Капельки

Леля уселась поудобнее, закрыла глаза, подышала глубоко, вдох-выдох и... поехали! Всё! Пора. Время пришло. Созрела. Доросла. Готовчик.  

Хочу об этом обо всем написать.  

Хочу это все вспомнить.  

Снова прожить.  

Конечно, это никакие не воспоминания, или не мемуары, упаси боже.  

Никакой хронологии, никакого сюжета.  

Просто лоскутки, кусочки, капельки разных и никак не связанных друг с другом, историй, которые называются жизнью.  

26 Октября  

Леля была готова к выходу. Выход был парадный. Они с мужем шли на открытие юбилейной выставки в обожаемой Академии Художеств.  

Выставка академика, профессора живописи, заслуженного художника, а ближнем кругу просто Ваньки.  

Ванькой заслуженного профессора называли все, кроме Лели. Ей было неудобно, пожилой уже человек, профессор обожаемой Академии, как можно?  

–"Можно, можно" говорил Леле муж и как все называл профессора Ванькой. Он работал вместе с академиком над многочисленными живосписными проектами. Ну как вместе, муж писал, академик пробивал на худ. советах.  

Последний заказ был вообще ослепительный. Роспись огромного банкетного зала в гостинице Интурист. А это значит не просто высокие гонорары, а ещё и открывающиеся заоблачные возможности в виде всякой дефицитной жрачки и выпивки, столика на Новый год в Интуристе и билетов на самолёт без очереди, если что.  

Заказ был жирный и академик Ванька был доволен своим молодым другом, добывшим такой жирный заказ, а Леля была довольна, что ликёр "Амаретто" теперь никогда не переводился у них дома благодаря всемогущему Интуристу.  

Выставка, на которую они собирались Лелю интересовала мало. Ванькины работы она видела в мастерской и особенно не угорала от них.  

Ну такой кондовый академический соц. реализм, портреты рабочих, колхозников и всяких передовиков.  

Пейзажи приличные, ничего не скажешь, школа.  

А жанровая живопись просто смешная, реально смешная, Леля старалась не хихикать, чего профессора обижать? Он добряга, выпивоха и шалун, с многочисленным потомством от разных жён.  

Так что выставка сама по себе как бы не слишком торкала, а вот банкет....  

Банкет не где-то в ресторане, а прямо в стенах обожаемой Академии.  

Это манило.  

И вот день настал и Юбилейная Выставка совершенно соответствовала Лелиным ожиданиям.  

Портреты передовиков, Волжские пейзажи и смешная жанровая живопись.  

Друзья академика, сами академики, ходили с задумчивым видом и цокали языками. Подходили к юбиляру со словами:"Ну ты, старик, молодец! Как характер ухватил. "  

Было, как Леля и предпологала, скучно.  

Все ждали отмашки на банкет.  

Все были осведомлены, что кроме различных интуристовских закусок, ожидаются молочные поросята, добытые молодым Ванькиным другом и одновременно Лелиным мужем.  

Гости томились, они, как настоящие художники, предпологали, что молочные поросята это не просто красиво.  

Поэтому когда был подан сигнал, что уже можно, наконец-то! ура, ура! Аллилуйя! все рванули на вход в банкетный зал.  

Но не тут-то было. Ванька придумал запускать по одному, встал в дверях, а рядом не кто-нибудь, а настоящий свадебный генерал, приглашенный селебрити, сам великий Аникушин.  

Леля так и ахнула. Она считала его великим без всякого стеба, автор лучшего Пушкина всех времен и народов.  

Стоит такой маленький, сухонький, лысенький. Великий.  

Гости выстроились в длинную очередь, подходили по одному к юбиляру и Великому, представлялись, жали руки и рысью в банкетный зал, к запотевшим бутылкам с ледяной водочкой и молочным поросятам.  

Подошла наконец и их с мужем очередь.  

Муж шагнул первым, Леля, как всегда, за его спиной.  

Ванька представил мужа, молодого, но уже состоявшегося, талантливого художника, со-автора в большом, хлебном и прозвучавшем на весь художественный Питер, заказе росписей в Интуристе.  

Великий Аникушин вяло пожал руку молодого и талантливого, уже устал стоять в дверях, да и поросята ждали.  

Муж прошёл, Лелина очередь.  

Ванька по-быстрому доложил: "А это Леля, жена молодого и талантливого", уже подмахивая рукой следующему в очереди на представление.  

Но получилось иначе.  

Великий Аникушин вдруг преобразился, какая к черту вялость и скучающий по поросятам взгляд!  

Он схватил Лелину руку и громко, так что слышали все вокруг, включая мужа сказал:"А вот это уже гораздо интересней! Это получше будет! "  

Леля зарделась, но не от смущения. Муж стоял спиной, но даже спина его выглядела раздраженной и оскорбленной. Спина предвещала скандал.  

Но это потом, а пока банкет. Леля смотрела на грустных поросят с веточкой зелени во рту, есть не хотелось, тем более этих грустных. Есть не хотелось ещё и потому, что Леля чувствовала лопатками горячий и ласковый взгляд Великого. Он поднимал бокал, встречаясь с Лелей глазами, типа чокался, мужу тоже махал ручкой. Муж злился.  

Под конец банкета Великий подошёл попрощаться, раздал визитные карточки, пригласил на экскурсию в свою мастерскую.  

Это было круто.  

Визитная карточка была прилеплена магнитиком к холодильнику и служила постянным поводом для разборок. Муж конечно не хотел идти, потому что... ну потому что. "Старый похотливый козёл, глазки сальные. " Вот почему.  

Леля конечно хотела пойти в мастерскую гениального скульптора, потому что... ну потому что.  

