Воскресный папа

Скажите, а вот у вас в жизни часто необычайное происходит? Уверен, что нет. А у меня вот было. Иногда в это нельзя поверить, но то, о чем ты так грезил, может сбыться. Но ты уже сам не хочешь этого.  

Мой рассказ о папе. Вспоминаю детство... мы были с папой одно, неразлейвода. Ходили гулять вместе, он часто повторял, что я единственный любимый сын. Вообще мы любили отжечь. За что ни возьмемся – всё у нас спорится на раз-два, и охота с рыбалкой, и разные игры, шашки там, нарды. Короче нет у меня ближе человека, как, бывало, песню вместе затянем! Нет и не будет.  

Папа мой – водитель-дальнобойщик, и, к сожалению, в этом ноябре он погиб в аварии по дороге из Москвы в Ярославль. Жалко, папе всего-то сорок три года было, молодой совсем. Похороны, море слез, плакался, как девочка. Одного не пойму, за что, ну вот за что?  

Я был не в себе этот месяц, но потом понял, что надо как-то приходить в себя. Я вообще-то наделен хорошими мозгами, и поступил в этом году на факультет МГУ, «биоинженерия и биоинформатика». Не буду описывать, что мы там проходим, у нас программирование, генетика, много биологических дисциплин, так-то! Поступил, потому что готовился к экзаменам, причем набери я на балл меньше – и не видать тогда бюджета, а на платку денег нет; на лекциях я как в прострации, особенно в последнее время. Не могу ни на чем сосредоточиться. Все мысли только о папе, жить неохота, одна мысль – напиться. Я вообще потяну МГУ при таких-то делах? Этого вот не знаю.  

Но в сентябре, еще при папе, принял участие в конкурсе одном, в международной студенческой олимпиаде по клеточной биологии. Стал я там призером, а это значит – буду год стажироваться в Гарварде. То отделение, куда меня пригласили, вам и в кошмарах ночных не приснится. Когда узнал, я, ясно, подпрыгнул аж до потолка. Но то было в сентябре. Щас все напоминают, Гарвард-Гарвард, в ушах уже звенит. А на кой он мне сдался теперь, когда нет папы? Не хочу ни-че-го, идите вы со своим Гарвардом…сами знаете куда.  

Вот, значит, идет лекция, я, как всегда, в отключке, сэндвич жую столовский. Протухший какой-то, кстати. Жизнь вообще в последнее время тухлятина. Вышел из универа на улицу, качает меня туда-сюда. Вдруг, откуда ни возьмись, стоит передо мной старик. Очки в пятнах, борода такая важная.  

– Здорово, Андрей!  

– Здрасьте, – процедил я, – мы знакомы?  

– Заочно, – кряхтел старик, – я дедушка одной твоей однокурсницы. Она мне сказала, что ты пропадаешь, и попросила, мол, дед, помоги. Но её имя запретила называть.  

– В смысле?  

– Да в том смысле, что ты без отца с ума сходишь. Депрессия у тебя, брат.  

– Что, так заметно?  

– Да ещё как! На факультете, если верить внучке, это уже давно новость номер один.  

– Да вы что! Вы…эээ…помочь хотите? Психиатр? Так я уже хожу. Был на трех консультациях. Чушь всё это. «Попей успокоительного»… Все эти мозгоправы е-рун-да!  

– Ты угадал, я психиатр и признаю, что порой медицина бессильна, но есть кое-что получше. Если коротко, то я ещё и медиум.  

– Ну да? – ошалело уставился я на него. – Это ж бред!  

– Не делайте поспешных выводов, юноша, – отчитал меня этот, как оказалось, далеко не глупый мужик, – это из категории «не читал, но осуждаю». Я устрою вам контакт с вашим отцом. Ваш отец теперь в другом измерении, только и всего, и это совсем нетрудно! Вы можете общаться с ним как раньше на протяжении всей оставшейся жизни, но только по воскресеньям. Согласны? Но от вас, Андрей, тоже потребуется кое-что, ну, самая малость.  

– Вот тут, боюсь, будут проблемы, – признался я. – С деньгами у меня и моей семьи туго, скажу честно.  

– Не-не! – сделал старик дурацкое движение руками. – Всё за счет заведения! Приходи завтра вечером, после восьми. Вот адрес, указан на визитке. И не парься особо, думаю, мои условия тебя устроят. Ну что, пока? До завтра, господин скептик?  

– До завтра…– взглянул я на визитку…– Петр Николаевич!  

Старик пошел к остановке, а у меня совсем крыша поехала от такого внезапного счастья. Идя по улице к метро, я что-то мурлыкал под нос; имей я способности Пушкина, я точно сочинил бы оду Петру Николаевичу. И исполнял бы под фанфары: «Да здравствует Петр Николаевич, мудрейший, умнейший, светлейший наш Петр Ни-ко-ла-е-вич! Превзошел Сократа, Гиппократа наш Петр Николаевич, ребята! » Стихотворец я никакущий, но вот что мозги, которые поступили не абы куда, а в МГУ, у меня вышли погулять – это точно. Наверно, их депрессия украла. На этой эндорфиновой волне я доплыл до дома, счастливый, как накачанный клиент психушки, завалился на диван и начал щелкать пультом. Мимо проплывала мама, радостная, ведь сын возвращается к жизни, но я её и не заметил. Не до того было; она ничего и не спросила особо. Странно, но первое, на что я наткнулся, был советский «Хоттабыч». Смотрел с каким-то воодушевлением, ведь теперь-то даже я, зашоренный скептик, убедился, что dreams come true. Серьезно смотрел. Ведь теперь я знаю, что в жизни бывает ещё лучше.  

