«детектор хорошего детектива»

Люди, которые хорошо разбираются в детективах,  

точно бы сказали, что я – убийца,  

а вот дворецкий не виноват;  

на него просто пало первое подозрение.  

Он всего лишь срезал кусты роз в саду на заднем дворе.  

И даже в том случае, если вместе с розами он срезал  

пару любопытных голов, он все равно  

не настолько опасен, не так ужасающ,  

как я.  

Я разработал формулу.  

Я назвал её "детектор хорошего детектива":  

в конце истории антагонист в любом случае будет  

повержен, подвергнут остракизму,  

а также жестокому наказанию.  

Теперь следите, можно ли применить  

эту формулу к нашим реалиям или нет.  

Всё это время я орудовал словом  

так хлёстко и метко,  

что мне даже запретили использовать в своей речи слова,  

которые в случае их произнесения мной  

могут быть опасны для окружающих.  

Если я называю что-то, то это сбывается.  

Я называю самую суть вещей, из-за чего все мои страдания.  

Так, любые формы текста ко мне попадают  

с изрядной цензурой, и мне неоткуда почерпнуть многих слов.  

А слова, которые я уже почерпнул, я не способен произнести вслух,  

не зачитав их из подвернувшегося мне текста –  

странная особенность речи, спасшая  

жизни многим обитателям нашего города;  

а также то, что позволяло мне с ними уживаться –  

лёгкий баланс.  

Мне запрещены все известные человечеству  

наименования оружия, как холодного, так и огнестрельного.  

Также мне запрещены слова "обжишгающий" и "ледяной" –  

после череды ожогов и обморожений, приведших к ампутации ряда  

конечностей жителей города, их заменили  

демократичные "теплый" и "прохладный".  

Слово "острый" вынесенным в особо срочном порядке судебным постановлением  

заменено для меня на слово "притупленный".  

После того, как в округе на целый месяц  

погасли все фонари, и ветер стал завывать  

в клёнах настолько зловеще, что несколько жителей города сошли с ума,  

мне запретили использовать эпитет "кромешная"  

в сочетании со словом "ночь".  

Даже слово "люблю", однажды сорвавшееся с моих губ  

и случайно насквозь проткнувшее одну женщину,  

так что она, не имея ко мне никаких серьёзных намерений,  

скончалась от кровопотери в городской больнице,  

мне запретили.  

Вместо него мне оставили  

туманную формулировку: "Я испытываю  

к вам некоторую симпатию".  

Как вы поняли, жизнь моя стала просто невыносимой.  

Мне нельзя говорить "смерть", только "прекращение жизни".  

Мне нельзя "кровавый", "удушливый" и  

"болезнь", "алеющий", также "печаль",  

"влюбленный", "мрак", "долг",  

и, что уж совсем удивительно, даже слово "счастливый".  

Цензура повсюду – слова вырезают из  

предназначенных мне газет, так что я должен догадаться.  

что там имелась ввиду:  

"Сегодня вечером в нашем городе Анна Л.... своего драгоценного мужа"  

("убила" или "любила" – сложный моральный выбор,  

какой красивый вопрос! ),  

и даже из упаковок продуктов –  

молоко вытекает мимо моей чашки сквозь брешь,  

где раньше распологалось, предположительно, слово "канцерогенный".  

Все, чтобы я не прочёл лишнего и не произнёс это вслух.  

Но однажды в наш город пришёл технический прогресс, который,  

как это и заведено в истории,  

унёс множество жизней.  

А именно: к нам приехал иностранец – торговец оружием,  

и он привёз с собой инновацию –  

первую в нашем городе неоновую вывеску,  

а на ней – изящной каллиграфией фразу "Револьверы Доктора Смита",  

прямо напротив моего дома.  

Я вышел на балкон покурить, была ночь,  

и так у меня появилось слово.  

Это было слово "револьвер".  

Тогда я произнёс спокойно и раскатисто громко,  

как полагает мессии или убийце:  

– Револьвер. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Смерть. Смерть. Смерть.  

И за этим вслед, как заведено – первая кровь  

и крик.  

Помните, в начале я дал вам формулу хорошего детектива?  

Так вот, это плохой детектив. Чего вы ждете?  

Идите нахуй.