Через месяц разборок, увещеваний, обещаний и унижений, было решено позвонить и пойти на пол часа, не больше.  

Мастерская Великого превзошла все ожидания Лели. Конечно, она бывала в мастерских скульпторов и прежде, но это было ни на что не похоже.  

Эта мастерская была похожа на завод, что то индустриальное. Всюду какие-то сложные станки и машины.  

Конечно, там были и передовики и солдаты, и герои войны, и монументальные многофигурные композиции, и Ленин. А как же? Государственные заказы кормили.  

Но было столько всего другого...  

На прощание Аникушин предсказуемо предложил сделать Лелин портрет, Леля предсказуемо отказалась. Очень занята. Просто очень.  

По дороге домой пришлось выслушать снова про старого похабного козла с сальными глазками.  

И ничего они не сальные, молча ответила Леля, а очень горячие и молодые.  

В тот же день визитка с холодильника исчезла навсегда, чтобы не было никаких поползновений, чтобы никаких звонков и тем более встреч чтоб попозировать.  

Но Леля все равно встречалась. Встречалась всякий раз, когда проходила мимо гениального Пушкина, лучшего памятника Пушкину всех времен и народов. Встречалась и шептала:"Здравствуйте Михаил Константинович, спасибо Михаил Константинович"  

24 Августа  

Я не знаю, как это получилось, но я больше не связана по рукам и ногам, нет больше верёвочек, ни одной. Я их отрезала или они сами отвалились, не знаю и всё. Я только знаю, что там, откуда мы приехали, чёрт! забыла, напрочь забыла, как называлось это место, ну не важно, так вот там, у них в таких случаях говорили : «Clean break, no hard feelings». Я только знаю, что мы сейчас медленно бредём по берегу моря и это называется Пальма Де Майорка. Почему мы оказались здесь – понятия не имею, наверное из-за названия, очень уж приятно произносить это слово снова и снова, Пальма Де Майорка, Пальма Де Майорка… Как будто катаешь на языке вкусную цветную льдинку.  

Мы медленно бредём по берегу моря, по тёплому, влажному песку и молчим. Сейчас не надо ничего говорить, ну если только ты найдёшь красивую ракушку и скажешь: «Смотри, какая, давай возьмём» или я ойкну, когда вдруг окатит тёплая, солёная волна, а я не успела поднять подол длинного белого платья.  

Мы медленно бредём, загребая песок, подставляя лица тёплому, солёному, пахучему ветру, наши следы то сходятся, то расходятся на мокром песке, образуя странные, причудливые узоры. Иногда я касаюсь тебя плечом, на секунду, на одно мгновение, чтобы убедиться, чтобы убедиться ещё раз, что мы идём рядом. Мы идём к счастью, я знаю. И ещё я знаю, что мы вернёмся в нашу белоснежную комнатку над морем, белые, лёгкие занавески будут лететь на ветру, по белым стенам будут бегать солнечные зайчики и синие звонкие тени на потолке будут двигаться в такт морскому прибою. Я знаю, что молчаливый старик, хозяин гостиницы, принесёт нам белого, домашнего, кисловатого вина в запотевшем кувшине и только-что сваренных мидий, и я буду поливать горячие ракушки лимоном, и лимонный сок будет течь по загорелой руке, и мы будем смеяться, и твои глаза будут близко-близко, напротив.  

Я знаю, что потом моё белое платье и твои парусиновые брюки будут брошены на единственный в комнатке стул и два свободных, не связанных никакими верёвочками тела, будут двигаться в такт морскому прибою, прилив-отлив, прилив-отлив, прилив-отлив…И одна огромная волна вдруг накроет нас одновременно с головой, и когда она будет выбрасывать нас на берег, тысячи маленьких феерверков разорвуться во мне и я увижу их отражение в твоих глазах напротив, близко-близко.  

20 Мая  

Папа пришёл домой необыкновенно взволнованным. Леля  

сразу вспомнила анекдот, папа пришёл домой пьяным, весь Ватикан в шоке.  

Через десять минут, когда папа поделился новостью с мамой и Лелей, и мама и Леля были в шоке.  

Папу вызвали в Большой дом, все Питерские знали, что такое Большой дом, ну как Московская Лубянка, там сидели славные чекисты и жители города обходили стороной это местечко.  

Папу вызвали, чтобы сообщить преприятнейшее известие.  

Какой то родственник умер и оставил наследство.  

Но тут ключевым словом было название места, где умер папин родственник.  

В Версале, вот где.  

А наследство домик в Версале, вот так папе и сказали, домик.  

Папа выразил желание немедленно вылететь в Версаль исключительно чтобы заняться разбором архива покойного двоюродного дедушки.  

Строгий человек в сером костюме посмотрел на Папу с нескрываемым удивлением, это были восьмидесятые, самый разгар застоя и железного занавеса.  

Какой на фиг Версаль? Какой на фиг архив?  

Мы продадим домик. Так сказал папе человек в сером костюме.  

А вы получите сертификаты в магазин "Березка", купите там импортных вещей, повезло вам, гражданин.  

Но интеллигентный и тишайший Папа вдруг проявил удивительную настойчивость. Он отказался подписывать бумаги.  

Он хотел посмотреть архив, домик и Версаль.  

Конечно, Папа не поборол систему и в конечном итоге взял эти самые паршивые сертификаты, но от покупок шмоток для себя категорически отказался. Тогда Леля конечно не поняла ни этого жеста, ни этой папиной настойчивости и даже отчаянный храбрости в долгой и безуспешно борьбе с человеком из Большого дома.  

Поняла потом. В этом был весь папа.  

Не борец, но если что, как гвоздь.  