Без пятнадцати, без пятнадцати восемь! Пробки, вот блин! Успеть бы только к Петру Николаевичу! Я на месте, фух. Звоню. Он открывает. Костюм, галстук. Идем в гостиную. Приглушенный свет. На стене огромной висит белый экран, на каком раньше диафильмы крутили.  

– Располагайся, – указал на кресло мой ментор. – Передохни, может, чаю? Минут через десять начнем. Дел-то всего на полчаса.  

– Прежде я хочу спросить…Петр Николаевич…как я должен расплатиться с вами и смогу ли?  

– Ты должен будешь приходить ко мне каждую неделю, в это же время, и мы будем проделывать нехитрые манипуляции, примерно как сегодня. Это позволит мне настроить тебя на волну отца.  

– А…  

– Я дам тебе возможность видеться с папой. С живым, с настоящим. Он будет возвращаться из того измерения в это в своем физическом теле, то есть ты сможешь его обнять и так далее. А что касается оплаты…ты только не удивляйся…приготовься к тому, что после первой сессии тебя отчислят из МГУ.  

– Но почему? Это моя плата?!  

– Да. Не задавай вопросов, всё равно не смогу объяснить. Этого потребовали там, на высших каналах. Если ты согласишься и будешь видеться с папой, то всё так и произойдет.  

Я не раздумывал долго; давила тяжким грузом депрессия, ведь я оказался слишком слаб и не способен перенести утрату. Мне хотелось лишь одного, а что взамен – плевать. Пораскинул мозгами. Отчислят, ну и что? На ЕГЭ по биологии я набрал баллов на десять меньше, чем должен был, потому что напортачил в заполнении бланков и кое-что спутал. На самом деле я знаю биологию потрясающе; думал, пересдам в новом году, наберу свои законные сто баллов, что для меня труда точно не составит, заполню бланк внимательно, и вот тогда моих общих баллов с лихвой хватит, чтобы с огромной вероятностью пройти на мой факультет на бюджет, по второму разу. Это сейчас я запрыгнул в последний вагон! Я адекватно оценил свои возможности, промелькнула эта разумная мысль, но всё это тут же ушло для меня на второй план, если не на десятый. Я лишь спросил:  

– Я правда снова увижу папу?  

– Да! Ты согласен?  

– Ну конечно… Петр Николаевич, спасибо вам, родной мой, милый, вы лучший человек на свете, спасибо!!!  

Тут я абсолютно потерял контроль над собой и бросился к моему спасителю, готовый поднять от счастья его на руки. Честно, я был тогда не особо адекватен. Петр Николаевич тут же дал мне успокоительное и усадил обратно на кресло. Включил подсветку экрана для диафильмов.  

– Ну, – продолжал П. Н., – повторяй за мной. Депрессия, прочь! Судьбу ты прости. Что в жизни ты тонешь? Пора нагрести.  

Я чуть не надорвался от хохота, но повторил идиотский, с моей точки зрения, стишок.  

– Та-а-ак, Андрей! – продолжал П. Н. так громко, будто его слушал стадион «Лужники». – А теперь припомни, какую песню вы с папой любили петь, когда ты был маленький.  

– «Веселый ветер».  

Медиум зашел за экран для диафильмов, и я различал теперь только его тень. Он начал «грести» руками, будто борется с ветряными мельницами.  

– Пой со мной. Делай как я. «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер, веселый ветер, веселый ветер…кто весел, тот смеется, кто хочет, тот добьется…»  

Я повторял, как паяц какой-то, будто под гипнозом. Быстро вошел в раж и уже не соображал, где я есть.  

Примерно через полчаса, когда П. Н. растолкал меня, я сидел в кресле развалясь.  

– Помнишь что-то? – спросил он.  

– Ну и клоунада ваши методы!  

– Возможно, но главное результат – который не заставит себя долго ждать.  

– Надеюсь.  

– До скорого, Андрей!  

Вернулся домой я в двенадцатом часу, соврал, что в этот день у нас теперь допоздна научная работа вместе с биохимом. Завалился спать. Мне в кои-то веки снились цветные сны – как в детстве…  

Я стал регулярно посещать Петра Николаевича, ну и каждый раз это были «танцы с бубнами». Но оно того стоило, оно того стоило! Теперь я понимал, что перед ним в неоплатном долгу; надо же, думал я, есть ещё люди, которые готовы вот так бескорыстно помогать абсолютно чужому человеку. А то я уже в этом разуверился.  

Начинался декабрь. В воскресенье я закрылся в своей комнате и попросил меня не беспокоить. По совету П. Н. готовлюсь к приходу отца. Мама из квартиры исчезла. На пороге появляется…папа! Он открыл дверь своим ключом, я чуть в обморок не грохнулся, но всё же устоял на ногах. Мы стоим друг напротив друга, не знаем, что сказать, только слезы катятся. Комментарии, думаю, здесь излишни. Я как заново родился.  

– Пап, я очень тебя люблю, – только и смог вымолвить я. – Как ты там?  

