Тогда один из них, лёгко осилив эту неловкую тяжесть, нарочно спросил басом в нашу сторону:  

-Не провести ли нам этот вечер вместе?  

И мы ответили почти хором: «А силёнок у вас, ребята, хватит? »  

-Да ведь я и один с вами справлюсь! – громыхает перед нами, и к товарищу, – А ведь скажут – скажут! – что нас было четверо!  

-Обязательно скажут! Хотя брали на троих!  

-Девушки, вы с незнакомыми знакомитесь?  

-С незнакомыми? Никогда! – сказали мы, и эти двое засмеялись ещё громче, чем мы смеялись впятером. Так они заставили нас улыбнуться.  

-Меня Сергеем зовут…  

И Сергей – Серёжа – сразу перешёл на уровень прикольных парней. Не только мне – всем девушкам – нравится, когда наглость мужчины не ломает прелестных границ его благородства. И наоборот.  

Он над всем открыто смеялся. И, словно передавая в наследство, он заражал меня весёлым вкусом сокровенного счастья.  

Приветливый голос подходил к рыжей полянке его короткой спортивной стрижки. Мы стоим напротив друг друга – и парни не хотят нас обходить, и мы не решаемся.  

«Меня Сергеем зовут, это Андрюшка. А как вас, девчонки? » «Да ты всё равно не запомнишь! » «Давайте я просто угадаю?!»  

И стал гадать. Он словно хотел нас переспорить, хотя мы не спорили. И, несмотря на грубый мужской смех, противоречие в мыслях, и нервную нашу суету – всё вдруг – прояснилось, сошлось и успокоилось. Так сходятся заряженные частицы образуя силовое поле внутри и вокруг, так песня приручает аккорды своею собственной гармонией.  

Невидимый танец душ гораздо романтичнее танца ночных клубов, ведь музыка звучит изнутри. Здесь и время течёт по-другому, а танец прекратится, только если мы сами захотим свернуть.  

Другое впечатление оказывал его друг Андрюшка.  

Его рвущийся голос – сухой хрип тяжелых камней. Он бесконечно сползает по гладкому склону своей неуверенности с одного ненужного места на ненужное новое.  

«Девчонки! Ну давайте знакомиться! » Его глаза вспыхнули на миг, как вспыхнут от ветра угли затухающего костра. Ведь улыбаясь первому парню, мы как бы законно улыбались и второму. Но видимо, уже давно второй стал повторением первого. Безвольным и запоздалым.  

Будто где-то далеко в его нервной глубине налипла тень отчаянья и мешала глазам видеть, ушам слышать, губам говорить. Мешала думать и чувствовать  

И, уже успевшие привыкнуть к жизнерадостному остроумию Сергея, Андрею мы отвечали молчанием.  

А Серёжа всё делал быстрее и правильней. Он достал из-за пазухи початую бутыль без этикетки и протягивал нам.  

-Дамы не желают отведать?  

-Это зелёный спирт?  

-Определенно!  

-Определённо зелёный! Почему зелёный?  

-Чистейший!  

Одна из нас молча выхватила бутыль обеими руками и жадно принялась пить.  

После первого же глотка её глаза на несколько мгновений ослепли, и, вздрогнув, она почти сразу оторвала от губ стеклянное горлышко.  

-Марь, ты жива?  

Некоторое время она молчала. Потом протяжно и уверено произнесла:  

-Сегодня эти будут с нами!  

И к метро мы подошли уже всемером. И как только мы подошли ко входу на спуск – игра для взрослых детей закончилась. Немое, туманное дно, из которого женщине никогда не выбраться самой. Каждой тогда хотелось остаться с Сергеем.  

И внезапный толчок, будто включается радио: «Андрюха, слышишь! Проводил бы девчонок! »  

Андрюха ринулся за ними в метро. «Конечно, провожу, непременно провожу! » В угрюмой тоске расплывался этот голос. И это был уже не голос. Отголосок. Они ушли, обижено не простившись ни со мною ни с моим Сергеем.  

И мы остались одни.  

Словно пробужденье колдовства – темнеющий город уютно раскинулся перед нами медалями уличного электричества. Я, уставшая от громких криков и ярких огней, наконец, окунулась сердцем в лёгкую вечернюю темноту, как в прозрачное спокойствие озёрных вод.  

Мне уже не было нужно, чтобы город замечал меня. Мне тогда хватало внимания того, кто шёл рядом, лишь бы он держал мою душу. С ним я сияла решительной свободой, и вечер наполнял мой оживающий взгляд небесной прохладой бесконечности.  

А он снова и снова доставал бутыль.  

-Будем?  

-Серёжа, конечно! Только, скажи, что это такое?  

-Абсент с бутератом – вот что такое. Зацени! Советую запить! – И он протянул мне свою банку.  

Нет, не пиво нёс Сергей…  

Как часто я вспоминаю эту прогулку. Запоздало переигрываю сцены диалогов. Выстраиваю их в памяти так, чтобы мне заранее стало известно, какими будут его вопросы и ответы. И, кажется, произойди этот вечер сегодня, не он, а я владела бы ситуацией, и мы уже никогда бы не потеряли наш единый согревающий свет.  

Я ещё не знала, что Сергей почти всегда улыбается, а вместе с ним мне улыбался весь город. И стало наслаждением слышать его важный голос, уютно соединяющий во мне тепло и тишину. Да он и говорил всё, что я хотела слышать.  

-Серый! Расскажи, Андрей – что за герой?  

-Задыхается наш герой … Жизнь всегда обгоняла его, поэтому он привык видеть только задницу. На рабочем месте утвердиться не может, с начальством говорить – не способен. А начальство с ним всегда на вы: «вытри, вынеси, выметайся». Если шеф не прав, Андрюша это всегда шефу поспешит нервно сообщить. Он ведь снизу вверх кричит. Сколько раз говорил ему, не спеши, определи свою точку опоры, найди рычаги. А он мне: «Ни за что! Ненавижу жить под рычагами. » Так живи под кайфом! Не-ет!.. Безнадёжно болен быть чужим. Праздника в нем нет. Уныние – грех. А самое страшное, если Андрюша захочет жить по-другому – у него уже не получится.  

Он единственный в компании, кто ещё не ширялся. Говорит – боюсь химии. Счастливый, у него ещё всё впереди. Один раз он по синьке увидел, как мы дозу принимаем, и выдал: в песке нет почвы! Думаю, никто из нас, грешных, не понимает его до конца. Хотя он как приветствие – всегда открыт. Больной безнадёжный.  

 

Я должна была кричать, что это мы больные. Но самой мне уже удалось снять отравленную пробу, и это химическое «счастье» грубо заткнуло мне рот. Женщина, впитавшая пороки, не способна осмысленно протестовать. Ведь как хочется быть счастливой, не понимая, что счастье – это то, какие мы! Как думаем, что думаем, о чем думаем.  

Немало рядом со мной было «осчастливленных» мужчин, а моего счастья всё нет. Но я до сих пор чувствую, что-то важное должно произойти именно со мной! Ожидание словно ад, жизнь дается только один раз, и не для того, чтобы толкаться в невидимой очереди. Осознавать, что молодость уходит на единственном дубле – больно, страшно. Страх всё больнее. Угар абсурда. Смех от скуки и до тошноты. Одиночество. Алкоголь. Свидания. Новый герой. И где-то здесь героин. Он прячется, но если поискать...  

