С чего начинается армия. Призыв

По-разному у всех армия начинается. Кто проводы запоминает, кто «карантин»…  

Нас в свое время всех направляли в местный сборный пункт, который на тогдашнем сленге именовался Угорщина. Было от чего «поугорать», потому как, что называется, жопа ощущалась с первых минут. Все эти построения, казармы с двухэтажными нарами без белья, туалеты с вонищей разного калибра и происхождения. Сержант-кавказец с волосатой грудью, которая была не столько накачана, сколько походила на женскую. Плац, на котором периодически строились в ожидании «покупателей» из воинских частей, а после – вокруг которого лежали кучками, ибо делать больше было абсолютно нехрен.  

Как-то само собой в одну компанию, помимо прочих, сбились четыре пацана. Сразу у всех появились кликухи: Гриф – потому как неровно постриженная голова торчала на не очень крепкой пока шее; Седой – даже при начисто бритом черепе было понятно, что он альбинос; Лупа – за глаза немного навыкате; и Патер. Последнего так прозвали за его одежду: длинный черный плащ и шапочка из такого же материала, было определенное сходство с католическим священником. Подначивали его, понятно дело, он в долгу не оставался. Кстати, Патеру начали завидовать почти сразу, как зарядил дождь – никаких укрытий на плаце и вблизи его не имелось, а уходить с него строго запрещалось. Вот и лежали потенциальные солдаты и курсанты, укрываясь от изменений погоды чем придется. Что касается прозвищ – на них никто не обижался, то ли потому, что была в них какая-то сермяжья правда, понятная только этим людям, то ли вся окружающая их жопа, тоска по дому и двух-, а то и трехлетняя перспектива этого дома не увидеть загоняла все возможные обиды куда подальше.  

Кормили здесь, конечно, отстойно, и после завтрака или обеда вся призывная «рать» в преддверии встреч с «покупателями» высыпала на окраины плаца, где доедала остатки съедобностей, привезенных от мамы с папой. Вышеозначенная четверка тоже формировала общий стол, но припасы быстро закончились – сказывался еще домашний аппетит и растущие организмы. Кто-то пытался оставить что-то на потом – не то, чтобы «закрысить», хотя такое тоже бывало, но редко, – чтобы «добавить рациону» на компанию в следующий раз, но хватало этого, понятно, ненадолго. Поэтому те, кого не выбирали в первые два-три дня, с ненавистью наблюдали, как только приехавшие «новички» хавают добавку.  

Смотр перед «покупателями» проходил ежедневно и однообразно. Сержанты выстраивали свои подразделения на плаце, и хмурные офицеры, иногда сопровождаемые сержантами, громко выкрикивали фамилии счастливчиков. Да, именно счастливчиков, потому как кому-то перло быть выбранным в первый же день, не испытав радости даже понюхать местные толчки, а кто-то мог зависнуть здесь недели на две. Все потенциальные новобранцы проходили через то, что выслушивали байку о невезучем недосолдате, который пробыл в Угорщине два месяца, чуть не застав следующий призыв, и от понимания того, что он убогий и никому не нужный, повесился в расположенном неподалеку лесочке. Иногда рассказывались подробности насчет подтяжек или ремня, иногда показывали соответствующий байке дуб. Никто в эту хрень не верил, но ждать свою очередь от этого легче не становилось.  

С другой стороны, чем еще заниматься, когда нет ни жратвы, ни курева, ни денег на все вышеупомянутое? Вот и лежали молодые юноши вокруг плаца, почесывая языками. Темы были разными – от политики до баб, и даже если кто-то привирал, никто его особенно за это не ругал, разве что посмеивались. Зато выяснялись любопытные подробности: вот Гриф видел Патера на дискотеке в районном ДК раз десять, а тот его – ни разу; Седой и Лупа в одной школе пару лет учились; ну, и так далее. Иногда разговоры скатывались к еде.  

– Вот же блин, – сетовал Лупа, – я гороховый суп никогда не любил. А сейчас бы кастрюлю заметелил за милую душу!  

Все дружно покивали, вспоминая плюсы нелюбимого прежде блюда, и выдали однозначные оценки стандартной процедуре, обычно связанной с горохом. При этом выражения типа «я бы тогда так жахнул! » были не самыми колоритными.  

Посмеялись. Перешли к теме другой.  