В ответ папа стал рассказывать, что «там» совсем не страшно, он общается с такими же, как он, уже ушедшими, но пока его всё ещё тянет обратно, с непривычки; мы проговорили около часа, а затем мне в голову ударило:  

– Пап, а может в домино? Как в детстве!  

– А давай, была не была! – откашлялся папа. – Только у меня есть одно ноу-хау.  

– То есть?  

– У нас в том измерении нет границ, ни временных, ни пространственных. Хочешь, я верну тебя в твои шесть? Хотя бы на пару часов? Ты вспомни, как мы с тобой тогда рубились!  

– А давай, – почесал затылок я, студент биоинженерии МГУ, – действительно, почему нет?  

Зачесались глаза; я протер их и вот уже выбираю доминушки – себе и папе. Пошла игра что надо! Шестилетний я звонким голосом вопит от высшей степени восторга.  

– Шестерка!  

– Пятерка!  

– Отдуплюсь!  

– Иду в колоду…во, понабрал! Пойду вот так, и так…я закончил!  

– Па, ну так не честно! – канючил я. – Не честно! Почему-у-у?  

Мы сыграли кон, ещё и ещё…Папа без конца мне поддавался, ну а я просто визжал от радости, ведь я и в самом деле стал шестилеткой.  

– Па, смотри, я выиграл. Ура-а-а!  

– За это тебе в награду «Альпен Гольд»!  

Часов в девять вечера я обнаружил себя в своей спальне. Будто и не было ничего. В комнату заглянула мама.  

– Пойду, пожалуй, спать. Андрей, спасибо, что сходил сегодня со мной на рынок, одна бы я не справилась. И ты ложись, тебе рано вставать же завтра.  

Я оторопел: на какой такой рынок мы ходили вместе? Я же всё время был с папой! Позже П. Н. всё объяснил: мы просто были с ним в другом измерении, что не мешало моему телу пойти с мамой туда-то и туда-то. Этого я до сих пор не могу в ум взять.  

Пару раз побывали мы с папой на рыбалке. Раньше, в моём детстве, когда у него был отпуск, всей семьей ездили, бывало, на озера в Карелию. Сидим, рыбу удим. Тогда всё было спокойно, а теперь-то пошло у нас такое веселье! Шестилетний я держит удочку, в два раза больше собственного роста. Вдруг за удочку что-то потянуло огромное.  

– Па, ура, осётр! Ура, осётр!  

– Ну откуда он тут возьмется, а? Но хорошо, что клюёт, ты тяни, не упусти! Ты ж у нас сильный, как три богатыря! Дай помогу!  

Мы с папой усердствуем, но всё без толку, леска рвётся, и мы – бултых в озеро! Штаны мокрые, майка тоже. Гребу по-собачьи, ведь иначе я в шесть лет не умел. Осетр, или кто он там был, упущен, а мы болтаемся на середине водоема.  

– А-а-а! Папа-а-а! Бою-ю-сь!  

– Давай, греби к берегу, мой Майкл Фелпс! Я ж тебя учил! Резвее, резвее!  

С папиной помощью выгреб наконец на берег. Я весь в слезах.  

– Жа-аль, осетра не поймали! Ну па-а!  

– Да это что! Зато ты теперь подготовлен к выживанию на необитаемом острове. Нас вот в юности как учили? Всегда-будь-готов!  

Мы с папой свалились в траву и хохочем, надрывая животы. Это просто день мечты! Один из лучших дней в моей жизни!  

Мы малость пообсохли, и, как это часто бывало в мои шесть, стали говорить о том о сём. У меня в голове возникли вопросы, на которые очень хотелось получить обстоятельный ответ от папы. Я, как и многие дети шести лет, о многом догадывался, но мне хотелось знать наверняка…  

– Пап, скажи, а воробей – это же ребенок голубя? А потом он вырастает и становится таким же?  

Это, как и многое другое, я вывел из личных наблюдений: на улицах шестилетний я встречал лишь два вида птиц – голуби и воробьи. Одни большие, другие маленькие. Вот мне и показалось, что они связаны между собой, это же вроде так логично! Но знать точно, ясное дело, может лишь папа. Папа же, к моему удивлению, надрываясь от смеха, разоблачил мою «гипотезу» и добавил: «Ну и фантазёр! Как тебе такое в голову-то вообще пришло? »  

Папа ещё долго смеялся над моими мыслями, хотя мне было абсолютно не ясно, ну что вот в них такого потешного, и даже немного обидно, что я вот так поднят на смех. Но тут-то у меня и созрел ещё один вопрос, над которым я тоже думал давно и серьёзно.  

– Пап, а селедь человека – это же та самая, что в банках в магазинах?  

– Чего?! – папа смотрел на меня как на пришельца.  

– Па, ну ты же мне как-то говорил, что у человека есть селедь и печень, да? А вчера мы в магазине были, и вот там на больших таких банках написано «селедь». Это же она, да? А она раньше была в человеке или только потом к нему попадёт, пап?  

Папа даже сразу как-то не сориентировался. Он попробовал разъяснить, что у человека не «селедь», а селезенка, а сельдь в банках вовсе из другой оперы. А шестилетний я слушал с широко открытыми глазами, силясь понять, почему же всё устроено так сложно. В конце папа бросил: «Чего вы только, дети, не изобретете! Великие фантазеры! »  

Вернувшись домой, а также в свой сегодняшний возраст, я вдруг вспомнил, что в шесть лет и правда хотел спросить обо всём этом папу, но как-то стеснялся, а теперь всё это вообще стерлось из памяти, если бы не наша встреча.  