 

Я просто молчала, снова позволяя себя мило увлечь. Когда мы шли молча, мне казалось, я делаю что-то не так. Оказалось, Серёжа просто задумался о друге.  

-Наверное в чём-то он прав, хотя непонятно в чём именно. Он периодически прячется в какой-то запертый вонючий тайник. Иногда через прогнившие щели и комплекс неполноценности он всё-таки выскакивает наружу. И тогда начинается революция бессознательного. Видала, как он за твоими подругами почесал? Бедняжки. Он теперь обязательно поссорится с каждой! Непременно поссорится! Вообще мужчины – это животные, Таня. Грязные животные.  

-Вы, молодой человек, всегда такой самокритичный, или это всего лишь то самое первое впечатление?  

-Никакой самокритики! Просто я сейчас про женщин молчу.  

Так мы вошли ко мне. Сняли обувь. Натянулось молчание, то ли от ощущения лишнего пространства, то ли наоборот – острой его нехватки. Оно срезало мысль в какие-то туманные обрывки. Я решила поймать их и спрятать.  

-Значит все мужчины – животные? – спросила я, медленно подходя к Сергею. Мои глаза смеялись, наши взгляды становились одинаковыми. Как только его руки легли чуть выше моей талии, я засмеялась и резко отбежала назад. Я знала, что за моей спиной кровать.  

 

Я помню этот вечер как вчерашний.  

-Таня, я заценил, ты куришь: дай мне ложку и зажигалку. Только чтобы ложка чистая!  

Помню, как нелепо спросила:  

-Зачем?  

Хотя знала зачем.  

-И пусть я безнадежно слеп, Таня, – вполголоса рассуждал Сергей, как бы внимательно успокаивая, – но меня ведёт ангел. Белый ангел молодости. Не смотри на меня так, у меня зажигалки нет, я же снова бросил курить.  

-Зачем? – снова спросила я, и это было ещё нелепей: я ведь точно знала, что игла способна заколоть до смерти, особенно если она в таких руках, как цепкие руки Сергея, но найдя героин, ты всю оставшуюся жизнь продолжаешь искать только его.  

И какой колыхающий вихрь – заниматься любовью под героиновым небом! Глухое пространство моих стен таинственно наполняется мигающими звёздами. Гул этой комнатной тоски, скучного одиночества загорается хоровым пением: живи сейчас! И только сейчас!  

-Будем? Мы будем вместе? Дай мне руку, Таня. Где на ней твоя бьющаяся в запертой коже синенькая линия, вдоль которой бежит горячая кровь?  

В ответ я сразу протягиваю ему свою руку. Спорить не хочется, хочется забыть обо всём, и пусть сегодня всё забудет меня. Пусть мир перестанет гаснуть пылью надоевшей обложки.  

Эта игла – касание совершенства, радужно-ослепляющая нить, замечательно скользящая вдоль самой прекрасной глубины любой жизни. Да, это запоминается на всю жизнь! На следующую бесконечность, если смерть – это ещё не конец. На украинском языке, знаю, это звучит очень красиво – «кохаємося».  

Расцепились бетонные сумерки стен, и сердца ласкают друг друга скользящим безумием. Двухтактный ритм любви, послушно обостряющий и замедляющий страсть, закручивает нас светящимся пульсом.  

Это движение ослепляет, переливаясь по натянутой коже мерцающим прожектором раскаленных ладоней. Это безрассудно-нежное торжество освобождения достает из ватной тишины гулкие сверла режущих мыслей – и мы самозабвенно повинуемся дыханию огня, развернутому вихрю, который несется от старого дня к новой жизни. От неподвижного ледяного страха к стремлению любви, заглушая собственной скоростью ежедневно-кровоточащие раны. И тогда мы перестаем себя сдерживать…  

-Жизнь прекрасна, удивительна и конкретна. В ней столько всяких тру-ля-ля, а мы ни хера об этом не знаем! Таня, мы теряем годы собственной жизни, а всё, что осталось – тайный мрак, в котором все перепутаемся и задохнёмся. А чтобы дышать, мы с тобою, Танечка, смело выйдем на свет. И любовь поможет нам. Дышать! Ну иди ко мне!  

Ночное небо делает нас огромными, окутав постель внимательным светом созвездий. Толкая ярким дыханием, переливаясь, словно змей, этот свет поднял меня – мирно тающую свечку, сладкий танец святой чистоты – к себе, к сахарным звёздам, называя каждую по имени. Имена все разные, как склоны гор и верхушки сопок. Одинаковых звёзд не бывает, как не бывает одинаковых сновидений. Одинаково ломают только кошмары – болью и страхом собственной пустоты.  

И как волшебно превращение звёзд в искрящихся бабочек, которые растут под оркестр нашего дыхания и застывают на обоях.  

 

И наступает утро. Я не могу встать – с каждой попыткой меня что-то разворачивает и тянет вниз. С наступившим утром случается похмелье. А то, что сейчас – это хуже похмелья, но и это тоже пройдёт, нужно просто ждать. И отчаянно гнать тёмное время сквозь неутихающую усталость, где каждый сустав, тяжело облокотившись на сотню ножей, превращается в ползущую неповоротливую боль. Все наркоманы чувствительны к течению боли, которая не спеша перебирает нас как по струнам.  

Пиво ненадолго примиряет меня с внешним миром, лезвия становятся мягче, и сжатая в отравленный узел жизнь начинает сиять узором дурного восторга. Мысли распутываются, не кромсают нервную систему, а я становлюсь решительней.  

Мне видно, как уродливо вытягивается мое отражение на мутно-бутылочном стекле. Стало приятно беспомощно молчать. Я облегченно становлюсь отражением.  

Необъятная жизнь неуклюже продолжалась...  

 

 

Каким-то неведомым чудом Маша устроилась работать в наш банк. Судьба? Проходя мимо меня по коридору, она всегда жаловалась, что «выходные распланированы, и времени совсем нет». И хотя в моём присутствии Маша всегда смеялась, между нами чувствовалась невидимая стена.  

Тогда я решил показать ей этот свой рассказ. И прочитав, Маша согласилась погулять со мной в парке.  

Над деревьями в несколько рядов, словно зубы гигантской акулы, возвышаются двадцатипятиэтажные жилые дома. Бесконечными рядами прорастают глухие пломбы современной жизни.  

Весь воздух закопчён от перекрестного дыма недожаренных шашлыков. Петербургские парки не способны приютить всех жильцов ближайших новостроек. И многие, особенно владельцы автомобилей спешат, на выходные выехать за город, создавая автомобильные пробки на городском выезде.  

Но вернёмся в парк: урны превращаются в подобия вавилонских башен, построенных из пустых бутылок и банок. Башни постоянно время отчаянно рушатся, и прилежно пополняются новым подобным материалом… Близится день, когда в городах не останется ничего живого, кроме голубей, крыс, людей и их домашних животных… Только безответственная власть смеет доводить до духовного безразличного уродства жизнь собственного народа. Урбанизация. Под её железобетонный ежедневный грохот новостроек и автотрасс не только соседа, себя перестанешь понимать.  

-Расскажи мне о себе! Я о тебе совсем ничего не знаю.  

-Ну, что ж!.. Я жил чистым сверкающим миром классической литературы, и когда вступил во взрослую половую жизнь – конечно, с относительным опозданием – то увидел, что женщины совсем не такие, какими их описывали Тургенев с Булгаковым. Да и сама жизнь не такая как в «Анне Карениной». Аб-со-лют-но! Всем правит телевизор и ю-тьюбчик.  

