Домик в лесу

ОЛЕГ ВАЙНТРАУБ  

ДОМИК В ЛЕСУ  

(рассказ продолжение)  

Яркие языки пламени из печи через открытую заслонку бликами освещали комнату. Оттуда веяло теплом. Но мне показалось этого мало. Я разжег огонь еще и в плите, пристроенной к печке. В сваленных в углу вещах нашелся старый чайник. К счастью, он оказался целым. Я набрал свежего снега и поставил его на плиту. От плиты сразу повеяло теплом, пока печка еще только прогревалась. Дина тянула замерзшие пальцы к плите. Лицо ее было белое, как снег, а губы синие.  

– Я совсем не чувствую ног, – едва вымолвила она дрожащим голосом.  

Нагнувшись, стянул с нее сапожки с до сих пор еще не растаявшим снегом и потрогал замерзшие ноги. Они казались ледяными. Нужно было что-то срочно предпринимать.  

– Снимай колготки, -приказал я.  

Пока она замерзшими руками стягивала с себя колготки, почти примерзшие к ее ногам, я достал из своей сумки заветную фляжку со спиртом, которую я обязательно всегда вожу с собой. В чайнике снег уже почти растаял. Налил треть стакана спирта и разбавил таким же количеством воды.  

– Теперь выпей вот это.  

– Такое выпить я не смогу.  

– Пей! Надо, а то обязательно простудишься!  

Мой бескомпромиссный и уверенный тон заставил ее подчиниться. Пока она собиралась с духом влить в себя эту смесь, я налил в крышку от термоса кофе и приготовился дать ей сразу же запить. Она, зажмурив глаза, стала медленно пить эту жидкость. Я не выдержал:  

– Делать это нужно одним глотком! Раз – и все!  

Дина вылила в рот оставшийся разбавленный спирт, с трудом проглотила и тут же задохнулась, сидя с открытым ртом и хватая воздух, как рыба, вытащенная на берег.  

– На, сразу запей.  

– Ну и гадость! Как вы, мужики, это пьете? – сказала она отдышавшись.  

– Вот так пьем и мучаемся, – сказал я, подражая грузинскому акценту.  

Теперь нужно было заняться ее ногами. Они по-прежнему были ледяными. Я вспомнил, что в куче всяких вещей, сваленного в углу, видел меховую варежку. Она в этих условиях оказалась самым необходимым инструментом. Я вспомнил, как нас в армии учили как нужно бороться с обморожениями. Вывернув ее мехом нарушу, я стал ею растрать ей ноги. Нас учили, что нельзя растирать замерзшие конечности снегом, а только сукном или шерстью. Вот меховая варежка и пригодилась. Но пока мои усилия не давали ощутимого результата. Нужно было попарить ноги. В сенях я видел большую жестяную выварку, заполненную какими-то тряпками. Только бы она оказалась целой! На наше счастье, она не успела проржаветь до конца. Быстро заполнил ее снегом и поставил на уже раскаленную плиту. В избе становилось все теплее. Теперь уже теплый дух шел и от печи. Снег в выварке быстро таял, и мне приходилось несколько раз добавлять его чтобы получить нужное количество воды. Наконец, вода нагрелась до нужной температуры и я поставил выварку перед сидящей женщиной. Она опустила в нее ноги.  

– Ой, как иголками колет! – вскрикнула она, вытаскивая ноги.  

– А ты постепенно опускай.  

Мокрые края кожаной юбки холодили бедра. Заметив это, я скомандовал:  

– Снимай юбку!  

Она умоляюще вскинула на меня глаза.  

– Нечего стесняться. Считай, что ты в больнице, а я доктор. Речь идет о твоем здоровье. Да не смотри ты не меня так. Делай что говорю!  

Через несколько минут юбка, а за ней и свитер сушились на веревке, протянутой над плитой. Свитер оказался тоже мокрым в районе воротника, очевидно из-за снега набившегося сверху, когда мы добирались сюда. Дина сидела на лавке перед печкой в одном бюстгальтере и трусиках с накинутой на плечи моей меховой курткой. Но ее по-прежнему всю трясло. Согретые водой ноги ниже коленей обрели чувствительность, но бедра и все тело были холодными. Сверху на печке лежала большая овечья шкура. Она оказалась очень пыльной, и мне пришлось на улице долго ее трясти, вытряхивая пыль, накопившуюся в ней годами. Пришлось даже почистить ее снегом. Потом подержал ее некоторое время над плитой, пока она не согрелась и не подсохла, после чего расстелил ее на лавке.  

– Ложись на живот.  

