Рожденный задом вперед, или Судьба истинно русского мужика

Кирилл мечтал стать священником с детства. Мать родила его не известно от кого – точнее от парня, с которым не расписалась и который, как только узнал, что его любовница беременна, тут же ее и бросил! И не появлялся в ее жизни уже никогда и судьбой сына не интересовался вовсе. Да он и не знал, что у него есть сын. Мать же была наивной и даже глупой женщиной. Сначала она, как и все девчонки в 17 лет, мечтала о бесконечно красивой и счастливой любви! Поэтому и связалась с оболтусом, который бренчал во дворе их дома по вечерам на гитаре и потому считался местным талантом и красавцем! И потому к своим двадцати годам перепортил в своем квартале уже несколько дур малолеток! Когда очередь наконец дошла и до матери Кирилла, то она тут же свято поверила словам и клятвам этого пройдохи и отдалась ему быстро и с полной уверенностью, что он на ней женится. Но не тут-то было... Пройдоха быстренько исчез, а глупая мать осталась без образования и с ребенком на руках. Своим родителям она была не нужна, и они ей мало помогали. И мать Кирилла за гроши вкалывала на позорных работах: уборщицей на заводе, санитаркой в больнице, посудомойкой в столовой. Именно в столовой она постепенно доросла до помощника повара. И все эти годы она постоянно ходила в церковь – там ей очень нравилось: красиво, тепло, уютно, благочинно! И когда священник предложил ей стать продавщицей в тамошней иконной лавке, она тут же согласилась. А вскоре стала и любовницей этого достаточно молодого священника. Но священник был хитрый. Любовниц у него среди прихожанок было несколько. Он ими особо-то не дорожили и возле себя не удерживал. Вот так же вскоре произошло и с матерью Кирилла: священник однажды сообщил ей, что в особняке владыки нужен новый повар, и спросил ее, не согласится ли она работать там? И мать Кирилла с радостью стала работать на владыку в его огромном доме – ведь повариха всегда при еде. Как женщина она владыку нисколько не интересовала, поскольку тот был уже стариком и к тому же "голубым". Но платил он ей очень хорошо, привечал ее уже подросшего к тому времени сына, разрешал ему на работе быть подле матери, не гнал его с кухни, дозволял гулять по всему своему дому, смотреть иллюстрации Доре к Библии в огромных церковных старинных книгах, и Кирилл таким образом с детства рос в кругу верующих, и Бог для него был как бы и не Богом, а живым реальным человеком – но только невидимым и всемогущим!  

Когда Кирилл закончил школу, владыка самолично встретился с ректором Загорской семинарии (тогда город Сергиев посад еще назывался Загорском) и настоятельно порекомендовал тому Кирилла в студенты. Так что экзамены для парня стали пустой формальностью, и на 4 года он поселился в семинарском общежитии, а потом еще 4 года проучился там же в духовной академии. Таким образом он вернулся в свой город и предстал перед очами владыки 25-летним священником-красавцем! Владыка оставил его служить при себе в своей свите в огромном кафедральном храме. И всё в судьбе Кирилла было распрекрасно! Но тут вдруг умерла его мать – она перед этим долго болела раком. Горе молодого батюшки было безмерно! Он остался круглым сиротой, поскольку о существовании отца мать ему никогда не говорила, а он ее никогда об прошлом и не расспрашивал. Он и думать не хотел, что некий отец вообще когда-то был в его жизни. И вот вскоре после смерти мамы владыка вдруг благословил Кирилла окормлять прихожан в далекой деревне, где и церкви-то никакой никогда не было – так... приспособили в виде молельного дома столетнюю развалюху, которую 30 с лишним лет назад бросили хозяева и уехали жить в общежитии в город, работать на тамошнем автозаводе. Владыка объяснил свое довольно странное благословение так:  

– Никто из священников в этой деревне постоянно служить не хочет: она заброшенная, народу почти никого, прихожан тем более. Дохода с нее никакого. Но и оставлять народ без нашего окормления тоже нельзя. Вот и будете туда ездить по очереди со всеми остальными священниками моего притча, пока там не перемрут все ее обитатели. А это случится очень скоро – все там уже старики древние... Вот и съезди – пришла твоя очередь. Посмотри, как народ в глубинке живет... Это тебе будет полезно... Поучительно! Глубока тайна сея поселения и обитетелей его...  