-Современное телевидение – это зло мирового сознания. Ой! Ты видел, как выросли цены? Почти в два раза!  

-За то Крым наш!  

Она опять смеётся, обмахиваясь ладонью, как любимым веером. Она похожа на шалившего ребёнка. Её смех, звонкий, как хрустальная грань, так и остался моей любимой мелодией.  

-Смешно. Если бы не было так грустно. – В один момент Маша становится серьёзной. – А как ты думаешь, что будет дальше?  

-Война, вот что дальше.  

-О, Господи! – она закуривает сигарету, и некоторое время мы сидим молча. Она хочет казаться спокойной, и табачный дым немного скрывает её страх, но тлеющий уголёк беспомощно подпрыгивает, словно подопытный кролик – и я вижу, как нерешительность все больше поглощает её. Слитные сверкающим золотом мысли проваливаются в трусливую трясину каких-то ожиданий, в ошеломительное предчувствие гражданской войны.  

-Неужели всё-таки война…  

-Они сделают всё, что бы только удержаться у власти.  

-А придут новые – снова всех обманут. И эта новая ложь будет гораздо страшнее!  

-Мириться лучше со знакомым злом, чем бегством к незнакомому стремиться? А какое зло может стать худшим, чем война?  

-Скажи – с кем? – Она оглянулась вокруг, и мне кажется, что её задумчивый взгляд осторожно проверяет – что ещё осталось на знакомой поверхности. И, повернувшись ко мне, она будто сосредоточенно спрашивает меня – свой?  

-Мария, вы задаёте слишком сложные вопросы. А если бы ты смотрела телевизор, тебе стало бы ясно, что нас натравливают на США и Украину. Информационно-военный контроль, созданный на общественном страхе, доверии хозину, амбициях, и чёрте ещё на чём.  

Мы снова молчим. Маша пытается осознать сказанное и связать его с происходящим, но страх – непонятный и решительный страх – мешает ей думать, так же как выдыхаемый ею сигаретный дым мешал нам видеть друг друга.  

Наконец, она произнесла:  

-Война США и России – вечный миф из области научной фантастики, а с Украиной никто воевать не станет – это же братский народ. У меня самой там бабушка похоронена!  

-Ну конечно, война не будет вестись «против братского народа»,! Воевать, Машенька, будут «против хунты». Как же ты не понимаешь… Либо война, либо майдан по-русски, такой же как был в Киеве. Вова не вечный. А цены растут быстрее, чем зарплаты, сама же видишь.  

Я успел заметить, что теперь ей совсем неинтересно меня слушать.  

-Ой, ну всё! Давай не будем! Спорить о политике – последнее дело. Сейчас любая беседа заканчивается политическим спором. Политика неутомимо увлечет любой юбилей или разговор о погоде. Семьи вон уже разлетаются из-за того, что муж, дурак, считает жену "либерасткой". Мы что-то изменим? Если им надо – они и самолёт, и поезд взорвут… вместе с нами. И никто ничего никогда не узнает. А мы с тобой только поругаемся! Тебе на хрен всё это надо?  

-Ты права, политика – это не важно. А важно то, что ты прекрасна. Я убеждаюсь в этом каждый раз, когда обрабатываю фотографии с тобой. Тогда даже задний план преображается. С него словно слетает надоевшая пыль и остаётся лишь то нежное сияние, которое исходит только от тебя, Машенька. Давай выпьем за одну из самых красивых девушек, которых я встречал в своей жизни. За тебя. За это нежное безумие в твоих глазах. На брудершафт.  

-И целоваться будем? – спросила она удивлённо, как удивляются дети.  

-Естественно!  

-Но ведь мы – друзья!  

-Я не могу стать твоим другом, на том простом основании, что я – мужчина.  

Она задумалась, будто припоминая что-то. А я спокойно продолжал наступление:  

– И никогда не говори мужику о дружбе – из твоих уст эта фраза звучит как оскорбление!  

-Только в щёчку! – крик выдал её. На нас с интересом обернулись.  

-Только в щёчку! – повторила она обречённым шепотом.  

-В губы, Маша – сегодня же мой праздник. Позволь мне ощутить всю твою нежную таинственность… Ну сделай меня счастливым хотя бы на один этот единственный вечер!  

-Нет! – она отвернулась в сторону. – Ты ничего не делаешь для наших отношений.  

-Что же я должен сделать? – искренне удивился я.  

-Меня! Нужно! Брать! В о-бо-ро-от! – произнося этот долгий «оборот» громче чем следует она закатила глаза и восторженно-подслеповатым полукругом осмотрела небо. От неуверенности не осталось и следа.  

-Я готов грязь слизывать с твоих ног, – она опять смеялась, и тогда я крепко прижал её к себе, – только бы почувствовать своими губами вкус твоей кожи.  

Затем театрально процитировал Достоевского: «Ноги твои буду мыть да воду эту пить! »  

Вдруг она перестала смеяться и продолжала смотреть в сторону неподвижным и внимательным взглядом, словно между нами в этот момент ничего не происходит. Но я понимал, что так она изучает мой характер, чего-то от меня ждет, и продолжал держать её в своих объятьях. У женщин есть точное чувство, когда необходимо отдаться «судьбе» и не мешать своему "герою". И мне было молча позволено выступить в этой судьбоносной роли – я спокойно коснулся пальцами её подбородка, плавно повернул его к себе. Её губы были близко-близко к моим, и она не убрала их. Конечно, я стал целовать её. Мы застыли.  

Это было похоже на полет, на счастье. Я собственной кожей чувствовал как билось её сердце. Каждый нежный укол её пульса превращал замкнутую тяжесть моей души в тысячу заколдованных птиц.  

-Ты сейчас съешь меня! – с каким-то детским смехом почти прокричала она, и, откинув голову назад, расхохоталась. Она всегда смеялась, когда ей было что-то от меня нужно. Да и не только от меня – смех граничил с вечным флиртом и лёгким сумасшествием.  

-Скажи, что любишь… – прошептала она. Я решил, что послышалось.  

-Что ты сказала? Повтори!  

-Скажи, что любишь!.. – выдохнула она чуть громче. И уперлась лбом в моё плечо. Коснувшись ладонями её щек, я осторожно приподнял её лицо, и снова стал целовать. Ни одна девушка не оценит сдержанности в такой вечер.  

И в этот вечер она стала послушной. Обычно послушной она становилась только за рулём, когда не знала дороги и я исполнял роль навигатора.  

На следующих выходных она отказалась встречаться, я не стал настаивать. В понедельник она написала, что выходит замуж. Когда она успела? Я не стал выяснять отношений. Если любви нет – за любовь бессмысленно бороться. Потому что её нет. Я ответил одним словом – поздравляю... Ну, Андрей, всё? Значит, конец нашей дружбе? Мне жаль, что ты так... Любовь не марают дружбой, конец есть конец.  

Этой великой цитатой Ремарка я закончил нашу переписку и священную нежность любви. Она не ответила. Никогда не навязывалась – это придавало ей унизительное положение жертвы. Я долго думал о ней, когда не мог уснуть, хотя совсем не хотел о ней думать. Как быстро наступило одиночество. Оно схватило моё сердце и рвало его в разные стороны холодными дождливыми пальцами. Чёрный дождь и седой туман.  