– Вчера, слышал, мариманы приезжали, – сказал Седой. – Помните, наш грудастый говорил, что они бывают только раз в неделю? Может, пронесет нас?  

Народ задумался. Никому на три года уходить в морфлот не хотелось.  

– Дай бы Бог, – пробормотал Гриф и хлопнул по плечу Патера. – Батюшка, ты бы помолился за нас, чтобы… ну это, не дай Бог…  

Все заржали. Патер сделал соответствующую мину. Что-то пошептав и обведя всех укоризненным взглядом, он сказал:  

– Не бздите. Уж помолюсь за вас, сволочей. И вам задание. Каждому прочитать по пять раз «Отче наш» и по три раза эту… как ее? Короче, «Прощание славянки» спеть…  

Со всех сторон его стали корить:  

– Ах ты, падла, молитв не знаешь? Какой же ты патер…  

– Там же слов нет, в «Славянке»…  

– Мочи его, неуча…  

А Патер, поржихивая, добавил углей в костер:  

– И чтоб далее никаких просьб по молитвам на пустой желудок! Мне так свыше объяснено! Жрать тащите батюшке свому…  

– Вот сволочь…  

Но никто ничего предпринять не успел, потому что прибежал сержант:  

– Строытса! Бэгом!  

Все быстренько выбежали на плац и заняли свой уголок. К ним уже направлялся усатый капитан в сопровождении чернявого сержанта. Местный сержант отдал честь и доложился. Капитан потеребил усы, послюнявил пальцы и медленно начал читать фамилии, которые местный сержант громко повторял с соответствующим кавказским колоритом. Спустя минуту капитан сделал паузу – хохот стоял такой, что на угол начали обращать внимание соседние подразделения. Усач попросил местного сержанта, раскрасневшегося от обиды, замолчать и попросил повторять за ним сержанта приезжего. Тот явно был татарином или башкиром, но с лексикой справлялся без проблем, и «поверка» прошла до конца. Всего капитан отобрал 16 человек, которых и отвел в отдельный зал одной из казарм. Гриф, Седой, Лупа и Патер были среди отобранных и потому радостно переглядывались. Это ж здорово – оказаться в одной «команде»! Как минимум, учебку отслужат вместе, а повезет – так и все два года. То, что срок не будет больше, подтверждали общевойсковые эмблемы на петлицах «покупателей». Гриф уже узнал у сержанта, куда поедут:  

– Учебка! Под Москву!  

Все загудели:  

– Вот зашибись!  

А то! Не пустыня и не север. А там… будет видно.  

Капитан тем временем разъяснил дальнейшие действия. Завтра рано с утра на автобусе все выдвигаются в город на ж/д вокзал, вечером поезд. Кто с города – могут вызвать родителей. Кто из родителей договорится с капитаном – может до вечера забрать своего отпрыска.  

Намек был более чем прозрачен. Учитывая то, что с города были почти все. Короче: или деньги, или товар. Самое главное – дозвонится до родичей, все объяснить. Гриф напомнил:  

– Ну, и нам в дорогу надо побольше всего прихватить…  

Какой разговор! Все кивнули, поняв, о чем речь.  

Наутро на вокзале был аншлаг. Родители съезжались за своими чадами как на конспиративную явку. С хитрыми лицами они подходили к усатому капитану, быстро все обсуждали, – видимо, капитан был опытным докой в этих вопросах, – и с такими же хитрыми физиономиями отчаливали. Сержант все подробно заносил в блокнот. В течение получаса переговоры с родителями были проведены, и только двое непристроенных и оттого очень расстроенных юношей сидели рядом с командированными.  

Из «отгула» к назначенному времени никто не опоздал. Капитан засунул полученные конверты в портфель, а пакеты – сержанту. Потом пересчитал на два раза собравшихся, внимательным образом взглянул на распухшие от еды и питья рюкзаки и сумки, стоявшие у ног пацанвы, но ничего говорить пока не стал. Загрузившись в плацкартный вагон, все стали разбирать поклажу, и в этот момент по занятым призывниками купе пошел сержант. Узким опытным глазом он вычислил весь вложенный алкоголь, собрал его и утащил в купе, занятое им с капитаном. С этого момента и до конца поездки никто новобранцев беспокоить не собирался.  