Когда папе было уже восемьдесят пять лет, он поехал с Лелей в Бразилию.  

Ну как же он отпустит девочку в Бразилию одну! Девочку? За сорок? Одну?  

Он был уже старенький, но не разрешал Леле нести рюкзак, вырывал из рук и очень расстраивайся если не удавалось вырвать.  

За эту поездку Леля выспросила у папы все истории, все секреты, всё что он не мог или не хотел рассказывать при маме.  

Это были лучшие их с папой времена, проведённые вместе.  

4 Мая  

Ты был нашим любимым учителем. Все тётки из нашей группы были влюблены в тебя. Но ты отличал только меня. Тётки ужасно злились и шипели на меня на перекурах.  

Я пребывала в каких-то давно забытых, девических настроениях, ну ещё-бы, влюбиться в учителя!  

Когда ты наклонялся к моему компъютеру и твои пальцы порхали по клавишам со страшной скоростью, я полностью теряла способность соображать, я млела, я хотела только одного – прижаться щекой к твоей гениальной руке и замереть на секунду.  

Мы ходили на ланчи всей группой, ты включал музыкальную машину, эту песню Уитни Хьюстон из «Телохранителя», помнишь? "And i will always looooove yooou", и мы танцевали между столиками, прижавшись щеками друг к другу.  

Девки умирали от зависти, я растекалась, нет, растворялась от восторга, а ты? понятия не имею, тебе, наверное, было по-фиг-дым.  

Я звонила тебе по сто двадцать пять раз в день. Просто что-бы услышать голос на автоответчике. Я вжималась ухом в телефонную трубку, чтобы рассслышать всё, всё до малейшей детальки в этих семи словах : « Я не могу ответить, оставьте своё имя». Я знала, что вот сейчас, в середине фразы, ты немножко остановишься, чтобы откашляться и эта заминка продлевала моё соприкосновение с тобой на несколько секунд.  

Потом ты закончил читать лекции в нашей группе, потом ты перестал отвечать на мои звонки. Потом, когда я слышала эту песню Уитни Хьюстон, моё сердце уже не замирало в сладкой истоме, потом, что случилось потом? Потом случилась жизнь.  

24 Мая  

В гостинице "Европейская" в ресторане пил чай Глазунов. Ну да, тот самый Глазунов, который с очередями в Манеж на его безумную выставку. Он приехал в Питер по делам, поселился натурально в "Европейской" и пил чай в ресторане. Туда к нему на чай был зван Пётр Петрович Литвинский, однокашник Глазунова по Академии Художеств, и еще Лелин муж. Леля конечно напросилась. Обсуждали росписи "Федоровского городка" в абсолютно аутентичном древне-русском стиле.  

Литвинский был проректором Мухи и одновременно со-автором Лелиного мужа по замысленному ими грандиозному проекту под эгидой Глазунова. А как же без эгиды, хрен пробьёшь такой заказ без эгиды, все через Москву.  

Пётр Петрович Литвинский, или как его все называли Петрович, причём с таким же раскатистым, фрикативным "р-р-р" как у Любови Орловой в старом советском фильме "Цирк", был совершенно неземным человеком, не отсюда, не из этой эпохи, непрактичным и не от мира сего.  

Он был прямым потомком барона Дельвига, и даже похож на него невероятно.  

Тактичный до невозможности, интеллигентный, эрудит и энциклопедически образованный, талантливый художник. В общем уходящая натура.  

Его мастерская была бывшей мастерской Верещагина, с высоченными потолками и гигантскими окнами. Леля почему-то была уверена, что именно там был написан "Апофеоз войны".  

В этой мастерской на антресолях Петрович и жил и писал, и гостей принимал и на пиле играл. Да, да. На пиле. И как играл! Пьяненький народ просто рыдал от чувств.  

Леля слушала рассказы Петровича и аж задыхалась от волнения. Вся верхушка русской советской живописной школы была у него в корешах.  

Какие имена у него преподавали в Академии! А какие имена с ним там учились! Все сплошь из Лелиных учебников по истории искусств.  

Походы к Петровичу в мастерскую были праздником до тех пор, пока там не поселилась громкая и толстая баба с двумя детьми. Баба была какой-то секретаршей в Мухе и Петрович пропал. Как она его окрутила никто не понял, но это произошло молниеносно. Петрович женился.  

Бабу звали Марина и она-то точно знала как надо жить.  

Петровича она называла "сраный барон" и требовала денег. Ещё она для экономии, а то ведь на вас не напасешься, гнала вино из изюма. "Вино" называлось шмурдяк и от него страшно болела голова.  

Марина и послала Петровича на встречу с Глазуновым в "Европейскую", чтобы наконец получить хоть какую-то денежную работу.  

Сидели, пили чай, вели разговоры про искусство. Вернее разговор вёл Глазунов, все жаловался на интриги завистников. Петрович тщетно пытался вставить про "Федоровский городок" и нужную эгиду, Леля с мужем натурально помалкивали.  

Вдруг метродотель, почтительно согнувшись, приносит Глазунову телеграмму.  

Тот пробегает глазами текст и спокойным, даже каким-то скучным голосом, говорит:" Я должен вернуться немедленно в Москву, моя жена умерла"  

Немая сцена. Мы молча распяливаем глаза до размера чайных блюдец, а в Лелиных блюдцах даже успевает вскипеть гигантская слеза сочувствия.  

Глазунов спокойно расплачивается за завтрак, прощается и не спеша выходит из ресторана.  

Потом от Петровича Леля узнала, что жена, урожденная Бенуа, вышла из из окна и оставила мужу предсмертную записку. В моей смерти прошу винить... ну да. Мужа.  