Она мой огонь, моя страсть, моя нежность... Моё бесконечное безумие. Только Она могла растопить убивающий холод.  

Но она не станет, она выходит замуж. И теперь – надо постараться забыть её.  

 

***  

 

-Ты же ей жить не давал! Дай хотя бы спокойно умереть!  

Это в комнату зашёл Андрей. За ним, улыбаясь, топтался Вова.  

-А здесь никто не собирается умирать, Андрюша! Так уж мы устроены. Мы возьмём у вечности взаймы несколько мгновений. И плевать, что сегодня это незаконно.  

Андрей побагровел. Кажется, тогда я заплакала, – Андрюша, не надо!  

Первый раз я назвала тебя Андрюшей. Мне кажется, ты читал те же книги, что и я. Не было времени спросить. И если бы мы познакомились по-другому, никогда бы не сблизились, чтобы поговорить о книгах. Ведь это смешно – сегодня говорить о книгах. Но тогда ты просто угадал эту мысль, и отчётливо произнес:  

– Дешёвка, ты же нарочно желаешь быть невменяемым! Ничего ты в жизни не добьешься! Ни в своей, ни в чужой! И твоё чутьё знает об этом, потому-то тебя и швыряет из стороны в сторону. Ты одновременно копишь боль и не хочешь её сдерживать! Твоя ничтожность страшнее тюрьмы, которая тебя ждёт. – Андрей говорит это прямо в глаза Сергею, серьёзно и свободно, безжалостно подчеркивая, что каждое слово – заколдованный принцип. Громко. В упор. Но драка всё не начиналась.  

-Вы чё, стукачки! Выясним, кто мудак? Да кто вас всех свел? Без меня бы вы вообще потерялись. А вы хрен на меня положили?! Ну-ка пошли отсюда! Убью!  

Вова, сразу заспешил к выходу, но Андрей только отступил на шаг. Глаза Сергея, словно два весело взбесившихся дула, сделали холостой выстрел и удивлялись своему бессилию.  

– А ты хоть и дурак, но чувствуешь как я рисую… Изящные полутона? И я этим счастлив. Я творец таких картин, которые никому никогда не нарисовать! В тюрьму? Да пожалуйста, это в тысячу раз лучше твоего откровенно тупого прямодушия! И ты всегда мне будешь завидовать, потому что таким, как я, тебе не стать! Никогда! Ты способен только мечтать о том, что я уже замутил.  

Сергей посмотрел на меня, я сразу отвернулась. Наверное, он улыбнулся, прежде чем уйти своей самоуверенной походкой.  

Может, в этом была главная игра Серёжиной болезни – власть, не чувствовать себя побеждённым и никогда не признавать своего поражения. Интерес к собеседнику в постоянном осознании своего бесконечного превосходства над ним. Не важно, в чём – хитрости, физической силе, веселых загулах, в умении далеко-далеко послать, лёгкой способности не уставать и не стеречь свою смерть. Не обязательно быть лучше себя – но всегда лучше того, кто напротив.  

Серёжина небывалая лёгкость исчезла. Но больше никого не осталось.  

Остался только Андрей.  

Снова страшно. Хочется только покоя. Хоть на вечер, хотя бы на час… Я устала погружаться на глубину головной боли, я устала даже от самой себя. Чем крохотней сжимается моя душа, тем слабее её задевает окружающее. Но пусть эта боль станет началом новой жизни, в которой я уже буду знать какова цена лжи для счастья с обезболивающим.  

И ничего нет спокойнее, ничего беспристрастнее, чем сосредоточенная поверхность книжной памяти. Вечерний усыпляющей полумрак таинственно отсвечивает слова на обложках книг – неподвижных хранителей исчезнувших битв. Строгие названья точны, как шаги эпох, уверенны, как заглавные аккорды гениальных симфоний…  

 

***  

 

Нет ничего мучительнее – ощущать себя ничтожеством в безжалостных глазах любимой женщины. Беспокойство, начавшееся словно бы ниоткуда, вдруг заставляет осознать собственную ничтожность. Это когда чувство полёта заканчивается ощущением бетонного потолка.  

Я начал пить, заменяя душевную боль подавленным похмельем. Сначала по выходным, затем похмелье стало перетекать в рабочий понедельник...  

Усталость увеличилась, с каждой очередной выпитой стопкой сознание и воля переставали принадлежать мне. Всё пережитое оказалось ненужным, и память превратилась в тупую боль.  

У меня ещё получалось знакомиться с новыми женщинами, даже с теми, кто обладал тревожными повадками боксёров, обиженно спешащих на безжалостный ринг с трудом и устало-надменным энтузиазмом. Но дальше известного предела ни одна из них не шла. Видимо все они чутко различали неуверенную мольбу в моих глазах, которую я пытался сделать тайной. Да я и сам знал, что не смогу решиться на серьезный шаг ни с одной из них до тех пор, пока не перестану думать о Маше.  

А я постоянно думал о ней.  

И всё время хотелось одного – только бы прошла головная боль. Хотелось вывернуть себя наизнанку, чтобы забыть про эту больную оплётку, почувствовав в каменеющей тишине что-нибудь объяснимое.  

А руками я узнавал, как теряются берега, тёмные углы поражали внезапной доступностью. Туманная тень, словно огромное животное поглощала тревогу, совесть и страх. В таком состоянии тянет жажда признаний и…  

Я влезал в долги.  

Вот тогда у меня началась бессонница. Врачи говорят, это верный признак больной печени.  

Водка не давала той нежности и того огня, что дарила мне Маша. Солнечный бред алкоголя только обжигал пустоту внутри меня. Гнев увеличивался отчётливо и тысячекратно. Я никому и ничего не должен, и никто не должен мне! Так почему же я не могу успокоиться? Ведь пить я не должен – я должен написать синопсис!  

-Коля, надо бы вернуть тебе твой фотоаппарат.  

 

-Ну как ты не понимаешь, что войну в Украине ведёт не Киев с народной республикой, а Россия и США. Руками украинцев, вот что страшно, Коля.  

Он недовольно посмотрело на меня мертвеющим взглядом и поспешно спросил:  

-У тебя есть доказательства?  

-Доказательств, Коля, у меня, конечно, нет. Но есть цифры и здравый смысл. Один день войны обходится для обеих сторон очень дорого. Таких денег у них, я уверен, просто быть не может. Даже если обе украинские стороны объединят свои сбережения, не хватит ни на атаку, ни на защиту. Поэтому – повторюсь – вопросы Украины сейчас решают США и Россия. Я понимаю, это кажется неестественным. А для братской дружбы нам с Украиной нужен долгий мир, а не маленькая победоносная война.  

-Вот ты чьими словами сейчас говоришь? Все эти действия – де-факто провокация России. Как только Путин введёт войска, у США будут развязаны руки. Я думал, что ты умнее, а ты ни о бабах, ни о политике не имеешь никаких понятий.  

– Читай историю, Коля! Когда её много читаешь, начинаешь отчетливо видеть всё будущее.  

-К чёрту политику! Как там с Марусей?  

-Маруся выходит замуж. И когда она всё успевает?  

-Это жизнь, а в ней игра инстинктов. Но Маша действительно, как-то быстро играет, даже переигрывает. А быстро такие вещи не решаются, она просто проверяет тебя. И себя. Ничего, она к тебе вернётся, если и дальше меня будешь слушать. Надеюсь, ты ей не звонишь?  

