Мать Героя

Алёна Матвеевна часто вспоминала своих сыновей. Когда полола грядки, закрывала помидоры на зиму или компоты, или малиновое варенье. Было проще справляться с бытом, когда Витенька её жил, но ничего – потихоньку и без него, с помощью дочерей да внуков; справлялась старушка со своим хозяйством. Сегодня вновь целью задалась – вьюнки рассадить, да из не особо весёлого – надо решить, что делать, наконец-то, с мышами. Завелись, поганцы! – в подвале, тянет их туда – хоть убей! Сырость их, похоже, располагала.  

А ещё Алёна Матвеевна хотела почистить горшки, да столик на веранде вымыть не мешало бы. Вышла на крыльцо – хорошо, свежий воздух везде, хорошо; она любила ранее лето. К слову сказать, подобная свежесть начиналась порой даже раньше – если год добр до тепла, и в начале мая уже можно сидеть без плаща и не мёрзнуть. В последнее время она стала мёрзнуть чаще, чем прежде, но обращать внимание на это и тем самым портить себе настроение, и думать о возможной очередной болячке ей не хотелось. «Возраст, что тут сказать», – так всегда отмахивалась старушка.  

Сколько ей? Это мало кто знал, взрослая дочь тоже выглядела немного неопределённо, а внуки, хоть и часто бывали у бабушки, пошли своей неопределённостью в мамину линию. А там, может, были и старше.  

Алёна Матвеевна смотрела больше на природу, чем на календарь. Она не уделяла большого внимания тому, что сейчас происходит в мире, что было в соседнем городе, просто жила в удовольствие – старалась находить радость, а остальное мало интересовало её; соседка с другого участка часто смеялась с этого.  

«Злая ты, Машка! И как тебя Земля ещё носит? – говорила в ответ на то, как бывшая подруга по несчастью рассказывала всем небылицы, такие абсурдные порой, что Алёна, не интересуясь современной жизнью, например, не знала, какой на дворе год. – Всё я знаю, только мне всё равно! Это цифры, картинки, с них проку мало. Какая разница? » – не раз повторяла она. А разница была, конечно, но только не для этого застывшего во времени человечка.  

Ссоры с Машкой стали почти таким же привычным явлением, как сыр с молоком, или пирожки с тыквой. И хотя бабушка Алёна не всегда была уже в состоянии справиться с рутинной задачей, самое главное, что её отличало – это небывалая собранность и привычка, казалось, вовсе не поддаваться панике и невзгодам. Поговаривали, такое чувство развилось у неё после войны.  

Алёна Матвеевна не с больной охотой пускалась в рассказы о тех временах. Будучи на пороге третьего тысячелетия, она невольно боялась показаться очень старой, раз похоронила в той войне всех сынков.  

Машка, карга, до сих пор цеплялась за эту тему. Удивительно, как располагает и как решает жизнь! Такие разные судьбы, похожие и непохожие. Машка была когда-то её лучшей подругой – ещё тогда, до войны; годы былой дружбы вспоминались и казались сном выдумки. А ведь были и счастливые воспоминания: о том, как они выросли в соседних домах, бегали, играли, часто ходили на речку, рвали малину или смородину, как гостили без конца друг у друга, маленькие тогда ещё, совсем дети; как ходили в одну сельскую школу, влюблялись в одних и тех же мальчишек. Эх, времена!  

Алёна Матвеевна улыбалась и удивлялась, она не верила в то, что у неё было настолько яркое и счастливое детство и юность. А что же случилось потом? Почему они с Машей… Не раз думала о том старая бабушка, сидя на скамейке пред домом. Самая старая в своём селе, дала ей судьба, однако, не самую обычную жизнь, если такие вообще бывают.  

Она думала дальше… С Машей? А что было с Машей? Бабушка начинала путаться и иногда забывала, но хорошо помнила, что, например, сейчас надо будет встать и пойти на кухню – посмотреть, как там кипит картошка, и не кончились ли ещё «те интересные и вкусные печения», которые подарил внучик Павлик. Сам испёк, подарил.  

Нет, у неё ещё было время, и воздух сегодня так сладок, полон трав и цветов! Воздух располагал к размышлениям, но мысли говорили себя очень нехотя.  

Опять на горизонте послышался громкий пронзительный голос Машки – ругалась на мужа, что ли, до сих пор стоял шум и крик. Третьего мужа, или четвёртого? Дед был младше намного лет.  

Так когда же они разминулись? Ах, да, сразу после Великой Войны. Машка ходила по всему селу и рыдала, что «солдафоны проклятые» убили единственного сынка Игорька. У многих тогда погибли дети, братья, отцы и мужья, но все стойко держались и выживали, и одна Маша рассказывала каждому дереву свою боль. Её можно было понять, конечно.  

…А потом муж ушёл. Сначала – из семьи, после – тоже от пули. О муже Маша не горевала – разве что пару дней добавляла к своей истории и его имя. Точно забыла совсем, а на самом деле и не любила. Не срослось у неё с тем, что нравился в школе – вышла, как и многие, за того, кто красив и богат. А характером не сошлись – с первых дней, уж Машу то было выдержать очень сложно.  

О том, что случилось с Игорем, знало в сорок четвёртом всё село. Но люди старались отводить глаза и поспешно уходить, все шептались, что Маша – пусть и мать, но не достойная жалости и сочувствия. Тогда эту историю все рассказывали шепотом в своих домах, рассказывали даже малым детям – в качестве плохого примера.  