– А с чего бы им за нас беспокоиться? – вопрошал Седой. – Вы видели, СКОЛЬКО он бухла попер? Со всех собрал, падла! Ничего, приедем в учебку, там сочтемся…  

Они вчетвером заняли дальнее от входа и «покупателей» купе, и к ним сержант пришел последним. Гриф пытался с ним договориться, но татарин был непреклонен. В итоге пришлось отдать все, что было из «градусов», как и другим.  

– Ты думаешь, он и в учебке такой же скромный, как здесь? – спросил Патер. – Что-то я ни от кого не слышал, чтоб сержанты скромные и тихие были. Просто так лычки не дают…  

– Да наплевать на него, пусть они там подавятся, – махнул сумкой Лупа, – давайте пожрем, наконец, от пуза. Доставайте все, потом уберем лишнее…  

Маленький стол плацкартного купе не вместил содержимого их баулов, и выкладывать стали на нижние сидения. В основном приготовленная к поездке снедь у всех четверых была похожей: хлеб, тушенка, сгущенка – в основном вареная, и сок в трехлитровых банках – яблочный, виноградный, томатный… Был и скоропорт: вареная курица, яйца, а также немного овощей и фруктов. С этого и начали, остальное пока засунули под нижние полки.  

Набив животы, стали обсуждать, кто чего дал «на лапу» капитану.  

– Мои в конверт деньгами положили, – сказал Гриф. – Не знаю, сколько…  

– Мой батя тоже, – усмехнулся Лупа. – Знаю, сколько, но не скажу…  

Поржали.  

– Мои жратвы положили, – сказал Седой. – Конфет там каких-то, еще чего-то. Матушка на кондитерке работает, вот и пошукали дома.  

– А у меня отец две бутылки шадыма ему принес, – задумчиво произнес Патер.  

– Это что такое? – спросили все разом.  

– Когда газировку делают, добавляют эссенцию, она на спирту, – разъяснил Патер. – Вот ее отец и называет шадым. У каждой свой вкус, как сироп. Я пробовал несколько раз – вещь, чуть послабже чистой спиртяги, а пьется! Выцыганил у него бутылку сюда, для нас, а тут этот сержант… мудак!  

Все загрустили, представив, как они могли бы пить неведомый основной массе пьющего населения страны, прекрасный напиток с таким простым и конкретным названием «шадым».  

Впрочем, скоро нашлась другая тема для разговора, а за ней – следующая. Потом уже пришло время сна, а потом утро, и завтрак, и снова тушенка, сгущенка, сок… День в дороге прошел быстро.  

К Москве должны были подъехать следующим днем. Когда наступило утро, никто и не кипишевал, но в какой-то момент услышали перепалку капитана и проводницы. Гриф пошел узнать, в чем дело. Вернулся, держась за живот.  

– Мы, по ходу, станцию свою проехали…  

Как и предполагалось, капитан с сержантом всю дорогу не просыхали. Попутчики в купе, судя по всему, им достались достойные. Как результат, нужную станцию элементарно проспали, а проводница не знала, что остальные 16 душ не в курсе. В итоге вместо того, чтобы выйти на своей остановке, всем предстояло ехать до Москвы, там садится на электричку и пилить обратно.  

– Ничего, бабки у него есть, – улыбался Патер.  

Если бы он только знал, чем для него закончится эта заминка!  

Почти все было съедено и выпито, а то, что осталось, было благополучно «забыто» в купе. Построившись, новобранцы под предводительством помятого капитана и чуть лучше выглядевшего сержанта двинулись к нужной электричке. Как назло, народу на нее было – не продохнуть! Буквально по головам пробравшись в вагон, весь личный состав приготовился к долгой поездке – почти три часа!  

И вот, как только поезд тронулся в путь, Патер нехорошо побледнел.  

– Ты чего? – заметил нехорошее внимательный Лупа.  

– Вопрос, однако, у меня, – просипел Патер. – В электричках есть туалет?  

Всем все стало ясно. Тушенка, сгущенка и соки сделали свое черное дело. В принципе, это коснулось всех, и в той или иной степени каждый из четверых уже посещал соответствующее заведение во время предыдущей поездки. Но, судя по всему, Патера это коснулось в большей мере, и «судный час» приближался с невероятной скоростью.  

– Нет, – сказал Гриф, – тут нет туалетов.  

– А бумага… бумага у кого-нибудь есть? – блеял Патер.  

Опросили всех окружающих, но и бумаги, даже жалкого обрывка газеты не было. Дело было совсем плохо.  