И в ближайшее же воскресенье Кирилл на жигулях рано утром поехал в ту самую деревушку, которая называлась РаспОповка. Через полтора часа езды по нормальному асфальтированному шоссе Кирилл свернул на проселочную дорогу, и езда превратилась в ад! Была уже осень, после дожей дорогу размыло, так что жигули много раз увязали в жиже, нещадно буксовали, и Кириллу едва удавалось оттуда вылезти. После двух часов ковыляния по этому ужасу он, вконец измочаленный, наконец-то приехал в распроклятую Распоповку. И с первого же взгляда ему стало ясно, что название деревни в точности соответствовало ее виду – в смысле это была задница дьявола! Кромешный ужас! Развал всего и вся... Электричества здесь не было уже лет 20, и редкие сохранившиеся столбы торчали кое-как, словно гнилые остатки зубов во рту у дебильного урода. Из 12-ти бывших изб более менее сохранились лишь две. Да и они были только названием жилища. А на самом деле почти целиком сгнившими черными перекосившимися развалюхами, на которых крыши едва держались, как на вдрызг пьяном мужике растерзанная зимняя шапка из собаки – то есть набекрень, кое-как, вата наружу... Удивительно, как в этих избах можно было еще жить... В одном из таких домишек обитали две довольно чистенькие старушки, в другом же – вечно пьяный весь сморщенный грязный старик непонятного возраста с серо-черным лицом и почти беззубый. На нем сверху была древняя фуфайка с налипшей коростой из высохшего до состояния камня древнего навоза. Штаны были тоже зэковские, то есть те, которые еще в сталинских лагерях носили заключенные – на ватине и стеганые. На ногах у него были огромные кирзовые сапоги с отвалившимися подметками. И, чтобы подметки держались на своем месте, снаружи, тоже чисто по-зэковски, прикрученные проволокой.  

Кирилл вошел в избу, где жили старушки. Внутри было опрятно. На столе – чистая клеенка в нежный цветочек. Полы подметены. На окнах трогательные занавески. Одна из старушек лежала на кровати неможА, руки, как у покойницы, сложены на груди, другая возилась с цыплятами, которые копошились на полу в углу комнаты в огороженном досками маленьком загончике. Обе бабки испуганно посмотрели на нежданного пришельца! Было понятно, что в деревне уже много недель, а то и месяцев не появлялся никто, и они отвыкли от людей.  

– Я – священник. Отец Кирилл, – объяснил им гость. – приехал к вам по благословению владыки нашего. Вы будете исповедоваться и причащаться?  

– Так мы ж вас не ждали, не ведали... – запричитала та, что кормила цыплят. Ее звали Катериной. – Потому и не постились...  

Старушка, лежавшая на кровати, в ответ только замычала и едва повернула голову...  

– Это ничего, – успокоил их батюшка. – В особых случаях немощные и сильно страждущие от тяготы поста перед причастием освобождаются. А я вижу, что вы так страждете, что вам поститься и не надо – вы всё время живете как в дни самого строгого поста.  

– Это -да... это – да... – подтвердила его слова Катерина. – Так и живем... как монашки, постимся всё время... питаемся одними сухарями и кипятком без чая и сахара... закончился у нас даже чай и сахар. А лавка по такой грязюке к нам не проедет... Уже, почитай, как месяц, ее не было...  

Кирилл начал переодеваться в рясу и тем временем расспрашивал хозяйку:  

– А Богу-то вы здесь молитесь? Собираетесь? Часто?  

– А то как же! Без Бога нам туточки прожить никак нельзя!.. Ни дня. Только на него, батюшка, и вся надежда, на Бога-то нашего – что не согнемся с голода и будем похоронены по-человечески, когда помрем... Да вот только последней помирать-то ой как страшно! Кто ж меня тогда похоронит, если я помру самой последней? Никого ж вокруг не останется. Как подумаю об этом – ужас меня берет! Спать ночью не могу!..  

– А где ж ваш молельный дом?  