На следующий день, на факультете, во время перерыва завязался спонтанный разговор с сокурсником на эту самую тему. Все были загруженные, напряженные; мне хотелось как-то с ним сблизиться, ну и вдобавок разрядить обстановку.  

– Слушай, а вот ты хорошо себя помнишь в детстве? Я, например, часто задавал родителям разные странные вопросы, и вообще думал я тогда как-то иначе.  

– Что? Андрей, ты записываешься на лабораторные практикумы по сравнительной геномике животных? Сегодня лаба по сравнению геномов разных видов приматов, с настоящими образцами ДНК! Пойдешь?  

В этот момент бесконечно далекий от геномики, я всё ещё с удовольствием прокручивал в голове последнюю встречу с папой и был поглощён только этим.  

– А, позже решу, – небрежно махнул я рукой, – а я в детстве был такой смешной! Представляешь, думал, воробей – это ребенок голубя! Вот так мне казалось…  

На лице сокурсника отобразилось сначала полное непонимание, а потом какая-то гротескная, карикатурная серьёзность.  

– Какие ещё голуби, Андрей? Что вообще за дичь? Совсем дурак был, что ли? – выпалил несдержанно раздраженный и страшно занятой сокурсник, не желая отвлекаться на всякую чушь. Он отсел как можно дальше, а мне вдруг вспомнился Мюнгхаузен из старого фильма и его слова: «Вы слишком серьёзны, господа». А потом почему-то захотелось сказать вслух так, чтобы слышали все: «Улыбайтесь, господа, улыбайтесь…», но я смолчал. На факультете биоинженерии учились гении, начисто лишенные юмора и спонтанности. А жаль.  

…Депрессия окончательно отступила, я стал открытым и дружелюбным. Как мне только отблагодарить Петра Николаевича, лучшего из людей? Вновь обретя папу, я думал лишь о следующей встрече с ним сутками напролет. Нет, вам не понять, какое это счастье – видеть его каждый раз снова! Если вы, конечно, не теряли родных и, больше того, не видели их мертвыми, чуть не прыгнув от отчаяния в могилу вслед. На лекциях я пытался слушать, но, говоря откровенно, всё как-то мимо. Не до этого мне было. Главное – близкий человек снова рядом, я так счастлив, так рад! А это – ну, наверстаем…  

Перед Новым годом случилась наша очередная встреча с папой. Мы обнялись, как всегда, лица сияют. Папа интригующе предложил:  

– Хочешь незабываемый подарок к Новому году?  

– Конечно, хочу!  

– Тогда закрой глаза…и снова открой!  

Ну, открыл. Мир какой-то другой стал, яркий. Моё зрение минус два, сказалось чтение и время за компьютером, но тут…у меня такое ощущение, будто всё нормально, даже с запасом. Я почувствовал, как мою пятку щекочут.  

Я заливисто, громко засмеялся. Что это было вообще? Так смеются только грудные дети!  

Так светло мне, хорошо! Весь мир мой, такой теплый и родной. А я и есть грудной; костюмчик белый, носочки папа с меня стянул и щекочет. А в руке игрушечка мягкая, чтобы не поцарапался.  

– Ну что, маленький, играть?  

Подхватил меня папа на руки и крутит, как пропеллер, я как на американских горках, дух захватывает! А потом пошли мы гулять в наш парк. Вернее, я на коляске поехал. Солнышко светит, проходим мы под елками, соснами – они хоть и в снегу, а склонились ко мне, будто заботятся, обогреть хотят. Я это сразу почувствовал. Мир стал другим в тот день, в нём будто не было проблем, большой, неизведанный…  

Рядом с нами остановилась женщина с коляской, там тоже был грудной малыш.  

– Катюха, ты? Привет! – поздоровался папа. – Сколько вашему уже?  

– Четыре месяца.  

– Да? А вот мы уже большие, полгода нам! Растем, растем!  

Я посмотрел на неё снизу вверх. Она улыбнулась мне.  

– Здравствуй, Андрюша!  

Давно я не был так рад видеть кого-либо, хотя, как ни странно, не знал её вообще. Я словно переполнился добром и любовью к людям. Так захотелось об этом сообщить, но, к моему огромному потрясению, я понял, что говорить-то не умею вовсе. И я просто улыбнулся.  

– Солнышек! Хороший мой!  

Я улыбался ещё недолго, а потом мы пошли дальше. Мимо нас проходили люди, и я улыбался каждому, просто потому что очень хотелось. Необъяснимо. Наверно, выглядел я странно, обычно на такого все пялятся, как на больного, но на сей раз ничего подобного не заметил. Все они абсолютно искренне улыбались в ответ. Ну да, я же малыш!  

Когда наступил вечер и пришла пора расставаться с папой, я, если честно, расстроился. С папой мы ещё увидимся сколько угодно, я расстроился тому, что пропало моё детское чувство любви к миру. Это был мой лучший подарок на Новый год.  