Девушка послушно легла на шкуру, и я стал варежкой растирать все ее тело, начиная с ног. Когда я дошел до спины, мне стал мешать лямки бюстгальтера. Не секунды не задумываясь, я расстегнул их и края отбросил в стоны, продолжая усиленно растирать тело. Постепенно оно согревалось и розовело.  

– Теперь повернись и ложись на спину, – продолжал командовать я.  

Она как-то вся съежилась, но выполнила мою команду, при этом стыдливо закрывая ладонями грудь. Я помог ей освободиться от мешавшей мне детали женского туалета и продолжил свою работу, стараясь меньше касаться эрогенных зон. Все тело ее снаружи теперь уже согрелось, а изнутри свое действие стала оказывать огненная жидкость. Лицо ее раскраснелось и она стала прерывисто дышать. Вдруг подняла руки, оторвав ладони от грудей, попытаясь обнять меня за шею, и потянулась ко мне губами. Я отрицательно покачал головой. Она удивленно вскинула брови.  

– Ты что, я тебе не нравлюсь? Или ты не мужчина? Ты что, голубой или импотент? – уже пьяным голосом выкрикивала она вопросы.  

– Не то и не другое. Я настоящий мужчина, а не самец, поэтому не позволяю себе воспользоваться твоей минутной слабостью. Будь ты девушкой, которая обслуживает водителей на дорогах, я бы долго не задумывался. Ты мне нравишься, и даже очень. Но у тебя в крови сейчас гуляет алкоголь, и еще обстановка располагает к этому. Ты сама не соображаешь, что делаешь. А завтра ты, возможно, пожалеешь...  

– Глупый, столько лет прожил, а так и не научился понимать женщин. Я поняла. Ты просто хранишь верность своей жене.  

С этими словами она отвернулась и схватила с веревки уже высохший бюстгальтер и стала поспешно надевать его на себя. Я с улыбкой помог ей застегнуть его на спине, а она только нервно дернула плечом и потянулась за свитером.  

– Погоди, он еще не высох. Ложись, я тебя просто укрою курткой, лежи, отдыхай.  

Теперь за здоровье Дины можно было не беспокоиться, все, что можно было сделать, я сделал. Максимум, что ей теперь грозит – это насморк. Можно было уже заняться и собой. Ботинки насквозь, носки и брюки до колен были мокрыми. Правда, от беготни по дому и тепла от печки и плиты ноги немного отошли, но по-прежнему были мокрыми и холодными. Я снял ботинки и поставил их сушить у плиты рядом с сапожками Дины. Мокрые носки и брюки повесил на веревку над плитой. В выварке вода уже остыла, пришлось ее снова подогревать. Шлепая босыми ногами по деревянному, давно не мытому полу, чувствовал холод еще не прогретого дома, хотя воздух в комнате уже заметно прогрелся. Паря ноги в выварке, думал, что теперь делать дальше. Часы показывали уже второй час ночи. С тех пор, как мы покинули машину, прошло уже почти три часа.  

Так или иначе, но нужно было как-то устраиваться спать. Лавка была очень узкой, вдвоем нам на ней не разместиться. Пол был холодный и, думаю, он еще не скоро согреется. Оставалось единственное место – на печке. Обломком старого веника я смел пыль с лежанки на печке, затем помог Дине забраться наверх, где она удобно устроилась на овечьей шкуре. Укрыл ее курткой, а на ноги положил ее пальтишко. Вскоре она уснула. Мне пришлось дожидаться, пока прогорят все поленья в печке и плите, и только тогда я закрыл заслонку трубы. Еще при свете догорающих углей налил себе из фляги в стакан на два пальца спирта и выпил залпом, запив талой водой из чайника. Уже в полной темноте, сняв с себя рубашку и майку, забрался наверх к Дине и нырнул под куртку и пальто. Дина лежала на боку, повернувшись ко мне спиной. Она уже крепок спала. Я еще долго лежал на спине без сна. Конечно, русская печь – это большое благо, она спасает людей от лютых холодов. Но лежанка на ней это все-таки не кровать. И овечья шкура не перина и даже не матрас, и под ней не пружины и не поролон, а жесткие кирпичи. Лежать на ней было жестко и неудобно. Но усталость после тяжелого дня и, разливающиееся внутри тепло после выпитого сделали свое дело. Я вскоре уснул.  

И сейчас, вспоминая ту ночь, я удивляюсь себе, почему меня тогда не волновала и не возбуждала рядом лежащая почти обнаженная и такая манящая и желанная женщина? и Видимо, взятая на себя роль благородного рыцаря и доктора, не позволяла выйти из этого образа. Но тогда я просто уснул.  