– А вон он, – кивнула она в окно, указывая на соседнюю развалюху. – Когда было нас в деревне еще шесть жильцов, старух, так мы часто в нем все вместе собирались: смотрели друг за другом – все ли еще живы, не заболели ли. Вот так порадуемся, что все пока целы, и потом псалмы хором пели. Хорошо нам там было! Ой, как божественно! А потом все наши шабёрки перемерли друг за другом буквально в один год, одни мы со Степановной и остались... Да еще сосед наш Димка, горький пьяница. Так мы туда молиться ходить и перестали – здесь, дома молимся, когда силы есть. А когда нет сил, то молчим, каждый про себя что-то шепчет... А Димка с нами там никогда и не был. Особняком ото всех всю жизнь обитает, нелюдимец какой-то – взгляд всегда злой! Крысючий! Того и гляди ударит! Боимся мы его! Очень!.. А! Вон он уже и сам сюда бежит – легок на помине. Увидал нового человека – обрадовался! Станет у вас на водку клянчить. Или кагора вашего церковного. Так вы, батюшка, не давайте ничего. Обломится ему, ироду!  

– Не беспокойтесь, не дам, конечно, – успокоил ее Кирилл.  

Тем временем Димка уже вбежал в чужую избу и, не снимая драной шапки, расположился в ней на стуле нога на ногу, словно был здесь всю жизнь полноправным хозяином.  

– Чего приперся, пьянчуга старый! – крикнула на него Катерина. – А ну вон отседова! Попрошайка!  

– Не про твою честь! – огрызнулся тот в ответ. – Выпить есть? – тут же буквально потребовал он от гостя.  

– Если исповедоваться и причащаться будешь, то так и быть, дам тебе кагора – ложку. Не больше, – отвечал ему священник.  

– Ложку?! – возмутился было хулиган. Но потом вдруг резко передумал и смиренно согласился, – А чё ж. Чё не причаститься-то? Ну и причащусь! Я – как и весь народ! Со всеми в обнимку.  

– А ты хоть крещеный? – поинтересовался Кирилл. – А то с богохульниками я никаких дел иметь не стану!  

– Кажись да... Мамка вроде говорила, что носила меня как-то в церковь – крестить. Тайно... чтобы, значит, соседи не видели. А то ведь слухи пошли бы... Ведь запрещено было – младенцев крестить-то. Власти крепко ругались! Наказывали даже!  

– Ну тогда готовься исповедаться, жди своей очереди.  

– Это пожалуйста, – согласился тот. – Я на все готов. Ждать могу сколько угодно, мне спешить некуда, я сам себе хозяин! – и он вольготно раскинулся на стуле, распахнув фуфайку, под которой ничего не было, одно голое грязное тело.  

– У! Ирод! – закричала на него Катерина. – Чего растелешился! Закройся разом! С батюшкой разговариваешь! Не с собутыльником.  

– А ну цыц! – приказал ей Димка. – Не приказывай, приказчица! Без тебя знаю. – Но так и не запахнулся.  

Катерина злобно плюнула в его сторону! А Кирилл накрыл голову лежавшей на кровати страдалицы епитрахилью и спросил:  

– Имеются ли у тебя грехи какие, дочь моя? – но в ответ та только что-то мычала и беспокойно водила глазами.  

– Глянь, еще что-то понимает, карга старая! – рассмеялся при виде этой картины Димка. – Радуется, что поп к ней из города приехал. Внимание ей, дуре, уделяет. А я-то уж думал, что она совсем уже мозги потеряла! Ан, нет, еще соображает.  

– Заткнись, ирод! Паразит! – опять закричала на него хозяйка. – А то вот по башке тебя! – замахнулась он на него поленом, груда которых лежала подле печи. Димка в ответ только показал ей неприличный жест и расхохотался, нисколько не смущаясь присутствием священника. – Алексеевна ее зовут, – пояснила она Кириллу. – Уж который день лежит, не встает, почти не ест. Слава богу, хоть сама до нужника доходит... А то ведь мне за ней горшок выносить – ой... не вынесу я этого! Лучше уж самОй первой помереть! Лишь бы не горшки из-под чужих людей...  

Кирилл исполнил обряд, поднес ко рту старушке крови и тела Христова на лжице, та их покорно проглотила.  

– Ну, теперь твоя очередь исповедаться, дочь моя, – обратился он к Катерине.  