На зимних каникулах в МГУ полным ходом шла сессия. Всё я сдавал на неуды: и цитологию, и основы программирования…почему-то страшно волновался, не мог собраться с мыслями. Но меня это не беспокоило, ведь я знал заранее, что в этом году буду отчислен, но перепоступлю в следующем. Так что волноваться? Тем более, в остальном всё у меня было так замечательно, что и сказать нельзя.  

В день отдыха между экзами позвонила староста, Света. Её мои дела заботили куда сильней, нежели меня.  

– Андрей, привет, ты не занят сейчас? У тебя проблемы с экзаменами, может, нужна помощь? Или у тебя что-то случилось?  

– Нет, Свет, разволновался, потом всё пересдам, – ответил я почти весело, ведь и вправду был в прекрасном настроении. – Ещё что-то?  

– Да. Ты же выиграл международную олимпиаду в сентябре, и, если не отчислишься и дашь своё согласие, в марте ты по обмену едешь в Гарвард… Ну так вот. В конце февраля один из ученых Гарварда читает у нас свою лекцию, посвященную гену алкоголизма. Он открыт не так давно, и расположен в женской икс-хромосоме, то есть передается исключительно от матерей. Но у женщин этот ген, в основном, в пассивном состоянии и не проявляется, потому что во второй икс-хромосоме, на параллельном локусе, расположен другой вариант этого же гена, доминантный и «нормальный». У женщины проявляется нормальный ген, но если она передает икс-хромосому с редким, «алкогольным» геном своему сыну, то у него возникает алкоголизм, потому что у мужчин нет второй икс-хромосомы с подавляющим, «нормальным» геном, а в игрек-хромосоме гены другие абсолютно. Филлипс стремится создать искусственный аналог этого «нормального» гена, ему кажется, что он на верном пути; уже возможно выявить «алкогольный» ген у мальчиков во время внутриутробного развития, это делают в США, и Филлипс планирует в скором времени внедрить замену «алкогольного» гена нормальным, когда это еще не ребенок, а эмбрион. Если дадут на это разрешение, конечно. Но искусственный вариант нормального гена ещё в процессе разработки, Филлипс подробнее скажет об этом на своей лекции. И если ты поедешь на стажировку и зарекомендуешь себя там, то, возможно, тебя пригласят в магистратуру, и в будущем ты вполне сможешь работать над этим с самим Филлипсом и его командой, если захочешь. Представь, какие перспективы! Так что соберись, пересдай экзамены, вылетать тебе никак нельзя! Всё, не могу больше говорить, пока!  

Наконец-то староста закончила свою речь. Радости никакой не было, ведь я знал, что буду отчислен и стажировки мне не видать. Меня смутило другое: всё, что говорила Света, слилось для меня в какую-то кашу. Я не понимал значений терминов «икс-хромосома» и «игрек-хромосома», вдруг обнаружил, что не помню, чем хромосомы и гены различаются между собой! Как ещё умудряюсь учиться на факультете биоинженерии! Я в ужасе пробил эти термины в интернете, что-то прочёл…и тут же это забыл! Кошмар. В ступоре открыл учебники по всем дисциплинам, прочел везде самые первые параграфы…и понял, что для меня это китайская грамота. Я не соображал абсолютно ничего. Ни-че-го! Немудрено, что я всё провалил. С такой логикой и памятью я не буду способен вообще чему-то серьезному обучаться, не то что на таком факультете! Куда мне бежать?! Решил срочно ехать к Петру Николаевичу, ведь это он сказал, что меня точно отчислят. Может, он в курсе, что происходит?! И это как-то связано с нашими сеансами?  

Дома я оставил записку для мамы, что надо срочно уйти, и на всех парах бросился к метро. Только через полтора часа я был у моего медиума. Позвонил четыре раза, но никто не вышел. Начал барабанить в дверь.  

Наконец П. Н. удостоил меня вниманием. Заспанный, в застиранном до дыр халате. К счастью, жил он один.  

– Ну кого, кого несет в такое время? А-а, ты, Андрей. Стряслось что, только вчера же был сеанс? Я уже сплю. А мешать человеку отходить ко сну – дело, гм, противозаконное.  

– Да нет, Петр Николаевич, противозаконно, думаю, поступаете вы, а не я. Почему я вообще ничего не соображаю, по биологии и другим дисциплинам? Вы говорили, меня отчислят, если я на ваши сеансы соглашусь. Отчислят из-за этого, да? Об этом у нас разговора не было! Что вы сделали со мной? Это обратимо или нет? Лучше вам всё рассказать как есть!  

– Ладно, я и сам хотел тебе сказать, думал, в следующий раз, и даже боялся начать, но теперь придётся, – кряхтел П. Н. – Что ж, проходи на кухню, садись.  

Я подчинился.  

– Ну и?  

– Ну…ладно, это необратимо. Тех сеансов, что мы уже провели, вполне достаточно для того, чтобы ты не мог быть студентом где-либо, не говоря уже об МГУ и тем более о биоинформатике. Нет, для жизни твоих мозгов хватит, можешь быть поваром, официантом, работать на портале госуслуг и прочее. Но то, что тебе интересно, теперь для тебя недоступно. Тебе это теперь вообще не по силам. Это связано с твоей возможностью контактов с умершим отцом. Я сделал тебе воистину роскошный подарок, но любой человек расплачивается за такую возможность так же, как ты, по особым законам. У меня есть несколько знакомых-ученых, которые знают, что я в силах соединить их с умершими родными, но они в курсе, какова цена. И, ясно, на это не идут.  

