Озноб

Догорала лампа. Красный диван одиноко и грустно смотрел на только что вошедшего Озноба.  

Квартира совсем опустела без Брюки. Может быть она ушла навсегда? Покинула его, запрыгнув в только что прибывший шершавый, зеленый ездоплан, и умчалась прочь! Прочь из города, прочь от этих грязных улиц, прочь от обременяющих, вонючих мышронов, прочь от хейских кустов, келфи, от всего!  

Озноб подошел к письменному столу на котором стояла дряхлая, но верная келфи-структура. У нее как всегда был осьминожий вид из-за блестящего слоя розовой, мыльной влаги скопившейся на корпусе. Машина подмигивала Ознобу своими соблазнительными, белыми маячками и булькала тремя кремовыми, органными трубками. Этот очень примитивный, но такой родной и искренний компьютер Озноб собрал в четырнадцать лет. Обычно все келфи-структуры похожи на электронные весы с одним-двумя ротовыми шлангами, но эта же была точь в точь кассовый аппарат. Роль мундштуков здесь играли три железные трубки: длинная, средняя и короткая; каждая со своим вкусом. Правда смысла в разных вкусах было мало — Озноб всегда келфил только длинную.  

Вот и сейчас как всегда у него потекли слюнки при взгляде на длинную трубку. Горлышко у нее было самое изжеванное и слюнявое. Из дым-жижного канала пьяняще пахло рисовой кашей и мармеладом — вкус, который всегда ассоциировался у Озноба с мамой и Брюки. Озноб уже почувствовал привкус металла, как губы его касаются иззубренной, мокрой поверхности, и как всю глотку заполняет ароматная дым-жижа. Он уже было наклонился над келфи-структурой, жадно всматриваясь в алеющую полость "длинной", раскрыл пасть, протянул руку к кнопке подачи дым-жижи... но вдруг осекся.  

На лестничной клетке послышались шаги. Это был кто-то легкий и высокий. Озноб почти безошибочно умел определять рост и вес по звуку шагов. Такому хитрому навыку его научила преподавательница Золотце Вотц на курсе "Мышрон и теория партнершипа".  

"Напрягай свои левые ганглии, когда думаешь, что знаешь, кто идет. – учила Золотце. – А если не знаешь, то расслабляй все мозги и жди. Жди. Жди. Жди... "  

Озноб не знал, кто идет, поэтому он стал ждать. У него было предчувствие, что шли определенно к нему.  

"Топ. Топ. Топ. " – некто высокий и легкий все приближался. Озноб так и продолжал стоять у келфи-структуры, вслушиваясь. Он вошел в какой-то транс. На мгновение вся комната исчезла, а были только сырые ступеньки в зеленом подъезде; лозунг красным балоничком "Улиточник, как салфетка... " на третьем этаже... два рваных башмака на четвертом этаже... и черная дверь в квартиру на пятом.  

Наконец, заскрежетало и засвистело. Озноб очнулся и побежал смотреть, кто пришел.  

На площадке стояла незнакомая женщина одетая в строгую, зеленую форму. Она смотрела по сторонам и фальшиво улыбалась. В руке у нее ****была красная, дымящаяся кружка из металла — в кофейнях сейчас такие используют вместо пластиковых стаканчиков.  

— Вы к кому? – Озноб продолжал смотреть через дверной глазок.  

— Здравствуйте. Я из цирковой полиции. – ответила женщина. Голос у нее был сипло-хриплый и низкий. – В этой квартире проживает Озноб Девяткин?  

— Вы не из нашего циркуса. – парировал Озноб.  

В каждом циркусе – или если неофициально "округе" – цирковые полицейские носили униформу определенного цвета. Озноб жил в округе "Восстановление частотного фемениста", здесь блюстители порядка носили униформу синего оттенка.  

— Да, вы правы. Я из циркуса "Смешон по компромиссу". – "циркачка" помялась. Она отхлебнула из кружки и продолжила. – В настоящий момент все цирковые полицейские вашего циркуса заняты, поэтому делом Озноба Девяткина отправили заниматься меня. Вот временный ордер. – она демонстративно вынула документ из кармана, и тут же засунула его обратно – На два дня я считаюсь представителем цирковой полиции циркуса "Восстановление частотного фемениста". Поэтому ответьте, пожалуйста, на вопрос: вы Озноб Девяткин?  

— Да, это я. – сухо ответил Озноб и открыл дверь.  