– Выйди, сволочь! – закричала та на Димку. – При нем ни слова не скажу! – объяснила она свой гнев батюшке, – и Димка на этот раз мгновенно подчинился и степенно вышел за дверь, плотно затворив ее. А Катерина смиренно склонилась перед батюшкой и коротко сказала ему, – Не чувствую я, рОдный ты мой, за собой никаких особых грехов. Чиста я во всем. И в мыслях, и в делах. Богу молюсь... тружусь по мере сил... Вон, иногда на Димку матом покрикиваю – вот и все мои провинности перед Богом... Уж прости меня за такую мою правду, батюшка. Да и в чем и перед кем тут грешить-то? Ведь монашками тут живем... Как есть монашками! Хоть пострига и не принимали...  

– Да, – согласился с ней Кирилл. – Чиста ты, Катерина, перед Господом, аки агнец Божий! А если и есть у тебя грехи, какие ты за собой и не чувствуешь, так это и не грехи вовсе. И я тебе их прощаю. Живи тихим голубком так и впредь. – И прочитал над ней разрешительную молитву.  

– Спасибо, батюшка, – тихо ответствовала старушка и тоже причастилась из лжицы.  

– Ну, теперь зови сюда своего незваного гостя, велел ей поп. – Теперь его очередь.  

– А может, не надо, батюшка, – попросила она – Ведь он ни во что не верует. Но наплетет тебе с три короба – только чтобы тебя разжалобить. Чтобы ты налил ему стаканчик.  

– Не волнуйся, наши с ним проблемы мы решим миром, – обнадежил ее Кирилл.  

– Эй, тварюга! – крикнула Катерина. – Иди сюда!  

Димка робко вошел и на этот раз шапку держал уже в руках... И Катерина, и Ктрилл тут же почувствовали в его поведении резкое изменение...  

– Исповедовался ты хоть раз в жизни? – спросил его Кирилл.  

– Нет. Ни разу. – признался тот. – И в церкви никогда не был – только снаружи. Обходил ее стороной всегда. Чё мне там было делать?..  

– Ну тогда склони голову предо мной и отвечай на мои вопросы честно! – потребовал Кирилл и покрыл его епитрахилью. – А если соврешь в чем, то не мне, а – Богу! И он тебя за это накажет. Ну! Говори! Грешен?  

– Да! – неожиданно для самого же себя честно ответил Димка.  

– В чем именно?  

– Во всем!  

– Хм, во всем, говоришь. Хм. Если во всем, так, может, ты и лошадей, как цыган, воровал? А?  

– Лошадей – нет. А так-то чего другого – воровал. И много!  

– У кого?  

– Да у всех подряд. С детства!  

Катерина с напряженным вниманием слушала их беседу.  

– Зачем же ты воровал? – спросил батюшка.  

– Да так... Интересно было – споймают меня на этом или нет. Приключений хотелось! А в том вовсе и не я виноват – что я так сизмальства глупо был устроен.  

– А кто же виноват?  

– Да мамка моя. И сам Господь бог! – неожиданно резко и зло выпалил Димка и вырвался из-под епитрахили.  

– Ой, дурак! – громко вздохнула Катерина этим словам пьяницы. – Ну дурак!  

– Не вмешивайся в исповедь, дочь моя! – потребовал Кирилл. И Катерина сделала вид, что начала возиться в печке. Но на самом деле уши держала нацеленными на двух беседующих мужчин. А Кирилл опять накрыл его епитрахилью. – Не вырывайся и своим неразумным поведением не нарушай ход исповеди! Ну, так Бог, говоришь, виноват... Хм... – опять усмехнулся батюшка. – Ну и в чем же Бог наш всемилостивый так вдруг пред тобою провинился, сын мой?  

– Да во всем! Во всем! И не ухиыляйся ты. не ухмыляйся. Я правду говорю.  

– Спокойно! Спокойно – уговаривал его Кирилл. – А какую правду именно?  

– Всё началось с сАмого моего рождения. Неправильно всё началось. Не-пра-виль-но! – озлобленно и по слогам повторил он. – Не по-человечески.  

– А именно? – настаивал священник.  

– Я и сам свою мамку потом спрашивал, когда она еще жива была: почему у меня всё в жизни не как у всех – всё вкривь да вкось. И она мне призналась, что я даже родился неправильно...  

– Хм. Это как же – неправильно? – продолжал недоверчиво спрашивать священник.  