– И почему вы тогда предложили это мне? Говорите, кто вас надоумил! Да вы меня лишили всего, что я любил! Я планировал работать в лаборатории генетического анализа, возможно, заниматься биоинженерией! Это просто мерзко с вашей стороны – не сказать мне честно!  

– Не горячись, парень. Я наоборот невольно тебе помог, хоть и не думал об этом совсем.  

– Как не думали?  

– Да не хотел я тебе помогать. Я хотел лишь твоего отчисления, которое скоро произойдёт. Это всё ради Арбузова и его дочери Стеши.  

– Кто это?  

– Как, ты не знаешь? Арбузов – МГУшный препод по цитологии, в этом семестре он не вёл у вас, но будет после каникул. У него есть дочь твоих лет, Стефания, или, как она сама себя любит называть, Стеф. В молодости Арбузов прочел книжку одну, «Во всем виноват лишайник», про продление жизни до трехсот лет, которое привело к коллапсу. Там был гений, что-то вроде сумасшедшего профессора, и вот у него была дочь Стеф. Арбузов тоже считает себя гением, и не без оснований, и дочь назвал аналогично. Да, Стефания Арбузова – это хохма. Но не о том речь.  

Так-то она ничего девчонка, очень хочет учиться на биоинженерии – где и ты. Но МГУ, это ты отлично знаешь, далеко не для всех. Ей никогда на ЕГЭ не набрать те баллы, что набрал ты. Ну не дано. А теперь её и на платное устроить нельзя; с прошлого, 2024, года в МГУ при зачислении на платное введен минимальный балл семьдесят за каждый ЕГЭ, и как минимум сорок за внутренний вступительный. А то поступят, платят деньги, а потом вылетают массово – вот кому это надо? Но для Стеши, между нами, даже семьдесят за ЕГЭ неподъемная ноша.  

Но она просто бредит этим факультетом. В этом году набрали экспериментальную группу – вашу, ну, направление новое, всего из тринадцати человек. Все студенты как на подбор, это стало видно почти сразу. Арбузов намекал коллегам, что очень надо кого-то завалить на первой сессии с концами, чтобы Стешу во втором семестре перевести на его место. Переводные экзамены ей без проблем зачтут по блату. Но все преподы, понятно, на Арбузова цыкнули: набрали группу больших талантов, и никто не хочет лишиться даже одной такой перспективной головы, а взамен получить очень среднюю Стешу. Пришлось ему смириться.  

Многие, и не только студенты, заметили, что у тебя сильная депрессия после смерти отца. Слухи распространяются быстро, дошли и до Арбузова. О том, что я медиум, знают единицы, и Арбузов – один из них. Мы дружим всю жизнь, и это важно для нас. Стешу знаю с пеленок. Ладно, не буду вдаваться в подробности, что тебе до этого…  

Это он попросил меня предложить тебе контакт с папой. Он знал, что мои сеансы – верный способ для тебя потерять всё, что тебе дано, и со стопроцентной вероятностью вылететь из института. Мы решили сыграть на твоём слабом месте, на твоей уязвимости из-за депрессии. Я поначалу отнекивался, но Арбузов сказал: «Откажешь – ты мне не друг». А старая дружба, знаешь, превыше всего.  

– И это всё? Да кто вам право такое дал с Арбузовым, а? Как мне жить? Обо мне вы, выходит, не думали? Это не ради помощи было, а чтоб избавиться от меня, да?  

– Андрей, ну сам посуди, какое мне дело до какого-то чужого парня, сына дальнобойщика. Мне было глубоко по барабану на твою депрессию, на твоё горе, я только изображал участие. Сначала, во всяком случае. Опыт имеется, я же психиатр. Я делал всё вовсе не для тебя. У нас был план. А знаешь, может, тебе посмотреть на это иначе?  

– Иначе?! Это как же, позвольте спросить? Вы ж меня просто обманули! Теперь я не в состоянии учиться биотехнологиям, совсем! Только сейчас понял, как хотел бы поехать на ту же стажировку в Гарвард, и вообще всё, о чем сегодня рассказала Света, мне очень интересно! Но этого теперь не будет, ладно бы в этом году, но теперь этого не будет ни-ког-да! Понятно вам, никогда! Всё из-за вас! Потому что я просто не смогу! Это конец, для меня это конец!  

– Спокойно…  

– Уберите руки! Вы соврали, что в будущем году я смогу поступить заново, что вам это известно как медиуму, и потом всё будет нормально…  

– А что, надо было выложить про твой когнитивный спад или как? Тогда ты бы удрал с моих сеансов сразу! В мире взрослых, милый мой, принято играть в игры. Такова жизнь. И мне не понятно, почему ты так сокрушаешься. Ты, по сути, только начинаешь жить. Останешься нормальным парнем, не идиотом же я тебя сделал! Тебе вполне доступны разные виды деятельности, но гораздо более простые. Живи и радуйся! Извини, Андрей, но как психиатр я сразу увидел, что ты стоишь на краю и по-настоящему хочешь только воссоединиться с отцом, и, если этого не произойдет, неизвестно, будешь ли ты в здравом уме. Гарвард или будущая работа в генетической лаборатории для тебя не значили ничего, я понимал это по твоим глазам. Да что, ты ведь сам мне сказал: «К черту этот Гарвард, больно надо, главное, верните мне папу! » Было или нет? Ведь было?  

