НО ПАСАРАН

На молодую учительницу Веру Павловну, еще совсем недавно Верочку – студентку Ленинградского Педагогического Университета им. Герцена, смотрели двадцать две пары глаз. Два десятка её учеников, завуч и портрет Вождя мирового пролетариата.  

Молодой педагог в школе №15 на окраине города казался какой-то диковинкой среди кадрового состава, ведь преимущественно тут работали матерые учителя предпенсионного, а иногда и пенсионного возраста. Недавняя кончина предыдущей учительницы по литературе вынудила руководство школы взять в коллектив выпускницу педвуза – Веру Павловну Захарову. Интерес к новоиспеченному педагогу возник и у завуча Владимира Кузьмича Минского и он с радостью нашел время в своем «плотном» графике, что бы посетить урок литературы под началом Веры Павловны.  

Темой урока была: «Любовь к родине». Владимир Кузьмич сам порой замещал болеющих учителей, и чаще всего в его графике была литература, поэтому он с особым интересом наблюдал за уроком на задней парте. Те, кто обычно сидят сзади – переместились ближе к доске, лишь бы не быть под вниманием строгого Кузьмича ( так дети его называли между собой ). Любовь к Родине изучали на примере стихотворения Лермонтова, которое Вера Павловна подготовила специально к этому уроку.  

В начале урока, когда она рассказывала ученикам о разных деталях жизни автора, отличники с щенячьими глазами внимательно смотрели на неё, что-то на ходу записывая; хорошисты вели себя все по-разному, а троечники изредка перешёптывались и хихикали. Но стоило Вере Павловне приступить к чтению стихотворения, как всё внимание в классе обратилось к ней, казалось, даже Вождь затаил дыхание на своем портрете и слушал учительницу. В отличие от Кузьмича, она предпочитала не вызывать учеников к доске, что бы прочитать стих на оценку, а читать самостоятельно – это было что-то новенькое.  

«Люблю отчизну я, но странною любовью! Не победит еѐ рассудок мой... »  

Вадим Ветров, который обычно учился на тройки, но иногда своими светлыми мыслями зарабатывал пятерки, сидел в середине класса – его первая любовь, Лена, сидела спереди и тихо шептала что-то Сереже Каменеву. Сердце противно ныло от одной мысли, что Лена предпочла другого, из-за этого хотелось бежать без оглядки, но мальчик очень боялся последствий и поэтому старался сидеть на месте. Казалось, ничего кроме Ленки не могло интересовать Вадима, но артистичное чтение стихотворения от Веры Павловны вывело мальчика из транса, и он усердно ловил каждую строчку из уст преподавателя.  

«... Но я люблю – за что, не знаю сам  

– Еѐ степей холодное молчанье,  

Еѐ лесов безбрежных колыханье,  

Разливы рек еѐ, подобные морям..»  

Почему-то именно эта строфа закрутилась в голове Вадима. Однако не успел он вдуматься в эти слова, как чтение подошло к концу. Вера Павловна, радостная от того, что смогла «поймать» класс, принялась обсуждать произведение с детьми:  

– Что вам показалось интересным в этом стихе, ребята? Может быть, какие-то строки для вас показались особенно важными?  

После вопроса в классе воцарилась тишина. До этого, дав детям послушать стих, Кузьмич сразу же объяснял главную идею и давал задание её выучить, чтобы затем использовать в сочинении. Привыкшие к подобному подходу, дети растерялись, и, видя это, Вера Павловна хотела добавить другие, наводящие вопросы, попутно вычитывая отрывки из стихотворенья. Но Кузьмич не дал ей шансов исправить ситуацию и сразу же вмешался. Он встал из-за парты, и с важным видом профессионала, показывающего новичку истинное мастерство, пробурчал: «Мда! Лес рук! ». Минский прошёл между рядами парт, остановился у доски, и, крикнув на двух шепчущихся девочек, продолжил:  

– Понимаете, они, – сказав это, он размашистым жестом объял весь класс, – они сами вам ничего не скажут. Потому что, скорее всего, и не слушали даже.  

Класс начал было выражать недовольство сказанным, как Кузьмич сразу же сделал предупредительный «выстрел»:  

– Молчать, когда учитель говорит! – он быстренько поправил галстук. – Видите? Они у меня по струнке... Вот так и надо!  

Она кивала на все объяснения Минского, однако в это время сами школьники видели в её глазах тот блеск, который был присущ именно им, и который теряют большинство взрослых. Про такой блеск учителя говорят: «В одно ухо влетело, в другое вылетело! ». Сам Минский же этого не замечал:  

– А даже если и задавать вопросы, то исключительно меньшинству. Остальные вам ничегошеньки не ответят. Сами увидите.  