Проснулся я, когда было еще темно. Только через грязные стекла маленького окошка струился слабый свет. Спал я плохо, жесткое ложе не давало возможности расслабить тело. Дина же, так и проспала всю ночь на одном боку. Пока я еще лежал с открытыми глазами, вспоминая события вчерашнего дня, меня больше занимало не прошлое, а то, что будет дальше. Постепенно в голове вырисовывался план. Оставив здесь Дину, я пойду в деревню. Надеюсь, в деревне найдется трактор, который вытащит мою машину на трассу и сможет забрать из домика Дину. Но пока нужно еще добраться до деревни.  

Когда мы встали, я своими планами поделился с Диной. Она вначале не хотела отпускать меня одного, то ли из боязни оставаться одной, то ли из страха за меня, что я заблужусь в лесу и не найду деревню. С большим трудом мне удалось убедить ее, что одному мне удастся быстрее добраться до деревни, и что ее одежда не позволяет идти ей по глубокому снегу. Она вынуждена была согласиться. Я еще с вечера в углу заметил военные химические сапоги, которые решил сегодня использовать для ходьбы по глубокому снегу. Правда, один из них был рваный, но все равно, в нем был идти лучше, чем просто в ботинках. За импровизированным завтраком бутербродами и кофе из термоса Дина мне посоветовала не самому искать трактор по деревне, а обратиться к ее родителям. Они быстрее смогут это сделать. Все утро и за завтраком Дина как-то внимательно и, как мне показалось оценивающе, смотрела на меня. Потом сказала:  

– По дороге ты меня спросил, почему я разошлась с мужем. Так вот, он оказался бисексуалом. Как-то я пришла с работы пораньше и застала его в постели с … мужчиной. Мне стало так противно, что я убежала и больше ни одного дня не жила с ним. Вот ты скажи, неужели можно испытывать какие-то чувства к себе подобному? Ну, я понимаю, можно дружить, можно уважать, в конце концов, любить как друга, но чтобы ложиться с ним в постель… Это же должно быть противно.  

– Я тоже этого не понимаю. Ни разу я не испытывал сексуальных чувств к мужчине. Но, к сожалению, есть такие люди. Если верить статистике, то каждый восьмой мужчина и каждая десятая женщина нетрадиционной ориентации, только большинство из них это скрывает. Есть и бисиксуалы. Что тут поделаешь, их не винить в этом нужно, а жалеть. Позже я понял, что, затеяв этот разговор, Дина, на всякий случай, выясняла мою сексуальную ориентацию.  

После завтрака я принес еще две охапки дров, затопил печку и наказал Дине постоянно поддерживать огонь, чтобы не замерзнуть. За ночь изба успела выстыть, только печь оставалась еще чуть теплой.  

В надетых поверх ботинок и брюк химических чулках я вышел на крыльцо. Было абсолютно тихо, словно вчера и не было никакого снега и бурана. Только огромные сугробы лежали вокруг, и на деревьях висели большущие шапки. Поднималось низкое декабрьское солнце. Сейчас при ясном дневном свете дорога в деревню легко угадывалась, и я был уверен, что не заблужусь. Дина мне подробно рассказала, как найти дом ее родителей.  

Провожая меня, она заботливо поправила воротник моей куртки и, как бы невзначай, провела рукой по моей щеке с уже за сутки отросшей щетиной. Что-то было в ее этом жесте нежное и ласкающее. Захватив свою неразлучную сумку, я спустился с крыльца, помахал Дине рукой и зашагал в сторону деревни. Зашагал, это конечно, было громко сказано. Я делал каждый шаг, втыкая ногу в снег и проваливаясь по колено, а иногда и повыше. По словам Дины, до деревни оставалось километра 3, но я затратил на них больше двух часов.  

Наконец, лес расступился, и я оказался перед деревней. Она лежала в долине, окруженной лесом, и отсюда, с опушки леса была видна, как на ладони. Деревня была небольшой, домов двадцать пять – тридцать, расположенных довольно компактно. Засыпанная снегом, залитая солнцем в этот морозный день она казалась патриархально-сказочной. Было абсолютно тихо, на небе не было ни облачка, из труб деревенских изб столбами поднимался дым и где-то там, наверху расплывался, объединялся, образуя легкое облачко. От вида этой картины веяло каким-то родным, чисто русским. Не знаю, откуда это во мне, эта тяга к сельской жизни. Родился и вырос я в городе, и не представляю себе жизни в этих условиях, но почему-то радует душу вид этих деревянных домов, тепло от печек, запах дыма, запах парного молока и свежеиспеченного домашнего хлеба, неторопливый уклад жизни. После городской суеты жизнь здесь кажется спокойной и размеренной, чего так не хватает нам там.  

(продолжение следует)