Петрович, со свойственно ему деликатностью, высказал предположение, что Глазунов был не слишком преданным мужем.  

А Леля про себя добавила: "И говно- человеком. А уж про то, какой художник вообще молчу. "  

"Федоровский городок" между прочим благополучно разрушился, какие на фиг росписи?!  

6 Апреля  

Мне показалось что нам стало как-то скучно друг с другом, ну не скучно, а скучнее. Знаешь, как говорят : «В их отношениях наступила осень» или ещё : « Кривая их отношений пошла вниз». Я сразу представляю себе эту кривую в осях координат, икс, игрек – всё как положено. Вначале линия идёт резко вверх, потом замирает и тащится вдоль оси игрек, а потом устремляется вниз, к логическому, так сказать, завершению этих самых отношений. Ну вот я и подумала :  

« Зачем это надо? Подогревать вчерашний суп и следить за идущей медленно вниз кривой? » Короче, я решила осуществить маленький проектик, очень простенький проектик, но должен был сработать стопроцентно.  

Идейка была такая : я знакомлю тебя с подружкой, подружка – молоденькая, хорошенькая, ну, туда-сюда, шуры-муры, понимаешь ведь, не маленький, а в подходящий момент я момент я обижаюсь, не сильно, но обижаюсь, ты звонишь, и я говорю тебе лёгким голосом : «Ты больше мне не звони, договорились? » Всё, конец проектика. Аккуратненько, правда же?  

Первый акт – всё как по нотам, я на режиссёрском месте, режиссирую, знакомлю исполнителей, направляю диалоги, держу паузу. Ты очарователен, ну просто очень мил, подружка молоденькая и хорошенькая, а я? ну что я, я наслаждаюсь, всё так классно получается…  

Второй акт – всё как по нотам, но боже мой, что происходит? Нет, ну что со мной происходит? Меня раздирает, меня разрывает, меня душит бешеная, совершенно безумная ревность!  

Мне плохо, я вся красная и горячая, у меня температура, у меня лопнули сосуды в правом глазу, меня тошнит, как-будто я отравилась. Я сижу с лопнувшим глазом, и ненавижу вас обоих, я готова просто убить её, нет тебя, нет всё-таки её! Память, воспалённая, как правый глаз, тут же подкидывает подходящие строчки из любимой Ахматовой:  

«О, как страшно сердце тоскует,  

Не скорой смерти жду?  

А та, что сейчас танцует  

Обязательно будет в аду! »  

Вот это уж точно, будет, будет, там она и будет!  

А ты? Я не отдаю тебя, слышишь? Я не отпускаю тебя – сегодня, уйди сам, если можешь. Я люблю тебя – сегодня.  

Вот тут-то ты мне и звонишь, и я говорю тебе лёгким голосом : «Ты больше мне не звони, договорились? »  

11 Сентября  

Леля опаздывала. Она ненавидела опаздывать, хоть куда, но особенно на работу и вот! На целых пол часа, не меньше, опаздывала.  

Что-то с метро, какие-то пробки повсюду, что за хрень с утра пораньше?  

И как назло прямо на главном входе в родной "Красный крест" столкнулась с начальницей, и ещё и с начальницей начальницы, они вместе стояли, а тут Леля запыханная.  

Уже приготовилась, что будут пальцем грозить, типа ай-яй-яй.  

А они ничего, только посмотрели как-то странно, как бы с облегчением и даже улыбнулись. Улыбнулись тоже странно, как-то печально что ли? Или растерянно?  

И говорят:"Давай быстро в актовый зал, все там"  

Леля ничего не понимая рванула в актовый зал, там действительно были все, и айтишники и респондеры и психологи, все департаменты большой и всемирно известной старейшей организации с гуманитарной и благородной миссией, к которой Леля принадлежала и гордилась этой принадлежностью.  

Все молча стояли и смотрели в огромные мониторы, Леля, все ещё не понимая что случилось, протиснулась поближе, чтобы читать бегущую строку. Нападение, акт терроризма, жертвы. На мониторах горел первый Близнец. Казалось с экранов дым заполнил актовый зал, так больно было дышать.  

Леля, хватая ртом воздух, судорожно вспоминала. Кто? Кто там сейчас? Жена брата. Соседка. Кто ещё? Рядом плакала подруга, не могла найти мужа, а он где-то там, рядом.  

Мобильные телефоны не работают, позвонить, узнать, найти – невозможно, судорожно думала Леля и вдруг кто-то громко всхлипнул рядом, потом общий стон, нет, не стон, вой.  

Вторая Башня.  

Леля опомнилась только когда почувствовала, что начальница трясёт её за плечо. Надо работать. Это наша работа. Иди.  

Лелю и ещё несколько человек отправили на главный вход, надо было что-то делать с людьми, которые уже толпились перед дверьми. Люди плакали, люди требовали, они прибежали, чтобы помочь. Леле было велено хоть как-то регулировать этот стихийный людской трафик- сдавать кровь в эту очередь, запись на доставку воды и еды пожарным и первым респондерам сюда, а пожертвования пожалуйста вот здесь.  

Люди прибывали как вода, прорвавшая плотину. По рации Леле сказали:"Всё. Кровь не нужна. Некому переливать. Всё. Пусть расходятся"  

Леля ушла в туалет плакать. Там плакали тетки из бухгалтерии и финансов. С ними плакала штатный психолог и ещё кто-то из доставки.  

Зашла начальница Лелиной начальницы. Она снова сказала, что надо работать, что это наша работа и тоже разревелась.  

Это был страшный и длинный день. К вечеру вернулись первые респондеры. Оттуда. Они шли по коридорам молча, с застывшими серыми лицами, и их респондерские тяжёлые комбинезоны тоже были серыми, от пепла.  