– Что делать будем? – посмотрел на товарищей Седой. – Его сейчас там разорвет нахрен, и…  

Что будет дальше, он не сказал, но все понимали, что при всей комичности ситуации смешного в ней мало. А ехать еще было… долго.  

– Есть идея, – выдохнул Патер. – Гриф, у тебя самые длинные ноги, пошли.  

Они пробились к выходу из вагона и открыли дверь, за которой во всей красе было видно сочленение вагонов.  

– Гриф, ты туда, – белый как мел Патер махнул на ту сторону, – и десять минут никого не пускай. Вообще… никого… – Потом повернулся к Лупе и Седому: – А вы с этой стороны – никого…  

– А ты? – спросил Седой?  

– Я тут сяду и… все сделаю. Как закончу – постучу…  

Гриф аж взвился.  

– И я потом через ЭТО пойду???  

– Тихо, – успокоил его Лупа, – он правильно сказал: у тебя самые длинные ноги. Тут можно перепрыгнуть. В конце концов, можешь там ехать, где выходить – знаешь.  

Гриф помотал головой и, ничего не сказав, скрылся за дверцей соседнего вагона.  

– Все, давайте. С Богом… – Патер постарался усмехнуться и перекрестить Седого и Лупу. Шутил, но было видно, как ему больно. Парочка вышла в тамбур и закрыла дверь.  

Прошло не больше трех минут, когда Седому послышался стук. Вслед за этим за ручку изнутри подергали. Они открыли дверь, и к ним из облака вонючего амбре вошел Патер.  

– Благодарю, дети мои, – улыбка у него была уже нормальной, – я бы и руки вам в благодарность пожал, да думаю, что вы откажетесь…  

– Все нормально? – спросил Лупа.  

– Почти, – наклонив голову, усмехнулся Патер. – Бумаги-то не было…  

– Так ты… – Седой поневоле начал отодвигаться от товарища, насколько позволяли окружающие.  

– А что делать? Так натянул. Ничего, засохнет… В любом случае сейчас приведут – и в баню! Там отмоюсь, а шмотки выкину.  

Но не суждено было сбыться ожиданиям Патера. По прибытии на станцию встречающий их автобус действительно привез всех в баню. Но первое, что там услышали вновь прибывшие, было:  

– При входе каждый получает наволочку, – старлей сунул руку усатому капитану и зычным голосом продолжил: – В нее он засовывает всю свою одежду, подчеркиваю – всю! – от трусов до фуфайки, зашивает наволочку, пишет на ней домашний адрес, чтобы выслать это все домой. Иголки, нитки и ручки выдадут сержанты. Кто тупой, кому не понятно?  

– Я извиняюсь, – не по уставу обратился Патер, чем вызвал гнев на лице старлея, – а можно просто выкинуть некоторые вещи?  

– Не можно, курсант, – ответил раскрасневшийся старлей, – и ко мне надо обращаться «товарищ старший лейтенант». А не можно потому, что вот эти вот сержанты, – и он показал немного в сторону, где стояли злые полуголые ребята с ручками и катушками ниток в руках, – из параши твое шмотье достанут, лишь бы иметь то, в чем можно в самоволку сходить…  

Патер открыл было рот, чтобы объяснить, что в его исподнем вряд ли кто-то куда-то пойдет, но, наткнувшись на взгляд старлея, заткнулся и стал искать укромное место, чтобы раздеться. К счастью, никто не следил за тем, что и куда он убирал, как, покачивая головой, зашивал «посылку» и как аккуратно потом он пробирался к душу.  

На этом бы можно было и закончить историю, если бы не один нюанс. На присягу в учебную часть ко многим приехали родные. А после принятия присяги молодых курсантов отпустили в увольнение. Четверо корешей с родителями вышли за пределы учебки и расположились на берегу красивого местного озерца. Организмы уже привыкли к каше, макаронам и киселю с бромом, поэтому они не так резво накинулись на привезенные из родных краев разносолы, чем слегка обеспокоили родственников. Постепенно все насытились, и наступило время расспросов. В какой-то момент наступила тишина, посреди которой отчетливо и не для всех присутствующих понятно раздался вопрос, который Патеру задал его отец:  

– Ну, давай рассказывай, зачем ты прислал домой это дерьмо…  

Ах да, забыл предупредить – не читайте это за едой! Ни к чему.