– Да так! Все нормальные дети вылезают из мамки головой вперед – так им легче. А я полез из мамки вперед задом! Потому и родился с трудом! И мамку, и себя измучил! Чуть до смерти ее тогда не довел. Вот с самого моего рождения вся моя жизнь и пошла наперекосяк – через зад!  

– Ну, дурак! – опять громко вскрикнула Катерина, услышав такие слова исповедовавшегося. – Ну дурак! – Но теперь на нее никто не обратил уже ни малейшего внимания!  

– И что же у тебя с того момента пошло неправильно?  

– Я ж говорил: всё! Ну вот всё! Вся моя жизнь – через зад! – неожиданно начал входить в азарт Димка.  

– А ты не кричи, а исповедуйся постепенно. С чувством, с толком, с расстановкой. Чтобы я смог вникнуть и решить: кто прав, кто виноват – ты или Бог. Ну! Говори же!  

– Бабка моя меня ненавидела! Ругала мамку постоянно, что она меня без мужа в подоле в дом ихний принесла. При мне ругала. Мамка на это только всегда плакала и жалела меня. По голове постоянно гладила... Только она одна в жизни меня и любила... Одна из всех... А бабка меня шпыняла всегда! И я ее в ответ тоже ненавидел! И мстил ей! Ой как мстил! Безжалостно! В кастрюлю с супом, который она варила, соль горстями сыпал, когда она отвернется. А она меня в ответ – и ремнем! И даже палкой! А когда я подрос, то даже стал подумывать: а не убить ли мне эту проклятую бабку!..  

Катерина, охнув, даже не села, а упала на табуретку и схватилась за сердце!  

– Да! Убить! – специально для нее громко повторил Димка. – И долго обдумывал – как ее грохнуть: вот, скажем, пойдет она вечером зимой, когда уже темно, в магазин, а я ее – хлоп сзади по башке кирпичом! Со всего размаху! И готово! Или еще лучше – пырнуть ее длинным ножом! В живот. В сердце. Чтобы уже наверняка! У меня даже уже и нож для этого был припасен! Да не довелось мне приговор привести в исполнение – повезло бабке. Паралик ее вовремя стукнул! Помучалась она без движения с пару недель да и подохла к чертям собачьим! Уж как я радовался ее смертушке! Как радовался! Чуть не плясал перед гробом – ночью, когда никто не видел. Когда все заснули и она одна в комнате лежала. Ну так это – что? Это грех мой был – что я ее не убил? – неожиданно спросил Димка батюшку. – Или не грех?  

– Что все-таки не убил – это не грех, – поддержал его Кирилл. – Долго ты терпел... мучился... Скорби матери своей как свои собственные претерпел... но – выдержал! Молодец! Нет! Это не грех. Это – заслуга твоя! По-христиански поступил. Правильно! А Бог вскоре сам во всем разобрался. По справедливости.  

– Ну и ну... – недоверчиво покачала головой Катерина.  