Потом жизнь стала возвращаться обратно в жизнь, но ещё долго Леля ходила по городу прижимаясь к стенам домов, а не как раньше, посредине улицы.  

И каждый самолёт над городом долго провожала взглядом.  

И если вдруг с утра по дороге на работу в родной "Красный Крест" какие-то странные пробки не там, где обычно или метро вдруг вставало намертво на остановке, Леля слышала, как колотится сердце в горле и холодеют руки и повторяла про себя одно и то же :" Господи, только бы сегодня не опоздать"  

8 Октября  

Я не была влюблена в тебя, я была в восхищении. Ну помнишь, как у Булгакова в «Мастере», когда Кот встречал гостей на балу у Воланда, он говорил каждому : «Мы в восхищении, мы в восхищении».  

Ну ещё-бы, ты был лётчик и у тебя была белая Волга. У всех знакомых – в крайнем случае Запорожцы или Жигули, а у тебя Волга, белая.  

Ты перегородил мне дорогу своей белой Волгой и сказал : «Девушка, давайте я вас подвезу». Ты был в синей лётчитской форме и в фуражке с крылышками. Я была в восхищении.  

Мы поехали пить кофе к какому-то твоему знакомому, но ресторан был ещё закрыт и мы пили кофе в подсобке, среди коробок со сгущёнкой и мешков с сахаром. И там посредине всей этой сгущенки ты вдруг серьёзно сказал : «Вот здесь я тебя и возьму». Не трахну или ещё как-нибудь там, а возьму! И даже ямочка не дрогнула на подбородке! Ну, у меня совсем крыша поехала от таких слов! Ничего не соображаю, в голове только воздушные буруны, вынужденные посадки в темноте, когда отказали приборы ночного виденья и сильная рука на штурвале.  

Я ходила к тебе три года. Мы жили в одном дворе и, когда я видела твою машину около парадного, я к тебе приходила. Когда машины не было, я знала, что ты летишь и упрямо поднят подбородок с ямочкой и сильная рука на штурвале.  

Слушай-ка, а ты помнишь как всё это кончилось? Я нет. Просто как-то перестала обращать внимание стоит машина во дворе или нет, вот так видимо и кончилось.  

Просто я выросла.  

5 Апреля  

Леля шла повидаться со старым знакомым. На кофе в ланч. Они не виделись около года и вот оказалось, что работают рядом, отчего ж не увидеться?  

Они и не знали и не ведали, что идут прямиком в свою судьбу, в главную любовь своей жизни.  

Они оба были не свободны и не молоды, дети, родители, материальные обязательства.  

Они оба были слабаками, порвать все эти цепи, канаты, вериги, казалось им совершенно неподьемной задачей.  

Он даже написал об этом стишок.  

Мы повязаны и опутаны.  

Только редкие счастья поклёвки.  

И свобода определяется лишь длиною нашей верёвки.  

Но они были вместе все эти счастливые десять лет пока смерть не разлучила их. Да, он умер внезапно и все закончилось.  

Но все долгие и бесконечно счастливые десять лет они могли видеться каждый день, судьба им благоволила, они работали рядом и встречались каждый день в ланч, а иногда даже ещё раз после работы у метро.  

Когда получалось удрать с работы, они ездили "встречаться без пальто", так это к них называлось, “без пальто" – так часто как могли урвать несколько часов от работы, семьи, детей, родителей..., но господи боже мой, что это были за встречи, ради этих встреч действительно стоило жить.  

Когда он внезапно умер, Леля, чтобы как это пережить и не сойти с ума, начала писать ему письма.  

14 декабря  

не знаю как написать об этом, я не могу писать об этом, я только знаю, что ты умел любить.  

я только вспоминаю как ты рассказал мне байку из своей прежней жизн, которая как раз про то, как ты умел любить.  

байка такая: ещё в Москве вы с дружком поехали в ночной клуб, сняли девок, привезли домой ну и начали процесс, и вот в процессе твоя девка удивленно и немного растерянно спросила "слушай, я не врубаюсь, кто кому денег заплатил? "  

Умел любить.  

Любил любить. Да.  

16 Декабря  

Я буду писать о тебе, хотя ты всегда говорил что не любишь бабскую литературу, но это будет не бабская литература, а моё бабское выживание, говорят может помочь просто выжить.  

я буду писать тебе или о тебе, не знаю, одно знаю мне это сейчас очень надо, иначе я могу свихнуться, бесконечно читая и перечитывая твои стихи, которых у меня оказалось хренова туча, потому что я давным давно завела такую заветную папочку, куда несла всё что ты мне писал, даже если это было какой-то маленький стишок на мобильный, который был послан тобой из автобуса по дороге домой.  

Конечно это электронная папочка и там есть и дата и время когда это было написано и я могла бы начать сначала, но сначала я назвала тебя Суша – это как бы Саша и Шура вместе, а ты назвал меня Тыша – это моё школьное прозвище от фамилии. Так мы стали Суша и Тыша. Про Тышу было много стихов, я иногда доставала их из папочки и читала тебе, иногда ты плевался, говорил : "это я что ли такое говно написал? " А мне все равно очень нравилось, вот как это:  

По Бродвею бреду  

Ничего не слыша  

Тышу взглядом ищу  

Только где ж она, Тыша  

Не поможет никто  

Мне в моей личной драме  

Поискать мне ее  

Может на Амстердаме?  