Он сменил свой обычный голос на какой-то притворно-ласковый тон, очевидный всем людям (в особенности детям), и обратился к одному из учеников:  

– Спицын! Как думаешь. Какая главная идея произведения?  

Спицын встал из-за парты и устремил по-пустому тупой взгляд на учителя:  

– Гармония с природой. Минский сузил глаза и одобрительно кивнул.  

– И любовь к родине! Реки, леса – всѐ это восхищает поэта и пронизывает его любовью к России.  

– Отлично! Отлично, Спицын!  

Вера Павловна хотела задать ему ещё несколько вопросов, но Кузьмич уже переметнулся к следующим отличникам, которые после Спицына подняли руки и дали похожие ответы. После того, как Минский поговорил с каждым из них, в классе вновь сложился «лес рук».  

– Видите, Вера Павловна? Ноль инициативы!  

После этих слов руку поднял Вадим Ветров. Минский отреагировал на это без интереса:  

– Да, Ветров? Что ты хочешь спросить?  

– Я ответить.  

– Давайте Ветров, мы вас слушаем, – вступила в разговор Вера Павловна  

Она имела какую-то странную для учителя привычку обращаться с учениками на «вы».  

– Мне кажутся важными строки даже не столько про природу, сколько про личные переживания автора: «я люблю – за что, не знаю сам». Сам Лермонтов жил и писал во время правления Николая I – то есть в то время, когда в стране усиливалась цензура, подавлялись свободы, а люди чувствовали какой-то общий застой, который ничем хорошим для них не кончится.  

– Ну и? – небрежно бросил Минский.  

– Мне кажется, этот стих делает упор скорее на внутренний, личный патриотизм. Тот патриотизм, который горит в людях, несмотря на государство, которое пытается диктовать ему его образ мыслей и не хочет давать ему «лишних» свобод. Лицо Веры Павловны оживилось:  

– Интересно, к тому же ты совершенно верно отметил...  

– Довольно! – резко остановил еѐ Минский.  

Он приложил ладонь к груди, ища что-то в левом нагрудном кармане, однако затем быстро вернул свои морщинистые руки в скрещённое положение:  

– Это не урок истории, Вера Павловна, – проговорив это, он несколько побагровел,  

– Мне кажетcя, Ветров, ты совсем не так понял всѐ... Садись.  

Минский полностью «перехватил» урок у покрасневшей учительницы. Разрешив Вадиму сесть на место, он дал классу задание – начинать сочинение по теме «Что такое любовь к родине», которое они должны будут сдать на следующем уроке. После этого он попросил Веру Павловну, выглядевшую крайне расстроенной, выйти с ним в коридор. С ней он держал тот же тон, что и с учениками:  

– Милая моя! Мне кажется, вы не совсем понимаете, в чѐм наша цель.  

– Владимир Кузьмич, позвольте мне просто вести урок, и давать комментарии лишь после. Вы же даже не литературу ведѐте по специальности, я не понимаю, почему... Она пыталась поставить себя твёрдо, хотя всё в ней выдавало волнение перед человеком, от мнения которого она сильно зависела. Очевидность этого придавало Минскому уверенности в своей правоте, так что он снова не дал ей договорить:  

– Нет уж! Извините! Я, может быть, не заканчивал того же курса, что и вы, возможно даже, я чего-то не понимаю, но... Я знаю наши задачи.  

– О чѐм вы? У нас есть стих – дети, которым мы его даѐм, могут воспринимать текст совсем по-разному. Почему вы не дали договорить Ветрову? Ведь сам стих, возможно сложней, чем просто...  

– Не личность, а идентичность – вот наша задача Вера Павловна, – перебил еѐ снова Минский, – Как же так? Институт вы закончили, и сразу всѐ забыли? В брошюрах для подготовки к урокам чѐрным по белому написано: «Задача: воспитание российской гражданской идентичности». Что вам неясно? Не надо тут острых тем! Природа, любовь к России – всѐ! Да и что за стих вообще вы такой взяли?  

– Но мы же работаем с людьми! – пропустила Вера Павловна его последний вопрос, – Тут не может быть всѐ по бумажкам!  

– Вы меня утомляете, – сказал он и расправил плечи, желая стать максимально широким и страшным. – Если вы хотите у нас преподавать, то идите, – он на секунду запнулся, – и сделайте всѐ... Как надо.  