– Ну с той поры, с детства-то мово, всё и покатилось дальше... Как по накатанной... В школе учителя меня не любили... Да и то сказать, правильно делали, что не любили. Хулюганистый я был. Очень даже! Издевался над ними, училками-то гдупыми. Спросишь, батюшка, за что издевался? А я и сам тово не знаю. Теперь уже и самому, случается, быват стыдно, что так делал. А тогда, в детстве-то, ничё! Ни хрена было не стыдно! Гордился даже – что я такой! Что никто мне не указ! Перед девчонками куражился! Героем среди них ходил! Дурак!.. На гитаре научился играть. Так девки во дворах на меня сами оттого прыгали! Только успевай им подолы задирать! Уж сколько я их тогда перепортил, девок-то этих глупых – это же ужасть какой! Стыд и срам теперь! А тогда – ничё! Испортил новую девку и опять в героях хожу! Вот дескать какой я! Всё могу. И все про это рассказываю. А девки подо мной – как подстилки! Так сами и ложатся! Да! И ведь несколько штук от меня потом забеременели. И аборты потом делали. А одна даже родила. Я точно это знаю. Сам ее с пузом видел. И дружки мне мои рассказывали, что девка эта подружкам своим жаловалась, что от меня она родила. Сына. Но я этим сплетням не верил. Молодой был. Наглый! Да и девка та была, по правде-то сказать, – так себе... Дрянь дрянью! Страшненькая. Даже противная! Косы рыжие. А я рыжих терпеть не могу! Да и не мне одному она во дворе давала – мне так тогда думалось. Дружки часто хвастались, что они ее чпокали тоже. И не по одному разу... Потом этот ее мальчишка, сынок-то ёйный, по двору бегал. Уже бОльшеньким стал. Я часто его видел. Но за сына никогда не считал – на хрен мне от такой гулящей бабы еще сын какой-то! А может, он все0таки не мой!.. Кто их, этих баб, знает. Мало ли чего они своим подругам про меня наплетут! Верь им всем, падлам залетным! А потом я в тюрягу угодил... Надолго. За вооруженный разбой – прохожего я на улице грабанул. За просто так – деньги мне были нужны. Очень! Ему бы кошелек свой молча мне отдать. А он – наоборот. Начал верещать: спасите мол! Помогите! Ну, я его ножичком-то и тово! Чтобы притух немного. Но не насмерть. Нет. Так только – шкурку слегка попортил... и печень ему заодно задел. Ну меня за ножичек-то менты вскоре и сцапали. А уж как вернулся с зоны, так всё у меня покатилось хлеще старого. Всё через зад. На работу нигде не берут. Образования никакого нету. Как жить? Кем работать? Что делать? Не знаю... Ну и начал я опять воровать да на людей нападать. Так вот и стал рецидивистом. Четыре раза сидел. Ну, знамо дело, с годами поумнел малость. Семью создать захотелось. А как ее создашь-то? Ни одна ж баба на меня уже не смотрит. Я ж зэк. И все повадки у меня стали чисто зэковские. Матерюсь через каждое слово. Всех ненавижу! Бояться меня стали бабы-то эти. Да и денег у меня для жизни с бабами не было... Так что и с семьей получился пролёт полный. Опять всё через зад!.. Но однако ж нашел я все-таки себе новую бабу. Нашел! Куда там! Правда с ребенком. И уже большим – 11-летним. И поначалу все было вроде бы ничего, чин-чином, более-менее спокойно. А потом сынок то ёйный чуток подрос и меня возненавидел хуже смерти! И не знаю, за что. За просто так. Теща настроила его против меня, чё ли... Не знаю в общем. "Не отец ты мне! – кричит и истерики закатывает. – Ты – убийца! Зэк! " Ну я ту бабу вскорости и бросил. Чё ж всё это терпеть, от выродка-то ёйнава. Ну а потом мне все-таки опять свезло. Нашел я другую бабу опять. Но уже не городскую, а здешнюю, из соседней деревни. И опять жить стали. Но пил я. Всю жизнь пью. Ну, она меня вскорости и из дому и выставила. А куда мне было податься? Не в город же возвращаться. В деревне работу найти легче. А чем беднее село – тем с большей радостью там на работу берут. Им хоть какого забудылгу, лишь бы он по трезвянке болты крутить мог, хоть что-нибудь по колхозу полезного делать. Вот так я со временем и очутился здесь, в этой паскудной Распоповке. Жить есть где – занимай любую избу. Хоть все разом! И гуляй себе на просторе барином. Никакого надзору и закону. Сам себе во всем хозяин! Благодать! В соседней деревне кому-нить дров порублю – мне в оплату поллитра! А мне больше и не надо. Я этому очень рад! Так вот вся моя жизнь и прошла – через зад. Ты, чать, меня стариком считаешь, да? А мне ведь всего-то 46 годков... Да... А я уже весь беззубый... и грязный, как бомж... А я не бомж. Нет! У меня своя изба есть – вон она, – указал он куда-то в сторону. – Сходи, сам посмотри. Ну что, батюшка, снимаешь с меня все грехи мои? Вроде я своей непутевой жизнью все их давно уже искупил. А? Или нет? Нальешь мне стаканчик своего – крсненького? А то я уже изжогой замучился от самогона-то. Ну! Что?  

– Да... – задумался Кирилл. – Откровенна твоя исповедь... И тЯжка. Очень... Слушать тебя страшно!  

– Так ведь в первый раз в жизни исповедуюсь. И в последний. Потому что не верю я вам. попам! Не верю нисколечки. И всю церковь вашу – тьфу! И растереть! – и он действительно смачно плюнул на пол и растер.  