Или может она  

Красный Крест свой покинула  

И б толпе на кругу  

На Колумбовом сгинула  

И в подземке ища  

Резко вдруг осознаю  

С Тышей только живу  

Без нее подыхаю  

По моему – здорово, но ты говорил:"может что получше есть??" Тогда я вытаскивала это:  

От тоски по тебе – ПУХ  

И об стену головои – БАХ  

Если ты не позвонишь, ТЫШ  

То наступит в моеи жизни – КРАХ  

Не помошет мне даже ПЫХ  

И с какой-нибудь лярвою ТРАХ  

Набери же скорей десять цифр  

Я ж лублю тэбя, жэнщина, ВАХ!  

"Ну так, ничего себе, сойдёт" говорил ты, "Но ведь там было что-то действительно такое, за что не стыдно? "  

Хорошо, а как вот это?, мне очень нравится, слушай:  

Пока не протрубил  

Архангел Гавриил  

И мгла не позвала  

И сон не навалился  

Так сладко понимать  

Что ты ещё любим  

И горько знать что ты  

В последний раз влюбился  

"Нет, фигня полная, не катит" Почему, спрашиваю? Почему? нам, девочкам, такое очень нравится. Потому что чувство юмора – это для тебя главное, нет чувства юмора, всё, тебе не катит, Толстой не катит, а вот Ильф и Петров – это да! "Валенки стояли в углу и воздуха тоже не озонировали" – вот это катит.  

Но иногда ты гордился собой, говорил "это тоже я написал?, о как, не стыдно показать"  

Вот это:  

Сам себе в этот миг завидую  

У тебя под юбкою шаря  

До чего же они красивые  

Эти попины полушария  

То что в правой руке – то левое  

То что в левой – конечно правое  

Я не знаю сам, что я делаю  

По какому такому праву я?  

Разверну тебя поудобней  

Уложу тебя на покрывало  

И окажется левое слева  

Ну а правое будет справа  

"Хотя”, говорил, “идею я спиздил у.....," убей меня бог, не помню у кого, это ты всё всегда помнил, говорил что у нас один мозг на двоих – и этот мозг у тебя.  

Кроме этой хреновой тучи стихов, стишков и обрывков прозы у меня осталось столько не высменянного смеха, столько не остановленных взглядов от которых и сейчас растекается и захлебывается моё сердце, столько не высказанной нежности, столько всего.  

Но сейчас, сегодня, у меня не осталось ничего кроме горя, кроме ненависти к такой дикой несправедливости, кроме боли.  

2 Января  

Если вспомнить, где мы были вместе за эти десять лет, то наберётся немного: один раз ездили на КСП, один раз танцевали в ресторане, один раз ходили вместе на концерт, один раз были вместе в музее, пару раз в баре на футбольных матчах, пару раз ездили за грибами, один раз остались на целую ночь на даче у приятелей, что ещё?, кажется всё из такого, что бы как большие, не прячась.  

5 Января  

Ты умел любить. Да. Умел любить.  

и курить любил, вот и написал мне такой стишок, я тогда похихикала а теперь читаю и душа рвётся на кусочки.  

Когда брошу курить  

Я к тебе приползу на коленях  

На Бродвейских поребриках  

Хабариков не замечая  

Буду я смаковать  

Твои ароматные губы  

По слиянью с тобою  

Как по затяжке скучая  

Ну вот. нашла ещё стих, это ты что, прощался так что ли? а я и не поняла.  

Недочитан Коран  

И кумыс недопит  

Недостеган халат  

Недокопан арык  

Возле юрты моей  

Пара дряхлых одров  

Доедают в пыли  

Недоваренный плов  

За сыпучий бархан  

Солнце скрылось совсем  

Недокурен кальян  

Недоебан гарем..  

15 Июня  

Они договорились встретиться. Пошли в какой-то ресторанчик посидеть, поболтать, выпить. Она думала, что он очень мил, он думал, что было бы неплохо затащить её сегодня в койку. Ей было очень приятно с ним разговаривать, был теплый летний вечер, они сидели на терасске, потягивая вино, она думала, что пора ехать домой, он очень мил, но боже, как хочется спать, уже так поздно, пока доеду, завтра на работу.  

Он предложил отвезти её домой, приехали, он думал, что она пригласит зайти и тогда может удастся затащить её в койку. Она думала, что это очень мило с его стороны, тащиться на другой конец города, потом обратно, а ведь уже так поздно, так хочется спать, спасибо, что подвёз, пока.  

На другой день он пригласил её в гости. Она думала, что посидит недолго и вернётся домой пораньше, не как вчера, он, конечно, очень милый и замечательный собеседник, ну и что?,никаких причин, чтобы как-то усложнять себе жизнь, не выспаться, а завтра опять на работу.  

Они сидели за кухонным столом, пили вино и болтали. Он думал, что сегодня всё-таки наверное получиться затащить её в койку. Она думала, что становиться поздно, надо собираться, пора.  

Вдруг полил страшный дождь, с грозой и громом. Они встали из-за стола, чтобы выглянуть в окно.  

Когда она проходила мимо него, он попытался её обнять, она не оттолкнула его, но и не прижалась, упёрлась локтями ему в грудь, как пружина, и замерла. Он спросил : Тебе что, неловко? Она ответила : А тебе что, ловко? Он разжал руки.  

Они вернулись за стол. Он думал, что может так случиться, что и не удастся затащить её сегодня в койку. Она думала, что теперь уже действительно пора идти. Он предложил ей посмотреть его работы. Они перешли в гостинную, он поставил перед ней пару своих вещей.  

Она всю жизнь испытывала страсть к людям, которые делают что-то здорово, талантливо.  

Через минуту во все стороны полетела одежда, срываемые на ходу детали туалета пометили недолгий путь от гостинной до спальни, как Мальчик-с-Пальчик метил белыми камушками дорожку в лесу, чтобы не заблудиться.  