Циркачка вошла внутрь, и на ходу сделала еще глоток. От нее официально пахло синей шариковой ручкой и канцелярщиной. Ознобу понравился этот запах. Он напомнил ему о детстве. Мамина работа: чистенький, белый офис, стопки бумаг, разноцветные карандаши, калькуляторы, влажные салфетки, клавиши...  

Озноб закрыл дверь и сел на стул у письменного стола. Полицмейстерша уже развалилась на красном диване и недоуменно осматривала келфи-структуру.  

— Меня зовут Афалина Айрóн. – зачем-то представилась циркачка. Имя ей подходило. В Афалине и правда было что-то морское. Она походила ни то на длинную, скрюченную, зеленую водоросль, ни то на добрую барракуду с пустыми глазами, выражающими внеземную, глубинную мудрость, ни то на богемный круизный лайнер, с полчищами туристов-бездельников.  

— Дорогой Озноб Девяткин... – наставительно продолжила Афалина, прервав паузу. -... я здесь, потому что вы уже неделю не занимались вашим мышроном.  

Афалина строго посмотрела на Озноба, ожидая его ответа, но Озноб не знал, что сказать.  

— Где ваш партнер? – c каким-то сожалением и сопереживанием спросила Афалина.  

— Она не хочет заниматься со мной мышроном. – ответил Озноб.  

Он тяжко вздохнул и стал смотреть на входную дверь. Черная... Родная... Так бы и вышел...  

— Как это не хочет заниматься? – возмутилась циркачка. Она сжала кружку в обоих руках и заинтересованно наклонилась вперед. – Вы что, шутите?  

— Нет! – многозначительно и грустно ответил Озноб, продолжая смотреть на дверь. Он никогда не шутил. – У нее появился другой партнер.  

— А вы не собираетесь вступать в новый партнершип?  

Озноб задумался. Так ли ему нужен партнер? Какой смысл вдвоем горбатится среди угрюмых хейских кустов в этой пропахшей камере... нюхать дурманящие, крахмальные испарения, по очереди жевать и выплевывать недозрелые лопухи...  

Зачем..?  

Зачем нужно два партнера..? В одиночку ухаживать за мышроном гораздо проще! Для чего придуманы такие нелепые и неуместные правила?! Это все равно, что запрещать людям ездить на одноместном велосипеде без второго пассажира! Вдвоем и только вдвоем! Лишь бы как! Пусть он мучается, сидя на холодных спицах багажника, или пусть мучаетесь вы оба, разделяя одно кеглеобразное сиденье! Им все равно как! Им главное, чтоб вы страдали друг от друга, чтобы раз в неделю вы приходили в душную, тягомотную камеру мышрона, обменивались уставшивми взглядами, облапывали стебли и жевали горькие лопухи, а потом стригли, и еще стригли, и еще стригли, и еще... Потом вы вместе идете домой. А дома ни на секунду не забываете, что через неделю снова глотать, харкать, общипывать в компании с этой партнершей...  

Партнерша... Какое же все-таки противное слово — партнер... Такое искусственное, противное и неудобное.  

Нет, Озноб ни за что не станет искать нового партнера. Прекрасно, что Брюки ушла. Просто замечательно, что Брюки ушла! Озноб внезапно повеселел. Он расплылся в тупой улыбке и самодовольно отрезал:  

— Не собираюсь.  

Афалина ничего не ответила. Она почему-то погрустнела и тоже стала смотреть на входную дверь. Ее глаза сделались красными, словно бы она открыла их под водой. Но Афалина не плакала. Напротив, она была спокойна и даже в какой-то степени радостна. То была какая-то слишком зрелая и умная эмоция, чтобы Озноб смог ее распознать. Эмоция исполинская и громоздкая, как нечеловеческая крепость. Он пытался протиснуться сквозь бортики ее души, найти трещинку, щелочку; он все пытался прочувствовать, сопоставить, отыскать. Но Озноба все время смывало стокилометровой волной, которая затапливала весь его крохотный, блеклый мирок. Сенат в голове, раньше покладистый и тихий, превращался в чудовищную толпу идиотов, которые адски мельтешили и путались. Они невыносимо громко каркали и квакали, заставляя ганглии мучительно гудеть, и завязываться в один большой, непонятный узел.  

Все мозги скрежетали и скобрежились, жужжали, ныли, тащились. В этом жутком землятресении Озноб не сразу услышал искаженный голос светлой мысли. До него доносились лишь отдельные звоны и скрипы:  

"Дру-у-у-у-у-у-у... дру-у-у-г-г-г-г... "