– За что ж ты церковь, невесту Христову, так ногой попираешь? Чем мы, священники, перед тобой провинились?  

– Потому что покойниками от вас смердит! Гнилью! Не ладаном, а трупами!  

– Как так?  

– А так! Вон – выйди, глянь на бывшую церковь нашу распоповскую. Вокруг нее огромное кладбище. И везде так. Что ни церковь – так обязательно в центре кладбища. Что за хрень такая?! Зачем вокруг вас всегда мертвецы, а? И видел я, как вы отпеваете. Как всю ночь над покойниками псалмы читаете. Да я в дом с покойником не войду! Ужас как их боюсь! А вас туда, к покойникам, первым делом зовут. Хотя вы не врачи и ничем уже мертвому человеку помочь не можете. И еще деньги за свои молитвы с людей дерете. И не малые! Дармоеды вы. Сволочи! Тьфу! – и он опять с ненавистью так плюнул, что почти что харкнул!  

– Мы, священники, как бы сопровождаем умершего на тот свет – до места суда Божьего. Читая над умершим молитвослов, мы как бы ведем его душу за собой и указУем ей путь ко Господу. А уж там, на Божьем суде, Бог сам распорядится, в рай человеку отправляться или за грехи его в ад. Мы сами ничего не решаем. Мы только посредники. И Бог благословил нас на то, чтобы нам еще при жизни человека указывать ему верный путь его. Снимать с него все грехи его перед причастием или не причащать нераскаявшегося грешника вовсе. Наказывать его епитимьей!  

– Нет! Вы – дармоеды! Любители ходить по покойникам. Кладбищенские слуги!  

– Нет! Ошибаешься, сын мой, – настаивал отец Кирилл.  

– Нет – да! – уже орал него него богохульник.  

– А я тебе в последний раз говорю: нет!  

– А я тебе в сотый раз повторю – да!!!  

– Ну и черт с тобой! – неожиданно вдруг выругался отец Кирилл. – В конце концов тут не церковь и даже не молельный дом. Простая изба. Так что и я буду вести себя по-простому. По-граждански. Не по церковному. Черт с тобой! – повторил он с нескрываемым гневом! – Я дал тебе возможность очиститься. Ты вроде начал раскаиваться... А потом опять за свое! Так и сдохнешь не раскаявшимся грешником. Дурак! На! – вынул он из объемного своего портфеля и выставил перед Димкой на стол поллитру кагора. – Пей. Всю. Дарю! И не поминай лихом! – С тем и уехал.  

На другой день утром его вызвал к себе владыка и велел подробно рассказать о вчерашней поездке в Распоповку. Кирилл поведал ему все без утайки.  

– Значит, мерзок тебе показался Димитрий этот? – спросил владыка Кирилла.  

– Да! До крайности!  

– Ты только не падай, – вдруг сказал владыка, – Присядь-ка лучше, чтобы не рухнуть с ног. Ну так вот... Слушай, что я тебе скажу... И не удивляйся. Ведь грешник этот и пьяница Димитрий и есть отец твой, которого ты никогда не знал... Да... Да. Да! – Кирилл с изумлением уставился на владыку. – Да! – опять повторил тот. – Родной отец! Об этом мне рассказала твоя мать, когда была уже присмерти... когда я ее соборовал и в последние ее минуты исповедовал... Вот тогда-то она мне всё про этого Димку и раскрыла... Любила она его! С самой юности своей любила... Сама понимала, что должна была ненавидеть! Да вот ведь как вышло – любила!.. Сердцу не прикажешь... И через знакомых все эти годы следила за его судьбой. Так и узнала, что осел он в этой самой Распоповке и однажды даже съездила туда – посмотреть на него. И он показался ей тоже крайне мерзким! Только тогда вся ее любовь к нему и прекратилась. В один миг! Только тогда... И тем не менее, несмотря на ненависть к нему, она меня просила, чтобы я после ее смерти познакомил тебя с твоим непутевым отцом. Что я и сделал... Ты уж прости меня, грешного, что так всё вышло... И, прошу, не обижайся. Я ведь всего-то выполнил последнюю волю твоей умиравшей матери. А последнее слово умирающего – это святое! Прости... Хорошо? И обещай мне, что в следующее воскресенье ты опять съездишь туда. Остынешь, придешь в себя и опять съездишь – посмотришь на вс1 другими глазами. Пусть это будет для тебя второй и последний раз. А там – как бог даст... То уже не в нашей с тобой воле... А теперь иди.  