Он успел подумать, что напрасно сомневался, всё получилось, слава богу.  

Она успела подумать, что он ужасно милый, что, слава богу, ещё так много времени до утра, и чёрт с ней, с этой работой.  

19 Октября  

Мы были вместе больше сорока лет. А сегодня ты умер.  

Я сделала все что смогла. Я сделала всё, что должна была сделать.  

Отдала все долги, замолила все грехи.  

Просрала свою жизнь, но не посмела разрушить твою.  

Терпела. Врала. Но не ушла, не сбежала, не бросила.  

А сегодня ты умер.  

4 Ноября  

Тебе позвонили, сказали, что я хочу посмотреть твои работы. Работы, ты ж понимаешь! Работ я что ли не видала! Ну, пришла, быстренько посмотрела, вежливо похвалила, кинула пару критических замечаний – всё-таки бывший искуссвовед, не кот чихнул!  

Потом говорю : «Знаете, ведь я как-бы по делу. Ситуация, значит, такая. Вот представьте себе женщину, замужем, давно, ну просто сто лет, дети, бла-бла-бла. Скучно! Хочется развеяться, немного новых ощущений, немного новых впечатлений, немного солнца в холодной воде. Нужен человек, подходящий человек. Я поспрашивала, вы вроде подходите. »  

Ты сидел напротив, в стоптанных, зашарканных домашних тапочках и мятых штанах, и глаза у тебя были совершенно ошалевшие. Ну ещё бы, просто чудеса какие-то, просто манна на голову. Приходит тётка, красавица и умница, это сразу понятно, правда же? и предлагает : « Ну вот она я, бери меня». Есть отчего ошалеть.  

А я себе продолжаю, не останавливаюсь : «Только есть одна маленькая деталька. Надо чтобы мы друг другу понравились. »  

Ты начинаешь мелко-мелко кивать головой и бормочешь : « А вы мне уже понравились, очень даже понравились, уже понравились очень…»  

«Ну это вы горячитесь» говорю я, лениво позёвывая, «я например, ещё не в чем не уверена»  

Потом мне рассказывали, что эта история потрясла тебя так, что ты не мог удержаться, чтобы не поделиться ею с приятелями. Ну как же, мечта любого одинокого, не слишком молодого мужика!  

Никаких усилий, даже не надо снимать домашних тапочек!  

А вот насчёт похвастаться приятелям – это ты зря! Терпеть не могу болтунов!  

7 Августа  

Я всегда чувствовала, да нет, просто знала, что мне очень понравится в Риме. Рим – это мой город! Мне сразу там стало так легко, так свободно, так спокойно. Ленивое журчание фонтанов, ароматы цветов и пицы, нагретые солнцем, шершавые колонны Форума, стаканчик лёгкого винца в гранёном стакане, шумные, яркие, красивые люди – Рим!  

Через дорогу от нашей гостиницы маленький, полутёмный бар. Мне нужно купить пачку сигарет, только быстро, меня ждут в гостинице. Перебегаю через дорогу, протягиваю деньги. Затылком чувствую взгляд, обжигающий, сильный, властный. Я оборачиваюсь и сначала вижу только глаза, глаза, как горящие угли в тёмном, остывающем камине, потом солнечный луч, пробившийся из-под неплотно закрытых ставень, высвечивает руку, поигрывающую брелком для ключей. Я видела такие брелки, они продаються здесь в каждой лавке – маленькая пластинка с очертаниями собора святого Петра. Я смотрю на руку, как завороженная и не могу оторваться. Это рука Микеланжеловского Адама, самая красивая, самая желанная для меня мужская рука. Длинные, мускулистые пальцы, расслабленные и напряженные. Сильная, лениво брошенная рука самого первого мужчины на земле.  

Внезапно охрипнув, я спрашиваю спички, он подносит огонёк к подрагивающей в моей руке сигарете, я не могу прикурить, он берёт меня за руку. Не отрывая глаз друг от друга, мы поднимаемся по узкой, тёмной лесенке над баром в прохладную комнату с наглухо закрытыми ставнями.  

Горячие, смятые простыни, запах страсти, глаза в глаза, мои губы на его руке. Мой Адам.  

Я докуриваю сигарету. Ну и воображение у меня, с ума сойти! Рядом сидит смазливый итальяха и сверлит меня глазами. За несколько дней в Риме я уже к этому привыкла, итальянские мужики жуткие бабники. Надо быстро вернуться в гостиницу, меня там ждут.  

Выбегаю на залитую солцем улицу и ойкаю от внезапной боли, что-то попало в туфлю, острый камешек, наверное. Допрыгиваю до ближайшей скамейки, снимаю туфлю и вытряхиваю в руку маленькую пластинку с очертаниями собора святого Петра  

18 Марта  

Как это было, да, так как это было… Я позвонила тебе утром в субботу, мы не договаривались, что я позвоню, просто так получилось, я позвонила. Я хотела поболтать с тобой, ну как всегда, о- том-о-сём. Ну так вот, я позвонила и уже открыла рот, что-бы сказать своё обычное : «Привет, как дела? » как вдруг услышала «Аллё» женским голосом и тогда впервые в моеи жизни мне показалось, что я умираю.  

Нет правда, у меня как-то перестало биться сердце, похолодели руки и ноги, и внутри, в груди всё задрожало мелко-мелко, как-будто маленькая бабочка судорожно замахала крылышками, накрытая стаканом.  