Я замялся, но потом вспомнил, что П. Н. не лжёт. И как я только мог так подумать и сказать?!  

– Да мало ли что я тогда говорил! Вы нагло воспользовались моим состоянием, а я-то думал, вы проявляете ко мне участие, хотя я вам никто, благодарил! Я должен был справиться со всем сам, не знаю как, но смириться с тем, что папу больше не увижу, и жить дальше! А не попадаться на крюк таких, как вы! Кстати, мой папа знает о цене, которую я уплатил на самом деле?  

– Нет, нет, конечно. Андрей, выслушай меня до конца. Можешь, конечно, меня обвинять, но я спас тебя от очень тяжелой депрессии, из которой ты бы, думаю, больше никак не выплыл, даже с медицинской помощью. Это я не дал ей перерасти во что-то худшее, а ты, между прочим, был уже на грани. Сначала это был просто наш с Арбузовым план, но потом я стал искренне тебе помогать. Я ведь как пришел к тому, чтобы стать медиумом? Зачем в себе это развил? В твоём возрасте я потерял родителей, они погибли. Сначала чуть не обезумел, а затем стал развивать медиальные способности. Чтобы выйти с ними на контакт. Но, к сожалению, выяснилось, что я могу устроить это кому угодно, кроме себя. Я своих родителей видеть не могу, а ты можешь. О плате за это всё я узнал гораздо позже.  

Твоему отцу было всего сорок три. Ему бы жить и жить, ещё лет тридцать, как минимум. Его уход – откровенно говоря, несправедливость, причём по отношению к вам обоим. Я вернул вам украденное. Между вами огромная связь, вы любите друг друга очень, очень сильно. Видеть самого родного человека, пусть только по воскресеньям, быть вместе с тем, кто дорог, всю свою жизнь – это же огромное счастье, бесценный дар, Андрей! Тем более пока ты катастрофически не готов к его уходу, сейчас, в твои восемнадцать, это разрушит тебя, неужели ты ещё не понял? Ты смог бы нормально это пережить лет через десять, но не раньше, поверь. Я сделал тебя самым счастливым. И папу твоего тоже. Радуйтесь этому, не будьте глупцами. А МГУ, биотехнологии – что МГУ? Свет клином на нем не сошелся.  

– Не желаю вас больше видеть! – сглатывая слезы, выкрикнул я.  

– А нам и не надо видеться, – отвечал медиум, – но, пожалуйста, приди ко мне на два последних сеанса. Осталось чуть-чуть. После этого твой контакт с отцом станет настолько прочен, что он будет посещать тебя по воскресеньям уже без моей помощи. Я буду тебе уже не нужен, и можешь со мной распрощаться. Но ещё пару раз приди.  

– Да пошли вы со своими сеансами! Ничего мне от вас не надо! – закончил я разговор и, хлопнув дверью, словно кубарем скатился с пятого этажа медиума. Я бежал прочь, выла метель. Я горько плакал, и мои слезы замерзали сразу же, на щеках. Телефон вырубил, чтобы никто не доставал. Хуже мне никогда не было, никогда не ощущал себя таким потерянным. Поехал домой, не представляя, что и как буду говорить. Впрочем, теперь мне было плевать.  

На моё счастье, матери дома не оказалось: она отъехала на юбилей в ресторан и сбросила мне сообщение. Я кинулся к учебникам. Стал открывать самые простые главы, которые с легкостью понимал в сентябре. Ступор, оцепенение. Ничего не соображаю, пытаюсь найти определения базовых терминов, но они все выветриваются из головы тут же. Пытаюсь что-то выучить, но не выходит, ведь я вовсе не понимаю, о чем читаю. Открыл задачи по генетике, которые запросто решал совсем недавно. Непроходимый лес.  

Рассуждаю вслух. Как я мог поверить этой сволочи, которая сделала со мной это? Нужны мне его сеансы? Ради чего, ради встреч с отцом? Сдались они мне! Мне не нужны ни отец, ни мать, ведь я потерял то, что для меня правда главное. Как я вообще мог променять это, неважно на что?! Буду я скучать по отцу? Не буду, ведь я больше никого не люблю. Потому что всё теперь бессмысленно, когда я не я. Не хочу жить. Всё.  

Иду в ванную, схватил бритвенное лезвие. Полоснул по руке, но у меня его вырвали. Наверное, вернулась мать. Ну и зачем мне мешать?  

…Просыпаюсь. Открываю глаза, будто меня кто-то выдернул из другой реальности, вытолкнул. Меня что же, спасли?  

Последний месяц стоит перед глазами. Это словно не со мной. Но…я обнаруживаю внезапно, что все эти необычайные события – всего лишь сон. Дурной сон. Как ошпаренный я кидаюсь к своему столу, открываю наугад учебник по цитологии. Пытаюсь осмыслить параграф. Мне всё понятно, хотя вижу это впервые. У меня нет никакого когнитивного спада. Сажусь на кровати и вздыхаю. От безмерной радости, смешанной с бессилием.  