Если из класса выходила женщина, то за несколько минут до звонка вернулась в него уже учительница. Белая блузка, серые пиджак и юбка приняли «преподавательскую» форму и поместили в неё Веру Павловну. Зашедший же за ней Минский в этой форме находился круглосуточно. И только дети будто не замечали на себе всех этих костюмчиков. Вера Павловна сухо попросила всех ребят, до этого отвечавших, подать дневники. Спицын и компания получили заслуженные пятёрки, и очередь дошла до Вадима: Минский внимательно смотрел за тем, какую оценку ему поставят.  

– В следующий раз, Ветров, постарайтесь чуть внимательней слушать..., – бормотала она что-то несуразное, чтобы все поняли – она осуждает такие «выходки».  

В чём конкретно состояла выходка, сказать никто не мог, однако это не мешало многим в классе разделять висящее в воздухе осуждение. Пока Вера Павловна выводила красивую тройку в дневнике Ветрова, зазвучал звонок. Видя, что «наглый юноша» получил по заслугам, Кузьмич разрешил детям, уже сложившим в портфели книжки, бежать домой, и тоже вышел из класса. Тому же примеру хотел последовать и Ветров, однако Вера Павловна задержала его, когда он подошёл забрать дневник:  

– Постойте. Произнеся это виноватым тоном, она, улыбнувшись, добавила к верху «удовлетворительной» оценки прямую чёрточку, что превратила её в «пять». Ветров, однако, встретил это без восторга:  

– Зачем? – он отодвинул дневник с отличной оценкой обратно к Вере Павловне.  

– Я думал, вы другая... А это ведь стыдно! – глаза его засияли мальчишечьими слезами, – Стыдно быть порядочным втихаря! Стыдно быть нормальными лишь тайком! Последнюю фразу он вырвал из себя едва ли не криком и выбежал из класса.  

Вадим не хотел встречаться ни со своими одноклассниками, ни с учителями – поэтому он решил «сбежать» во второй корпус школы и переждать там: ученики должны были скоро уйти, а оставшиеся учителя собирались в другой части здания. План его сработал идеально, и после окончания учебного дня он в одиночку блуждал по школьным коридорам. Удивительно, что каждый раз, когда Вадим оказывался в пустовавшей школе – ему нравилось в ней! Вечная побелка на стенах, милая выставка с рисунками первоклашек, классы, что оставались незапертыми – всё это казалось ему чем-то очень родным, чем-то, что он уже полюбил. Однако, каждый раз, когда эти нежные чувства посещали его, им суждено было утонуть в отторжении к сложившейся ситуации, при которой находиться внутри школы, когда в ней всё «работает», было неприятно. Лучше всего данное чувство объяснил сам Миша, пропев: «Не- сво- бо- да», пока он спрыгивал по четырём ступенькам, что отделяли коридор от фойе. «Приземлившись», он увидел охранника, который, немного побурчав про то, что не стоит ученикам просто так гулять по школе, всё-таки выпустил его наружу. * Спустя несколько дней, Ветров, как это часто бывает, немного опоздал на урок, ибо литература в тот день шла первой, и поэтому, зайдя в класс (а потом выйдя, а потом зайдя нормально, как указал ему Кузьмич), последним сдал заданную работу. Минскому это сильно не нравилось:  

– Ну, Ветров. Какие на этот раз оправдания?  

– У меня нет оправданий. Я проспал лишние три минуты, – Вадим сел за своё место, – и поэтому опоздал ровно на столько же.  

– И тебе не стыдно?  

Ветров по-честному задал сам себе этот вопрос и сразу же выдал:  

– Нет.  

– А если родителей в школу? Стыдно не станет?  

– Не станет, – Вадим знал, что если его родителей вызовут в школу, то дома из-за этого не будет никаких скандалов. Истерика, которая выражала собой школьную атмосферу, полностью отсутствовала в его семье.  

– За опоздание ему не стыдно! Родителей вызвать – не страшно! – усмешка сквозила сквозь каждое слово Минского, – Это же позор, никакого уважения к людям! Ты как собрался взрослым быть, а? Мы кого тут растим вообще?! – и всё же, подобно многим другим людям в возрасте, от усмешки он быстро перешёл к агрессии.  

– Владимир Кузьмич, давайте просто урок начнѐм? – из ниоткуда появилась Вера Павловна, которая поняла, что не может уже не вмешаться. Если бы речь шла о ком-либо другом, Минский бы уступил ей, однако случай Ветрова был особенным – этот мелкий поганец досаждал завучу всё полугодье. Вадим раздражал его, как раздражает скульптора внезапно неподатливый кусок какой-нибудь материи. Минский решился использовать оружие, которое, по различным причинам, часто заставляет детей «успокоиться» в одно мгновение – а именно – выставить его «публично» – перед всем классом.  

