Уточка Мазюня

Не буду скрывать, я не настолько добра, чтобы кормить уток каждый день. Хлеб, конечно, дешёвый, но я банально не люблю выходить из дома. Поэтому за Мазюней я следила не каждый день. Сейчас я немного сожалею об этом, ведь мне теперь никогда не узнать, в какой именно день она исчезла.  

Наш дом стоит на пригорке, а внизу протекает река, и мост над ней соединяет две улицы. Именно у этого моста любят собираться утки и голуби, знающие, что их здесь щедро накормят. Настолько щедро, что, проходя мимо, я иногда вижу крошки, даже целые горбушки, на которые у птиц не остаётся сил.  

Не остаётся сил у всех, кроме одной.  

Мазюня ела только тогда, когда успокаивались остальные. На неё сложно обратить внимание, ведь внешне она отличалась от остальных лишь неряшливым видом и торчащими пёрышками.  

Иногда, когда у меня всё-таки было настроение, я покупала хлеб и спускалась с пригорка. Прекрасно зная, что птицы и так наедаются тем, что им приносят, я всё равно хотела сделать им что-то приятное. Тёплое чувство от того, что я могу позаботиться хоть о ком-то, хоть как-то, посещало меня каждый раз, когда крякающие колобочки гладких перьев ели хлеб, обронённый мной.  

Они не любили Мазюню. Не знаю, почему. Она была такой же уткой, с такими же красивыми жёлтенькими лапками, с плоским клювом, большими крыльями. Я бы и не заметила её, если бы не видела, как другие стараются заклевать несчастную утку при попытке взять хотя бы кусок хлеба. Нет, борьба за еду это нормальное явление, но ей попросту не доставалось ни кусочка, пока остальные не поедят. Она и не особо боролась. Я ещё подумала: "Что за размазня? Если хочешь есть, бери и ешь". Неприязнь превратилась в любопытство, в жалость, и затем – в симпатию. "Размазня" преобразовалось в ласковое "Мазюня".  

Шёл ноябрь, речка начала покрываться льдом. Мазюня подъедала за другими птицами и всё равно худела. Я начала думать, не больна ли она. Даже животные не любят больных сородичей. Но даже это не могло для меня объяснить аномально агрессивное поведение остальных уток. И не была похожа она на больную – я видела этих вялых грязных птиц, едва отходящих в сторону тогда, когда их сородичи улетали, махая крыльями. Мазюня была совсем не такой. Как раз она убегала раньше, чем самые осторожные и недоверчивые утки. Даже когда я со словами "Глупая, иди сюда" вываливала целый покрошенный батон, она не подходила, пока я не отдалялась как минимум на пять метров.  

Мне хотелось и я могла забрать её домой. Некоторые содержат в квартире поросят, гусей – чем утка хуже? Но она не шла ко мне. Как я только ни приманивала её, как ни упрашивала ласковыми словами, она ни разу не подошла. Я ругалась, я злилась – меня бесила невозможность помочь. Совершенное бессилие. Я могла сколько угодно приносить хлеб, это не поможет Мазюне. Было очевидно, что она не может жить как остальные утки, но в силу животного страха не собирается ничего менять. Она продолжит сидеть в сторонке и надеяться, что другие птицы оставят немного хлеба, бегать от людей и громко крякать, защищаясь от тех, кто не желает ей вреда.  

В конце ноября я перестала её видеть. Всё ещё ходила к речке, к мосту, но не видела той худой встрёпанной уточки. Хотелось мне верить, что волшебным образом она помирилась с другими утками, быстро поправилась и теперь просто неузнаваема среди остальных.  

Но самообман не поможет. Она исчезла. Может, улетела, может... Честно говоря, после этого я перестала получать всякое удовольствие при кормёжке уток. Я думала о том, что они затравили утку, ничем не отличавшуюся от них за исключением излишней пугливости. А Мазюня отвергла мою помощь. Кто виноват? Мне не дано понять.  

Едва наступил декабрь, я зареклась больше не кормить уток.