А что сделал убитый, перед смертью, конечно? Сначала сражался, как все, а после взял и… предал. Шептали, он променял Родину за один час страшного обстрела в окопах. Видать, тот особенный день отпечатался в его сознании, сознании единственного выжившего, очень сильной печатью… Игорь сдался немцам и перешёл на их сторону, начал стрелять своих.  

Надо сказать, кстати, Маша или не знала всех событий и обстоятельств, или с должной серьёзностью не могла их понять. Она гордилась поначалу, что «сыночка выжил в такой страшный бой и продолжает бороться». Как будто не понимала и сотой доли сказанных слов. Шептали, любимый сынок не писал всего матери в письмах. Может, она, правда, не знала…  

Его убили, как и многих других, да лишь потому, что предатель, предатели были нужды лишь до поры, до времени. Провинился, что-то сказал не так – надо ли большего для фашистов? Любую двусмысленность и неосторожность тогда решали лишь пулей. Говорили, и их предал…  

Маша очень горевала за сыном, но очень гордилась, что Игорь теперь герой. Она считала, что все погибшие на войне – герои. Говорила: «А как ещё может быть? » И даже после того, когда нескольких раз бабы стали ей толковать... Ей грозили спрятать свой язык и сидеть тихо, но Машка молчать не могла.  

Она стала совсем другой после смерти единственного любимого сына… Ходила к речке – вроде даже топиться, той самой реке, где не так давно собирала малину, купалась… Что-то там не получилось у неё – птица отвлекла, кто-то спас, и снова на всё село прокатился плач, что «тяжела судьба» и «у боли нет справедливости! »... Алёна Матвеевна смотрела на ясное небо – сегодня особенно голубое, почти васильковое, и вспоминала своего Васеньку, как тот любил собирать маме букетик, каждый раз, когда шёл гулять, каждый раз всегда от чистого сердца, никто его о том не просил.  

Сидела под толстым стволом дуба и вспоминала, как Серёжа, смеясь, однажды посадил этот дуб. Он тогда грядки помогали копать – маленький был, а уже вызывался всем на помощь, принёс с отцом землю из леса, а там оказался жёлудь. Серёжа специально его взял, как впоследствии признавался, чтобы «и у нас частичка леса была, не только же белочкам», специально нашёл желудь уже с корешками, а папа его не заметил.  

Смотрела на дом и точно сейчас видела – Коленька резвился за его стенами, точно как Павлик сейчас, те же годы; выбежит, закричит и снова умчится в сторону курятника, воруя крошки со стола курочкам.  

Смотрела на грядку цветов и незаметно сравнивала её с тем садом, что разбила она здесь с Витей, когда только родился их первый сын. Первенец Алёны Матвеевны, Валентин, был самым добрым и нежным мальчиком. Порой, также заслушавшись ветра в конце весны и начале лета, одетый в свою любимую зелёную рубашку, он так сильно напоминал листочек, готовый вот-вот затрепетать на ветру, или скрыться в пучине дерева. Напоминал легкокрылую бабочку, что лишь на мгновение села на тропинку, засмотрелась на лилию или розу, и сейчас снова куда-нибудь улетит.  

Вася, Серёженька, Коленька и Валентин… Они тоже погибли все в те страшные годы. Но безутешная мать нашла в себе силы жить дальше. Она посвятила свою оставшуюся часть жизни дочкам – и вместе они – через годы – снова стали большой семьёй.  

Алёна Матвеевна почти никогда не говорила о сыновьях – только с ветром. Она, конечно, плакала по ним, когда слышала такие же имена или видела похожие лица, но она гордилась своими сыночками и всегда успокаивала себя мыслью, что они стали Героями. Один погиб при освобождении Москвы, другого судьба забросила в Ленинград, третий штурмовал Севастополь, а четвёртый смог дойти почти до Берлина. Их давно нет, но их смерть стала вкладом в Победу, победу, которую создали тысячи таких же погибших Вась и Серёж, Николаев, Валентинов и безымянных никому неизвестных солдат… Их нет, но они стали Героями, и то, что они мертвы – повод не только для скорби. Да и скорбью никого не вернёшь…  

…Надоедливая Машка, ставшая с годами особенно скверной в характере, припомнила и до сих пор, что её любимый сын «погиб, несчастный» на «той войне». Что она сына похоронила и до сих пор ненавидит чёрные письма. Что вскоре после войны она опять вышла замуж, но мужья сбегали от неё один за другим. У неё были затем ещё дети, но никого из них она не любила, как Игорька.  

– Я сына похоронила, сына пережила, он совсем молодым ушёл! Это видано? Проклятые немцы…  

«А я четверых, – всегда хотела ответить Алёна Матвеевна. Но она не заговаривала о своих, да и Машка прекрасно знала историю. Она молча грустила, глядя на голубое небо, на цветы, на толстые ветви дуба и другие большие и могучие деревья, и лёгкой была её грусть, притупившись с прошествием многих лет. Утрата, превратившаяся в благодарность за мир, пусть и такой ценой.  

Мои сыновья умерли, но ещё при жизни стали Героями, а кем стал твой сын? Бесконечно рассказывая о нём, ты точно гордишься предателем? А кем бы стал он, даже пройдя всю войну? Кем бы он вырос, как жил? Правда ли ты гордишься тем, что он прожил так, или это боль, только боль?.. Всем незаслуженно выпало слишком много боли…»  

Севастополь, 27 – 28 февраля 2022, 510