-Не звонишь. Cама позвонила. Сказала, что ей не хватает. Меня.  

-И ты, конечно, услужливо ответил на звонок. Забыл тебе сказать, чтобы трубку не брал. А потом бы перезвонил и сказал, что не мог ответить – с девушкой в кино был.  

-Я такой, извини меня, хернёй не занимаюсь. – Сказал я выпивая очередную рюмку.  

Сквозь страх, что сопьюсь, я чувствовал, как отступает отчаяние, как в леденящей темноте уверенно приоткрывается что-то несбыточное и сквозь эту космическую щёлочку начинает мерцать нежный свет капризного вдохновенья. Тайная дверь в параллельное пространство. Стало немного весело, как при новой стадии сумасшествия.  

Теперь я смотрел на Николая уже совсем другими глазами, он улыбался.  

-И откуда ты такой умный?  

Он улыбнулся ещё шире:  

-Ты же так и не дочитал последнюю историю Звягина, а в ней пошаговая инструкция. Женщины это пробки! И ты свою уже достаточно нагрузил, так что теперь жди, цель близко.  

Его голос дарил спасительную надежду. Она спокойно одевала в сверкающие доспехи моё безумие.  

Но я почувствовал, что способен сдвинуть вселенную, несколько вселенных. Сразу! И это до того было здорово, что в тот вечер больше я не пил.  

-Не звони ей неделю, если ты, конечно, сможешь. Для женщин качество – всегда важнее количества, сам же знаешь. Яркие впечатления, как правило, возникают редко.  

-А когда же позвонить?  

-Да не паникуй! Она сама позвонит.  

-Сама она не позвонит.  

-Ты неделю подожди – там видно будет. Женщины никого не стирают из своего сердца.  

Я послушно смотрел на Николая, и вдруг мне показалось, что до сегодняшнего вечера я совершенно ничего не знал о женщинах. Главное ещё рассеяно прячется в полумгле, и бессмысленный дым только-только начинает проясняться.  

Мне было совсем непонятно – почему самое чистое, что было во мне, растоптано, безразлично разрушено и превратилось в больное предчувствие. За что? За то, что посягнул на счастье?  

Потому, что это – жизнь, сплетение играющих инстинктов, вот и весь ответ. Но для чего тогда такие правила?!  

-Держи оборону! В любви, как в вине и на войне – главное выдержка.  

Не звонить ей, не касаться её – значит покориться судьбе. Почти как ослепнуть.  

Я стал ждать. Весь следующий выходной я читал Звягина, и нервно хохотал. Меня то бросало в бесформенную замороженную апатию, то вдруг энергичная деятельность лихорадочно несла меня куда-то и одно решение сменялось другим.  

Когда прекращалась полоумная суета, я понимал, что самая сложность в неподвижном опустошении – поверить, остались ли у меня ещё силы бороться за любовь. А для этого сперва надо почувствовать её чарующую глубину.  

Употребление алкоголя сменилось стремительным чтением книг. Меня тянуло выпить. Выпив, я чувствовал, что перехожу предел желания жить. Как-то, в одной я отчётливо прочёл:  

Берегитесь, когда приходится бороться за жизнь в самом себе, когда нервы подтянуты, воспалены, берегитесь обнажить свое сердце, свой ум с какой-нибудь неожиданной стороны. Сосредоточив остатки силы против чего-либо, берегитесь удара сзади. На новую, непривычную борьбу сил может не хватить. Всякое самоубийство обязательный результат двойного воздействия, двух, по крайней мере, причин. Вы поняли меня?  

Я всё понял – это был ясный запрет, беззвучное предостережение глухой полутьмы, будто кто-то пытался меня удержать, подсказывая мне же моё возможное будущее. В этой подсказке маячила смерть. Кто-то Сам обращался ко мне, потому что я никому не открывал эту мысль.  

Бог долго терпит, но больно бьёт.  

Мне было стыдно признаться, кому бы то ни было, что я хочу умереть. И нельзя больше думать о Маше, нельзя хотеть её. Нет желания – нет боли!..  

 

Я еле сдержался ответить, когда Маша стала звонить мне. Наконец, поняв, что я не отвечу, она писала.  

Чем занят?.. Я в кино… Ну ни фига себе, а я думала позвать тебя в кино. А после пошли бы в бар… Не судьба, Маша… Не могу… Извини… Вот! Говорил, что любишь, а сам с другой в кино ходишь…  

Меня невольно трясло, но я твердил себе, что всё правильно, что надо быть жестким. Мои нервы, ослабленные долгим обжиганием слизистой, еле удерживали сознание от эмоционального напора женского энтузиазма. И разум от сумасшествия.  

И я не знал что делать дальше, а надо было действовать. Я позвонил сам и понял, что до этого звонка были цветочки. Маша перестала быть загадочной. Она сбросила бархатный шарм, как змея сбрасывает кожу, и кричала, что я её раб. Требовала, что бы немедленно приехал. А не то я приеду сама! И мы будем гулять всю эту ночь. Завтра на работу? Но я хочу! Хо-чу!!!  

Этого мне только не хватало!..  

-Маша, я тебе через десять минут перезвоню.  

-Нет!!  

-Но мне очень надо в туалет.  

И я повесил трубку. Требовалась срочная поддержка.  

-Коля, она только что звонила! Я написал, что в кино с девушкой. Она очень обиделась.  

-Вот видишь, а ты боялся!.. Главное, ты эмоции у неё вызвал. Молодец! Нам сейчас нужно выиграть время, а вечером что-нибудь придумаем. Главное – ничего не предпринимай.  

-Она меня в бар зовёт. Хочет, требует, что бы я приехал!  

-Ты что, мальчик? Требует! Требовать всегда должен ты!  

-Ну может всё-таки поехать, Коля… – пролепетал я голосом тепловоза, торопливо-соскакивающего с пути.  

-Эта поездка даст тебе только один вечер с ней. А тебе – это надо? Побольше цинизма, женщинам это нравится. Только не путай цинизм с грубостью! И не злоупотребляй добром.  

А я уже не понимал, чего мне надо… Светлого мира в душе? Без Маши весьма трудно найти этот сверкающий мир. А с ней? Жениться по любви?! Ничего путного не выходит из любовных свадеб. Отчего всё так запуталось? Так трусами нас делает раздумье?  

Чем ближе к женщине – тем больше в ней обид и холодного тумана, тем зыбче под ногами опора… На вопрос «почему ты гуляешь со мной, если у тебя есть жених? », она ответит:  

-Мы же ничего такого с тобой не делаем.  

А когда мы выпьем, и я настойчиво и грубо начну добиваться её руками, она скажет: «Так я разрешаю тебе только сегодня... Завтра ничего такого тебе не позволю!.. » И это условие будет призывом к страстным действиям... Но через некоторое время безумия её взгляд станет равнодушно- внимательным, строгим … Дескать – я терплю тебя лишь потому, что ты ещё не ушёл с моей территории.  

И я унижено попрошу:  

-Машенька, поцелуй меня!  

-Нет, – тихо скажет она и переходящий в отчаяние страх закричит во мне:  

-Но почему!?  

-Хмель прошёл. – Так же тихо ответит Машенька.  