Кирилл низко поклонился владыке, поцеловал ему руку и удалился.  

Он со страхом дожидался следующего воскресенья... Однако зарядили затяжные октябрьские дожди, которые продолжались много дней подряд, так что ни на другое, ни на следующее воскресенье Кирилл поехать в Распоповку из-за тамошней непролазной грязи даже не пытался. И поехал, когда уже серьезно на весь день подморозило. В ноябре.  

Приехал. И тут же узнал целый ворох тамошних новостей. Катеринина напарница по избе за это время уже скончалась. Ночью. Похоронили ее в тот же день. Неглубокую могилу за бутылку водки выкопал Димка. Он же из старых полугнилых досок сколотил нечто вроде гроба и вдвоем с Катериной на тележке довезли его до кладбища. Когда гроб опять же только вдвоем опускали в могилу, то уронили его – оба не смогли удержать в руках веревки... Гроб ухнулся о землю и чуть не развалился! Крышка дала широкие трещины, так что покойницу через них было видно. Хорошо, что лицо ей перед этим покрыли простыней. А то на него сыпалась бы земля... После похорон в доме Катерины устроили поминки для двоих. Димка выпил всю поллитру сразу и с перепою потерял сознание. Упал на пол и до полуночи лежал там. Но в полночь все-таки немного опомнился и уполз в свою хибару. Катерина удерживать его не стала – все-таки он для нее совершенно чужой человек и к тому же горький пьяница, окончательно опустившийся человек. Но до дома Димка так и не дополз – упал в грязь и пролежал там до утра. А ведь был уже ноябрь... Так что к утру Катерина обнаружила его в луже... И уже его самого она кое-как взвалила на коляску, на которой накануне они перевозили гроб, и доставила его в дом, где Димка проживал в полном одиночестве уже 15 лет. Растопила ему печь, попыталась напоить кипятком, чтобы отогреть изнутри. И Димка впрямь отошел от бившего его озноба. Но тем не менее все равно заболел – видимо, воспалением легких, потому что кашлял безжалостно! А потом лицо его вовсе перекосило и перестала действовать половина тела. Так что по нужде Димка уже не ходил, а кое-как доползал до крыльца и делал свои дела там.  

Когда Кирилл приехал в Распоповку, то застал уже едва дышащий дурно пахнущий полутруп... Тем не менее Кирилл перенес его в свои жигули и привез за много километров в районную больницу. Но там его отца принять отказались. Сказали, что больного с диагнозом инсульт принять не могут, т. к. человека с таким диагнозом к ним должна доставить только скорая помощь. А "чужих людей, с улицы" больница не принимает. Тогда Кирилл отвез отца через несколько кварталов в здание скорой помощи, там его осмотрели еще раз и уже на машине этой самой скорой помощи доставили опять в прежнюю больницу. И только тогда отца приняли. Но все эти чиновничьи издевательства над еще живым человеком не вызвали у Кирилла никакого возмущения – врачи ему сразу объяснили, что время безнадежно упущено, и человека с таким тяжелым инсультом можно спасти только если того доставят в стационар в первые три, максиму пять часов после наступления удара. А тут прошло несколько суток! Удивительно, что его отец прожил так долго!  

И отец действительно умер – на другой день. Так что не мучил уже никого и наконец-то отмучился сам... Кирилл гроб с телом отца привез в Распоповку и похоронил его на тамошнем кладбище – возле церкви, которую отец так ненавидел и еще совсем недавно так люто ругал! Могилу вырыли пьянчужки из соседней деревни, которые его отца много лет хорошо знали. Им Кирилл дал достаточно денег на водку и закуску, чтобы они помянули раба Божьего Димитрия и на 9-й, и на 40-й день, и даже на полгода.  

А свою знакомую старицу Катерину Кирилл жить в одиночестве в опустевшей Распоповке не оставил. С разрешения владыки он привез ее во владычий особняк, где она еще несколько лет прожила в сытости, тепле и холе.