Я помню, что я сидела на кухне и смотрела в окно, я видела глухую, серую стену дома напротив, я смотрела на эту стену и думала :«Так вот как это бывает, когда умирают. » Я позвонила ёще раз, вот дура-то, а вдруг я не туда попала, так бывает, правда-же? Знала-ведь, что туда, но маленькая бабочка била крылышками: «А вдруг не туда, а вдруг не туда? » Услышала тоже самое противное «Аллё» и отдаленный рокот твоего голоса, ты что-то спросил, она что-то ответила, я бросила трубку. Вместо бабочки я почуствовала камень, такой тяжелый-тяжелый, ну просто придавил меня как могильная плита. Наверное прошло ещё какое-то время, потому-что когда я позвонила в третий раз, ну ты можешь представить себе такую идиотку, никого уже не было дома, только твой голос на автоответчике, твой дурацкий, ненавистный, нахальный, тупой, твой родной голос.  

Ты пошёл пить кофе, ну да, конечно, ты пошёл пить кофе с ней, после ночи любви ты с ней пошёл пить кофе, а я, я самая твоя главная, и другой такой у тебя не будет, и любовь тебя осудит, и ты пожалеешь, о-о-о как ты пожалеешь, но будет уже поздно, и ты поймёшь, ты поймёшь, что ты потерял, а я, я тебе ещё отомщу, о-о-о как я тебе отомщу, я тут умираю, а ты пошёл пить кофе, с ней, после ночи любви.  

Я сидела напротив этой дурацкой серой стены, и я умирала, и эта дурацкая песенка всё время крутилась в голове, ну как там, ну ты помнишь, что-то типа : « Знаю я, любовь тебя осудит, на перекрёстке судеб другой такой не будет никогда с тобой. »  

Потом, когда всё прошло, когда я разлюбила тебя, я вспоминала этот день и эту муку, и эту горечь, и эту сладкую боль, и я жалела, что это всё прошло, и я хотела снова этой муки мученической, и я хотела снова вернуться в тот день, в день когда впервые в моеи жизни мне показалось, что я умираю.  

19 Ноября  

Леля ликовала. Первая работа в Америке. Просто по объявлению в газете. Пришла на интервью и опаньки. Хозяйка бизнеса по реставрации антиквариата бывшая Мухинская однокашница.  

Ну конечно сразу Лелю тоже узнала, ещё бы.  

Леля была первая мухинская красавица на потоке, а она... тоже была по своему знаменита. У неё на первом курсе была своя машина, красный новенький Жигуль.  

Хозяйка невозмутимо холодным тоном объяснила, что входит в Лелины обязанности.  

Принимать заказы, оценивать стоимость работ, заносить в компьютер.  

Помогать реставратору, когда он зашивается с заказами.  

А в пятницу мыть полы в офисе.  

Конечно. Заверила Леля. Конечно могу. Особенно мыть полы.  

Бывшая однокашница наслаждалась. Ну ещё бы. Первая красавица со шваброй.  

Работа Леле нравилась, ну все дни кроме пятницы точно нравилась.  

Клиентов было не много. В затишье Леля читала или училась печатать в слепую, не глядя на клавиатуру.  

Иногда реставратор, тоже свой, бывший мухинский чувак, просил помочь. Это было интересно.  

Леля даже кое-чему научилась. Оказалось, чтобы отчистить старую хрустальную вазу от тумана столетий, можно просто налить внутрь бутылку кока-колы и оставить на ночь. А утречком – вуаля!  

Ваза сверкала как новенькая и никаких усилий.  

Что же происходит в желудке этих несчастных, которые используют колу по назначению?  

Через год Леля уволилась. Печатать в слепую научилась профессионально со страшной скоростью.  

Надо было думать о настоящей работе, без швабры.  

Уже потом она узнала, что хозяйка, она же бывшая однокашница и единственная обладательница собственной машины на первом курсе, говорила:  

"Эта Леля была единственная за тридцать лет существования бизнеса, кто не воровал деньги из кассы. Хотя полы она мыла так себе"  

27 Июня  

Леля только что вернулась из отпуска и рассказывала Суше про всё.  

Изумительный Цвингер в Дрездене в сто пятый раз как всегда поразил.  

Боже, какая живопись.  

Она обычно пробегала мимо Рафаэлевой "Сикстинской", ну уж столько раз видела и вообще уж так всем знакома и растиражированна... аж на коробках конфет.  

В этот раз Леля вдруг остановилась.  

Надолго.  

Малец на руках у мадонны виденный и переведённый уже сто раз вдруг остановил намертво.  

Малец смотрел на Лелю. Прямо в глаза смотрел.  

Так внимательно и так печально.  

Как будто жалел.  

Как будто что-то знал про неё, про Лелю и жалел.  

Что? Шептала Леля. Что? Что ты знаешь?  

Всё плохо? Впереди все плохо?  

Как там было у Блока?  

И голос был сладок  

И луч был тонок  

И только далеко  

У царских врат  

Причастных к тайнам  

Плакал ребёнок  

О том, что никто не придёт назад.  

Глаза у мальца как будто наполнились слезами, ну так Леле показалось.  

Она стояла перед картиной долго.  

Она говорила с Ним, просила Его, утешала Его.  

Он смотрел Леле в глаза, а когда уже было пора уходить и она пошла, смотрел Леле в спину.  

Это было сильное потрясение.  

Леля волнуясь, не слишком связно, рассказывала Суше и видела, что он понимает.  

А через десять минут он прислал стишок:  

Ты вещала как хорош Гойя  

Слушал я тебя не дыша, стоя  

И ловил слова знакомые  

По сравнению с тобой – насекомое,  

Что стремится не боясь ничего  

На светильник ума твоего  

И внизу приписка.  

Ничего не бойся.  

Мы будем всегда.  

Малец ошибся.