Ах, Машенька…  

Теперь каждый раз, когда я буду вспоминать тебя – я всегда буду вспоминать и эту твою фразу. Как тяжелый плевок в душу. Кажется, теперь я начинаю чувствовать тоже, что чувствовал Рогожин, когда убивал Настасью Филипповну. Тот же страх что ощущал в рабстве Эзоп, боясь смотреть на свою красавицу госпожу. Я входил в мрачную колею, где на каждом шагу черным инеем скрипел страх.  

Это не были мысли, это было смещение эмоций, вспыхнувший полукруг. Он горел ровно столько, сколько я решался позвонить ей, беспомощно уставившись в телефон.  

Я боялся набрать её номер, так обречённый боится сорваться в пропасть, не имеющую дна. Но ещё страшнее было представить себе смутные контуры этой бездны. А если я уже в ней, то мне никогда не выбраться оттуда.  

До этого момента я ещё удерживался на краю обрыва, к которому Маша толкала меня. Пусть с трудом, но удерживался, хоть ветер ласкал моё лицо укачивающей прохладой.  

И вот я пустился в полёт.  

Сейчас она высоким голосом требовательно спросит «Алло!?»… Нелепые гудки звенели коротко и злобно.  

-Алло!?  

Мне захотелось спросить: «Маша, ты когда-нибудь чувствовала ко мне нечто большее чем дружбу? » Но я сказал другое:  

-Так! Маша!!! Ласточка моя, ни-ку-да тебе ехать не надо. Тебе надо готовиться к свадьбе.  

Она словно почувствовала подвох в моём голосе, поняла, что я настойчиво не понимаю её каприз, не чувствую её душу. И леденящая гордость моментально изменила её.  

-Какая я «твоя ласточка»! Что за девушка с тобой?  

-Да так… студентка. Мне кажется, она в меня влюбилась.  

-Чего же ты теряешься?  

-А почему ты решила, что я теряюсь? Просто я люблю другую!  

Мы оба замолчали. Я слышал беспорядочную дрожь её дыхания. Через минуту она спокойно продолжила вытягивать своё:  

-У меня свадьба в декабре. Только я ни в чём не уверена. Меня тупо отвели в ЗАГС… но время покажет.  

-Как же любовь, которая вершится на небесах?  

-Я ни в чем не уверена!.. – повторила Маша. Голос глухой, тускнеющий, надтреснут поражением. Только взгляд сейчас наверняка строгий, решительный. И немного испуган.  

-Ты не дури! Это дело серьёзное! И надо выходить!  

-Время всё расставит по своим местам. Если судьба, то сложится… Не хочу ничего загадывать! Не-хо-чу!!!  

Почему все верят не в себя, а в какую-то судьбу, невидимую и беспощадную? Пусть себе выходит замуж, и пусть своей причудливой неуверенностью травит свою жизнь, и его!  

И мою?..  

-Маша, это нормально. И это пройдёт! Главное – не будь дурой!  

-Дурой? Дурой?! Знаешь, что я тебе скажу: то время, проведённое с тобой тогда, на той скамейке – это одно из самых бредовых воспоминаний в моей жизни. «Поцелуй меня! », блин!  

-Ну вот и прекрасно! И меня – свой скамеечный бред – ты больше никогда не увидишь. Это я тебе обещаю!  

-Нет!.. – Закричала Маша, но я нажал на перечёркнутую красную трубку. И кошмар закончился.  

Вечный покой длился недолго, Маша стала звонить почти в ту же секунду. Дикая игра возбуждённого инстинкта. Зелёная трубка мигала, телефон вздрагивал. Он стал похож на огромное насекомое, которое бросалось на меня и дрожало от злости, от того, что ему никак не дотянуться до меня. Брать или не брать? Да что же я словно девушка!  

-Да, Маша!  

-Приезжай! Пожалуйста!!  

Никогда ещё не было в её голосе столько нежности. Бесконечной нежности. Я представил её глаза полные таких же нежных и добрых слёз. Свет пылающего уверенного счастья, которое ни-ког-да не станет моим… Слишком жаркое это пламя, только всё остальное – пустота или мучительный бред!  

Ну зачем она так настойчиво душит меня? И так поразительно странно: я хочу сорваться к ней, но произношу лишь:  

-Маша, я не приеду. И тебе тоже лучше остаться.  

-Но почему? Мне так скучно.  

-Вот! Именно!.. Просто-напросто – тебе скучно. Ничего хорошего не выйдет из этой скуки. Мне не нужен короткий порыв, у меня тоже есть самолюбие.  

-А почему ты не зовёшь меня гулять? Всё время я тебя зову!  

Мне захотелось спросить её – «Маша, что тебе нужно от жизни? » Будто её желание жить могло уместиться в одну ясную мысль, будто она не распадалась, как разбитый хрусталь, на тысячи режущих мелочных желаний, каждое из которых, ярко возникнув, воодушевляло ёё настолько, что моментально казалось ей самым важным желанием жизни.  

Но я сказал другое. И, конечно, всё испортил.  

-Да потому, что ты спишь с другим, а гуляешь со мной! Не злись, я люблю тебя.  

-Забудь это слово, научись строить отношения! И пошёл к чёрту!.. – так она закончила разговор.  

Я, ничего не слыша, крикнул в тишину:  

-Может быть мне и героин попробовать, что бы лучше понять своих героев?  

 

«Научись строить отношения» – эта фраза не давало мне покоя. Мучить любимого человека, что бы он, испугавшись потерять тебя, подчинился – это и есть постройка отношений? Вот он – двадцать первый век – тесный и гадостный.  

Это потом я понял, что незачем переживать, если она не моя. Вообще – не моя. А вообще существует ли такая моя!?  

 

***  

 

 

«Почему ты всегда звонишь мне только по делу? »  

Это была правда, но нельзя показывать, что Маша осталась моим главным делом. А на правду всегда трудно отвечать. И нельзя показывать, что защищаешься.  

Но ведь надо и действовать, если не напоминать о себе – она очень быстро переключится на другого.  

-Маша, почему всё, что тебе не нравится, ты превращаешь в упрёк? Это что за дешёвое питерское кокетство?!  

– У тебя очень острый язык, он когда-нибудь искрошит тебе зубы.  

Я знал, что спокойствие – одно из главных пунктов победителя. Но как только я выходил за рамки покорности – всё в мире сразу начинало раздражать меня, ослепшая неуверенность умножала агрессию. Меня разрывало как глубоководную рыбу, которую тащили со дна на поверхность.  

-Если хочешь – я не стану больше тебе звонить. Ты скажи!  

Короткая страшная пауза. Маша, пусть ты ответишь «нет», без тебя нет жизни, только тоскливая иллюзия.  

-Ну чуть что – ты сразу угрожаешь. Это очень по-мужски! Наверное, я должна сказать тебе спасибо, что ещё не назвал меня ****ью. Хотя скорее всего считаешь меня таковой!  

-Не знаю…  

-Да пошел ты!  

Она опять прервала телефонную беседу. Я не стал перезванивать. Хотя сердце выло и требовало продолжить до конца своё торжественное и беспощадное безумие. Нельзя верить сердцу. Нельзя верить любви. Только так и можно завоевать любовь.  

Наступала непонятная тяжелая тьма, я боялся идти на ощупь, боялся собственного ничтожества перед холодным движением невидимых лезвий.  

И чувствовал, что стал увядать и начал по-настоящему слепнуть. Я не знал, что ещё сказать Маше, какой мысли мне следовать. И потому я внимательным испугом беспрекословно слушался Николая, он умеет всё четко разложить по нужным полочкам.  