– А это, Вера Павловна, и есть часть урока. Встань, Ветров! Вадим повиновался. – Ты у нас, видимо, оригинал. Да? – Не знаю, Владимир Кузьмич. – Ну я же вижу, ты хочешь выступить, показаться особенным! Вот, держи! – Он взял с верха стопки тетрадку Ветров, пробежал по тексту глазами, и, убедившись, что всѐ написано «по формату», кинул еѐ к Вадиму на стол, – бери, читай. Творческая работа как раз! Давай, умник, покажи всем! Вадиму было некомфортно в центре внимания, но он всё-таки взял тетрадку. Ему в голову пришла идея читать не то, что он написал дома, но импровизировать:  

– Хорошо, – Вадим прокашлялся, – «Что такое любовь к родине? », – он оглянулся, и насмешливые взгляды, особенно взгляд самого Серпа, почему-то начали придавать ему сил.  

– Я думаю, что любовь к родине неразрывно связана с счастьем. И каждый, кто любит родину, в той или иной мере опирается в этой любви на счастье, которое он здесь испытал. А значит, нужно узнать, что такое счастье. – Ох, да ты у нас поэт, – говорил как вне себя Кузьмич, – можешь теперь на стульчик встать, как в садике: смотрите какой молодец!  

Вадим встал на стул, а с неё перескочил на парту. Весь класс засмеялся:  

– Так что же такое счастье? Мне кажется, что счастье – это отсутствие принуждения. Я полностью счастлив лишь там, где чувствую себя свободным, где меня уважают. Конечно же...  

– Хватит! А ну! – Минский попытался схватить Вадима за руку, дабы заставить его слезть, но мальчишка перескочил на пустующую парту сзади и спрыгнул на пол. В итоге Ветров вынужден был читать своё «сочинение» вслух, пока Кузьмич гонялся за ним между рядами с остолбеневшими детьми.  

– Конечно же, я понимаю, что любовь к родине – это нечто, что невозможно отнять или оценить. Так или иначе, она будет жить в каждом из нас, ведь любовь вообще, как говорит мой папа – это не что-то рациональное, – Минский почти схватил его у доски, но Вадим смог увернуться и отбежать к задней части класса – прямо под фотографию Вождя, – но всѐ равно мне кажется, что нередко любовь к родине меркнет, слабеет в людях из-за несвободы, которую они вынуждены переживать там, где родились. Вера Павловна бросала на Ветрова то испуганные, то одобрительные взгляды, и Минский, заметив это, обратился к ней по-странному спокойным голосом:  

– Вы друзья с ним, да? Скажите, чтобы он кончал с этим, иначе хуже будет.  

– Но ведь вы сами начали обращаться к нему в таких тонах – сами «втянули» его в противостояние, – было видно, что всѐ это время в ней шла внутренняя борьба, и одно из начал одержало верх. – Вы не правы.  

Минский злобно посмотрел сначала на неё, потом на Ветрова, и начал опять пытаться нащупать что-то в нагрудном кармане:  

– Вас обоих в этой школе – не будет.  

Дрожащими руками он взял классный журнал и учебник, вышел из класса и кратчайшим путём свернул на лестницу, дабы оттуда подняться к директору. В груди, за карманом, чувство обиды из-за неуважения к его авторитету сдавливало Кузьмича, отдаваясь болью во всём теле. Почти преодолев первый пролёт, уже в холодном поту, он представлял себе, как избавится от очередных возмутителей спокойствия и снова всё пойдёт своим чередом... Однако ничему из этого не суждено было сбыться. Пройдя ещё несколько ступеней, Владимир Кузьмич Минский, гроза всей школы последних лет, ощутил небывалую лёгкость, отпустил перила и свалился вниз по лестнице. Перед тем, как удариться головой о недавно помытый пол, он услышал звонок, знаменовавший собой конец урока. Услышала его и Вера Павловна, собравшаяся любыми способами защитить Вадима у директора. Она практически выбежала из класса и направилась к лестнице, где и нашла тело завуча. Рядом с ним лежал случайно раскрывшийся учебник, страницы которого были покрыты мелкими капельками крови:  

«... Идут снега большие, аж до боли светлы, и мои, и чужие заметая следы.  

Быть бессмертным не в силе, но надежда моя:  

если будет Россия,  

значит буду и я».