Бросаю взгляд на календарь. На нем только 28 ноября. Я студент биоинженерии МГУ, которого, к тому же, пригласили стажироваться в Гарвард. Спасибо, что у меня это есть. Господи, как же много я имею, моя мечта сбылась, это ли не счастье? А я что делаю с собой?!  

Выглядываю из спальни. Понять бы, сколько сейчас времени. С кухни доносится голос мамы, она беседует с кем-то по телефону. Я понимаю, что речь обо мне, и, хоть это и не в моих правилах, начинаю подслушивать. Беру вторую трубку городского, который мы ещё не сняли, прикладываю к уху.  

– Простите? Ещё раз, повторите, кто вы? Психотерапевт?  

– Да, психотерапевт вашего сына Андрея, государственный бесплатный центр психоанализа «Улыбка», – отвечал мужчина на том конце.  

– О чём хотите поговорить?  

– Хорошо, что ваш сын оставил не только свой телефон, но и ваш городской. У меня ощущение, будто он сам не хочет бороться со своей проблемой. Это не по этике раскрывать содержание встреч с пациентом, но вы мать, и я всё же решил позвонить вам. Рассказывает ли Андрей дома что-то о сеансах?  

– Нет. Ничего. Он всё время молчит. Со мной не делится; это же я убедила его пойти на эти сеансы, хотя он наотрез отказывался. А вы что скажете? Что с ним, по-вашему? Он совсем замкнулся.  

– Я сначала думал, это эндогенная депрессия, направил его на анализ крови в нашем же медцентре. Думал, всё дело в нейромедиаторах, в нехватке серотонина, дофамина. Так нет же, сегодня пришли результаты, всё в норме. Дело вовсе не в том, что из-за стресса в его организме нет серотонина, и надо назначать препараты, как мне сначала показалось. Мне не от чего его лечить в медицинском смысле. Прописал легкие успокоительные, но они ничего не дают. Провожу с ним сеансы психотерапии, но это абсолютно бесполезное дело, потому что ваш сын просто не идёт на контакт. Бессмысленно это всё.  

– Ему не становится лучше? И ничего нельзя сделать?  

– Против желания человека, боюсь, нельзя пойти. Он постоянно повторяет, что не хочет больше жить. Будто он сам вбил это себе в голову, а между тем ваш сын вытянул счастливый билет, ему неимоверно повезло! Биоинженерия МГУ! Знаете, у меня племянник его возраста поступал туда в этом году, пяти баллов не хватило, пришлось пойти в другое место, так он жутко переживал, локти кусал! Так что я в курсе, как нелегко туда попасть! А у вашего сына получилось, но он, как вы говорите, не ходит на занятия неделями, смотрит в одну точку целый день и ни на что не реагирует. Понимаю, смерть отца – тяжелый удар, но не настолько же, чтобы перечеркнуть всё остальное, к чему стремился раньше, и, по сути, не жить в принципе! Я пытаюсь переключить его внимание на стажировку в Гарварде, а он мне: «Гори оно всё синим пламенем, ничего мне не надо! Можно было бы вернуть папу – я бы не задумываясь отдал всё это! » Ваш сын, конечно, не в себе, но это уже перебор. Я бы даже сказал, это верх безумства. Сейчас он вообще не в состоянии что-либо делать; впервые в моей практике пациент настолько закрыт, что мои сеансы, думаю, не помогут, и я не знаю, как быть. Самое странное, провел с ним пару тестов, и в плане психиатрии он абсолютно здоров.  

– И я не знаю, – отвечала мама, – но, наверное, на занятия сегодня опять не поедет.  

– В любом случае, помочь себе он может только сам, – заключил психотерапевт и попрощался.  

Дурной сон словно отрезвил меня; действительно, мне не стоило разбрасываться словами. Это я погорячился. Если б я и вправду отдал всё, чем обладал, пусть и в обмен на встречи с папой, как это было в моём кошмаре, я в итоге не стал бы снова счастлив, а пожелал бы сквозь землю провалиться. Вдруг я осознал, что у меня многое есть и это следует ценить, а значит, жизнь не кончена.  

Лихорадочно я стал собираться в университет, где уже позабыли, как я выгляжу, чем сильно удивил маму. На лекции успел; программа сложнейшая, и я сразу же ощутил, как много пропустил, но был твердо уверен, что наверстаю упущенное, хоть это и будет непросто. Но в середине дня, увы, опять нахлынула тоска и мысли о папе, которого мне больше не увидеть и без которого я не могу. Вновь погрузился в апатию, но меня спас папин голос, который я услышал где-то совсем рядом: «Я всегда с тобой, но, хоть это и трудно для нас обоих, теперь придётся жить без меня. Но оно того стоит, ведь в твоей жизни будет много прекрасного и интересного, гораздо больше, чем у меня». Когда я услышал это, мне стало гораздо легче, будто камень с души свалился, иначе и не скажешь.  

А вечером – дежавю. Выхожу из института, и…тихо навстречу мне выходит…нет, не маленький принц, а всё та же борода в очках. Ну, или очки в бороде, как вам больше нравится. Окликает меня.  

– Андрей! Вы же Андрей? Постойте!  

По телу побежали отчего-то мурашки, но я прошёл мимо уверенной походкой, так, будто его не замечаю.  

– Да постойте же…это очень важно!  

Но я больше не нуждаюсь в его услугах. Я думаю о совместной научной работе с биохимом.  

Дальше каждый из нас пошёл своей дорогой.