Как же нужен кто-то, всё решающий за нас… И мы сделаем всё, что он скажет, всё, как скажет.  

Ведь мы уверены, что он собранней и лучше. Более лучшей сборки, можно сказать. Он "вывозит", когда мы встречаемся. И я вижу каким надо быть, и всё что соскочило с катушек в моей душе бы само становится на своё место.  

-Почему она так поступает со мной?  

-Потому что ты позволяешь ей так поступать. Стало быть – заслуживаешь подобное обращение. Со времён Клеопатры смерть была единственной ценой рабской любви. Времена, конечно, меняются, но не меняются женские души. И любая лелеет яркие контуры Клеопатры у себя внутри. Поэтому нельзя волочиться за ними – ноги станут вытирать! А какое ещё удовольствие от тряпки?! Вымыть ею душу, как моют пол?  

-Коля, если с ней уже сейчас всё настолько сложно, что же будет дальше – если мы всё же станем вместе? Она меня с ума сведёт!  

-За то с ней всегда будет интересно. А что бы с ума не сойти – не суетись. Фэйсконтроль ты прошёл, начался кастинг, а затем она тебе ещё тест-драйв устроит! Это тебе всё кажется бесполезным, ведь борьба с собой всегда утомляет. Но если действительно тяжело – значит, в тебе поднялось настоящее чувство. За это можно и побороться. Да и бросать сделанное на середине дороги, не по-мужски.  

-Я беспорядочно распадаюсь на части на этой дороге, Коля! До конца доберусь не весь, а в конце ядовитый туман. Путь всегда не один, их несколько. И чем дальше уходишь, тем сложнее, огромнее, запутанней и глупее становится всё вокруг. А я мельчаю. Заигрался я, но стоит ли играть с этим огнём? А с дымом?  

-Увлекаться не стоит, это верно! Но дым – только в твоей голове, а огонь-то в сердце. И чего только не сулит тебе этот огонь, чем только не пугает. Поэтому подожди, пусть он развеется. Ты же технарь, по крайней мере по образованию, значит должен уметь разбираться в основах устройства жизни.  

Общайся с ней коротко и четко, не начинай творить лишнее, это хуже всего! Ты же сейчас не видишь ни черта, поэтому на все твои сердечные излияния она ответит: «ты себе сам всё накрутил». Пусть встречи будут – редкими, но яркими. Она ещё не рассталась с молодым человеком? Тогда ваша с ней свистопляска может продлиться очень долго. Но если будешь делать всё верно – ты сам удивишься переменам. Тебя надо закалить, как Тайлор Дёрден закалял офисных недоделок в «Бойцовском Клубе».  

-Хорошо, Хорошо! Что мне сказать когда она позвонит?  

-Невозможно – просчитать женщину. Это же противоположный пол, у женщин всё наоборот. И поперёк! Их эмоциональная чувствительность способна к двойному, а то и тройному восприятию реального мира – различному восприятию – поэтому у них в голове каждый день всё меняется. Да какой день – каждую минуту!  

После таких бесед я чувствовал лёгкое движение вверх. Мне казалось, что я приподымаюсь над землёй, на самом же деле я всего лишь пробуждался от жалкого сонного мрака. Хотелось кричать на тех, кого считал врагами и начинать действовать. Я мгновенно подобрал истинные слова, которые должен высказать каждому. Силам, которые усыпила задумчивая неуверенность, внезапно нашелся достойный выход. Это как долго плывёшь вдоль ручья и вдруг входишь в открытое море.  

Так прошло самое безумное лето. Быстро и ярко.  

Но иногда я срывался:  

-Я хочу ей колье подарить.  

-Ты ей надарил уже гору подарков. Лишний сверху – ничего не решит.  

-Но её нужно подогревать эмоциями. Что бы она понимала как я к ней отношусь!  

-Поверь, она прекрасно понимает как ты к ней относишься! Да и что тут можно не понять?!  

-Ни ты же сам говорил: не заигрывай без пряников. И если женщина не хочет – ёе надо постоянно подмазывать.  

-Но захочешь ли ты играть в одни ворота? Надо ли страдать этим всю жизнь? Она начнёт тебя ни во что не ставить. Нужна очень тонкая игра.  

-У меня нервы не выдерживают эти игры. Коля, в чем ошибка?  

-А ни в чем, ты сделал всё правильно. И она таки полюбила тебя. Так ребёнок любит красивую игрушку, до тех пор пока её не сломает.  

-Но я столько сделал для этого избалованного ребенка, что бы продлить её детство. А этот?..  

-А этот не делал ничего. Только её либидо под него заточено. Поэтому для него она сама все делала, в этом разница между вами.  

-Знаешь, что меня бесит – хотя она никогда меня не полюбит, всегда будет не прочь попользовать.  

-Скажи пожалуйста, а за что тебя любить, кроме твоего отчаяния?  

-Получается, если не за что любить – надо использовать? Любить душу надо. За хорошие качества. Тогда не будешь женихов менять, как перчатки! Семью, Коля, надо душой строить. Сейчас одинокие мамы – это эпидемия.  

-У твоей души много имеется «хороших качеств»?  

-Да уж не без этого!  

-Например, пьющий…  

-Это она меня сделала пьющим. Почти сделала.  

-Тебе немного за тридцатник, жизнь так ничему тебя не научила? Зарабатываешь немного. Ни квартиры, ни машины…  

-Мне машина не нужна. Меня уже сбивали и в аварию я попадал. На фиг мне машина?  

-Многие, которые моложе тебя – и зарабатывают, и представь себе, машину приобрести не побоялись. Пусть даже в кредит, которого ты так боишься. Так что современных женщин тоже можно понять.  

Посмотрев на моё лицо, Коля замолчал.  

-Извини, переборщил.  

-Нет, Коля! Это совершенно точный диагноз. Изображение стало намного объемнее и отчетливей. Только устал я от шоковых терапий.  

-Значит, готовься к лоботомии!  

Внезапный звонок прервал нашу беседу.  

-Маша! – Изумленно сказал я.  

-Будь холоден. И как можно меньше слов. – Полушепотом подсказал Коля.  

-Да, Маша. – ответил я, стараясь казаться равнодушным. И нажал в телефоне громкую связь.  

-Привет! Ты не хочешь вернуть мне МОИ фотки?!  

Мы с Колей решительно и серьёзно смотрели в глаза друг другу.  

-Приезжай, забирай!  

Коля мягко кивнул.  

-Я, конечно, понимаю, что тебе хочется провести время у себя дома со мной. Но у меня плохое предчувствие. Давай вечером в баре «СПБ», который на Восстания!  

Немного помолчав, ответил: «Я подумаю! », затем повесил трубку и закрыл ладонями лицо.  

-Не волнуйся ты так! Ты каждый её звонок воспринимаешь как начало отношений? А ведь ей просто-напросто захотелось получить фотки. И тебя она хочет держать на поводке. Вдруг ей снова понадобится "запасной аэродром".  

-Коля, я боюсь её, – произнёс я сквозь ладони.  

-Доигрались!  

-Скажи, когда она успокоится?  

-Когда почувствует боль.  

 

-Привее-т! – с удивленным восторгом Маша прокричала мне, как старому другу. – А это Игорь, познакомься!  

Мы поздоровались, не подавая друг другу рук. Игорь иронично улыбался, эту иронию напряженно сдавливала ненависть. Казалось, он воспринимает жизнь как шутку, смысл которой подчас доступен только ему.  

Однако, я совсем не чувствовал к нему зла.  

И мне показалось даже, будто Игорь в любой момент способен перехитрить эту жизнь, которую он ненавидит. Будто она всегда была его жертвой, жертвой его несчастий и неудач. Была ли его жертвой Маша? Этого я ещё не мог понять.  

-Держи, – я протянул ей флешку. Она взяла:  

-Спасибо, дорогой!  

Вот сейчас я уже способен к откровенному спорю с ней:  

-Вам женщинам только бы мужика помучить – наслаждение!..  

Она парировала спокойно, терпеливо.  

-Все девушки разные.  

Вывести её на чистое, отчаянное и размотать, как негатив фотоплёнки.  

-Каждый день разные! У вас меняется ежедневно, ежеминутно и поперёк. – Повторил я услышанную где-то фразу. Маша поняла, что я имел ввиду: «вот на какого пассажира ты променяла меня! » И пытается склеить разбитое:  

-Ты должен порадоваться за меня.  

Она произносит это с такой же спокойной лаской, как в наши первые свидания, когда я козырял осуждением мировой политики. Но именно эти слова, произнесённые ей так искренне и радостно, вывели меня из самообладания. Я почувствовал, что срываюсь, как срываются в пропасть, становясь равнодушными к своему будущему концу:  

-За что радоваться, Маша? За то, что ты о мою открытую душу ноги вытерла. Я вложил в тебя столько души, что мне самому ничего уже не осталось.  

-Неужели я такая злюка? – по инерции она ещё продолжает кокетство.  

-Ты очень хочешь казаться доброй, и любое сделанное тобою зло будет оправдано безумием твоей красоты. Только Добра в тебе нет.  

-Почему? – всё та же наигранно-детская искренность распахнута в её «испуганных» глазах.  

-Потому что ты умная.  

Маша внимательно молчала, пытается понять, что я скажу дальше. Ей, конечно, приятны мои слова, только почему-то Игорь не решается принять участия в нашем разговоре. И Маша смотрит на него, как бы ожидая подмоги, но тот всего лишь перестал улыбаться и продолжает молчать.  

Игорь не может принять непонятных правил нашей бесконечной игры. Я раскрываю их:  

-Я открыл тебе своё сердце, а ты!.. Ты вонзила в него нож, со стороны спины! И всё, что я с таким нежным трепетом преподносил тебе, ты втоптала в грязь. И после этого мы станем дружить? Такая «дружба» будет мне постоянно напоминать о том, что я ничего не стою. Хочешь, что бы я жил сознанием неудачника? С этим невозможно жить. У меня даже на самоубийство не хватает духа. Ты уничтожила меня. Полностью…  

Враждебная страсть, лёгкая весёлая наглость, дикое бешенство, нежная и беззащитная растерянность, всё это дрогнуло и собралось в ней единой воздушной громадой. Но осталась ли любовь в этом воздухе?  

-Но я ни в чем не виновата! Ведь я тебе ни... че… го не обещала!  

Она выговаривает слова не столько для меня, сколько для Игоря. Поэтому оправдание выпиливается с отчаянным упреком, который ясно, кажется, всем доказывал, что я запутался.  

И оправдание это означает: «я никогда не любила тебя»!? Ведь не она мне, это же я ей шептал признания. Так близко к ней был и ни… че… го не сумел увидеть и не разглядел! Дур-ра-ак!..  

Громко рассмеявшись, я с ненавистью смотрю на Машу. И чувствую, что зря её обвинил – дурная правда только раздражает.  

Теперь в Маше не было ни любезности ни соблазна. Взгляд её становился то сосредоточенно-любопытным, то рассеянным, и, будто тревожный маятник, тяжелыми волнами мечется между Игорем и мной. Между отчаянием и любовью.  

Она легко перетекает из одной глубины в другую, не изменяясь и не оставляя ни капли себя на чужой территории, по-детски любуясь разным течением своей возможной судьбы. И выталкивает её вперёд сияющими сферами своих огромных глаз.  

Но я катил её по больной колее:  

– Ты говорила, что не любишь меня всякий раз, когда мы переставали целоваться! А когда и кому ты хоть что-нибудь обещала? Может быть ему?!– и я показываю, наконец, в сторону Игоря.  

Тот очень внимательно смотрит на нас, пытаясь постигнуть направления наших историй. Казалось, мои слова производят большее впечатление на него чем на Машу.  

Наконец он произносит, стараясь лениво оттягивать гласные:  

-Понимаешь, бра-атан, ты всегда на-асил для неё статус па-адруги.  

Мне сразу захотелось его убить. Выплеснуть рюмку водки в глаза и разбить её о его достойную голову, распоров эту голову напополам. Но я знаю, что не способен на такое.  

-Игорь, пойдём-ка выйдем!  

Что за сила толкала меня?  

-Не смей! – Маша бросилась к нему, не ко мне. И это ужалило меня ещё сильнее.  

Наверное, она хотела, что бы мы подружились, улыбались друг другу! Или расстаться со мной… друзьями. Только друзья – не расстаются. А любовь, как было сказано, не марают «дружбой».  

Я встал и направился к входу. Сейчас Игорь убьёт меня, это было понятно. Но именно этого я и хотел. Смерть, которая последние месяцы лихорадочно казалась мне чем-то необходимым, отчетливо приближалась. Восторженный гул её предчувствия доносился от каждого предмета.  

Подходя к дверям, я ещё раз услышал тревожное: «не смей! » На этот раз Маша крикнула это громче. Её присутствие делало значительным всё округ. Мне даже казалось, будто я владею временем, если чувствую её близость.  

Выйдя, я ожидал, прикидывая как буду разбит. Всё вокруг заполнялось лучами какого-то взволнованного, всё увеличивающего света. Красная полоса заката резко заканчивала суету, и начиналось тяжелое серое небо. Оно медленно двигалось задумчивой тревогой. Игорь остановится, когда из меня брызнет кровь? Когда он закончит, я вплотную подойду к нему и, подняв окровавленную руку, крикну в ответ: «Ну! Игорёк, давай ещё! ». Я постараюсь сделать страшные сумасшедшие глаза. Затем по косой измажу его лицо собственной кровью. Пусть всё перепутается и рвётся в клочья.  

И никто не вышел ко мне. Через десять минут ожидания я понял, что дуэль не состоится, Маша спасла меня от побоев, но не от позорного бессилия, которое ещё долго будет тянуться за мной. Я побрёл к метро.  

Прошлое стало казаться послепраздничным мусором, красивыми пустыми бутылками из-под игристых вин, мусором, который я уже не стану убирать, потому что должен уехать куда-то.. Постоянно ездить на поезде времени. Из равнодушных динамиков ресторана всё ещё гремит вальс Шостаковича, хотя столы пусты или завалены тем, что недоели и недопили. Этот разбитый разбросанный мусор – несбывшиеся мечты, осколки неоконченных дел, от которых я постоянно бегу, поэтому они никогда не воплотятся в жизнь.  

Я до сих пор хочу позвонить ей, но, всякий раз коснувшись меня, это желание тонет в новом потоке суеты. Словно я не могу поймать сверкающий мячик, брошенный в мою сторону весёлой игрой с бесконечно непонятными правилами.  

Больше мы не виделись.

| 53 | 5 / 5 (голосов: 1) | 15:50 02.05.2022

Комментарии

Авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице.