Прощание

Прощание  

Игорь Степанович открыл дверь в соседнюю комнату и сразу же увидел гроб. Он стоял прислонившись к стене, чуть скособочась. Новёхонький гроб, обитый чёрной материей, уже готовый. Казалось, и доски его слегка поскрипывали от желания поскорее почувствовать себя в деле.  

Ничего, ничего, потерпите до завтра, подумал Игорь Степанович, завтра – то уж точно всё кончится. И чего это я так волнуюсь? Никак не нахожу себе места. Надо же быть таким нервным!  

Он захотел зайти в комнату, но потом передумал. Там, на длинном дубовом столе лежала его сестра, умершая два дня назад и оттого выглядевшая как-то по особому таинственной.  

Вот так – сказал он сам себе, тихо закрывая дверь – завтра то уж точно всё закончится. Потерпи до завтра и тогда всё долой с плеч. Наконец-то, оно придёт, освобождение, но, боже, какое оно жалкое!  

Игорь Степанович болезненно поморщился, потом достал сигарету, но тут же затоптал её, отчаянно стуча ботинками по полу. Всё, всё – начал укорять он себя -- нужно дать себе волю, ничего уже не изменишь. Пусть лежит, пусть спокойно себе лежит. Я же не виноват, что не видел её десять лет. Да я и не любил её. Всё, что думаю, то и говорю, пожалуйста. Да, не любил, да и не хотел любить. Почему, вот, не знаю! Вот уж что для меня действительно загадка.  

Загадка, загадка – начал повторять он и вошёл в кухню. Пробрался сквозь нагромождения посуды, открыл холодильник.  

Пустота, дерьмо – шептал он, открывая банку с рисовой кашей. Каша вылезла наружу, мусолила пальцы ломтями говяжьего жира. Он ел с ножа, неприятно поскрёбывая во рту языком, крошки хлеба забивались в зубы, которые сразу начали саднить.  

Сейчас, во время поедания каши, он отчётливо видел себя со стороны. Неприятный грузный мужчина лет сорока, но скорее неопределённого возраста, красное лицо, седеющие волосы, лезущие во все стороны; живот, растущий вяло, не вперёд, а, пожалуй вниз. Всё стареющее, жирное, с возрастом становившееся всё более нелепым.  

Вот такой я неприятный тип – его живот блаженно заурчал – неприятный до мерзости, почти свинья. Такой уж я есть и ничего тут не изменишь. Так же буду подыхать – жирный и некрасивый. Но хоть это точно и определённо, хоть этого у меня не отнимешь.  

Нет – наконец понял он – всё дерьмо и я дерьмо – это удовлетворило его на первое время. Он сложил руки на груди и закрыл глаза, благо на кухне, как и во всей квартире было уже темно.  

-- Упокоимся – вдруг явственно услышал он голос. Голос шёл из-за пределов комнаты, хотя, конечно, он мог ошибаться.  

Он осторожно прошел через комнату и открыл дверь напротив в маленький девятиметровый довесок, где лежала сестра. Осторожно, обходя гроб, затворил дверь и сел на стул возле её ног.  

Она лежала прямая, как ровно струганная доска, в черном с отворотами костюме, в юбке, ниже колен, в белой блузке с ажурным воротничком и красной бабочкой.  

Игорь Степанович шевелился на стуле, проверяя, не поскрипывает ли он. Ему почему-то представилось, что, когда он умрет, его привезут на кладбище, там, обязательно, не будет вырыта могила. Её начнут рыть тут же, взрывая динамитом. Один раз заложат, потом второй, пока не будет достаточного углубления. В один из взрывов, его гроб, стоящий рядом, развалится, и он вывалится оттуда на глазах у очумелой толпы…  

-- Упокоимся – вдруг, опять услышал он.  

Ему захотелось вцепиться руками в её одежду и разорвать всю в клочья. Даже руки задрожали от нетерпения, и он бы точно это сделал, если бы не побоялся нарушить тишину, которая секунду назад воцарилась вокруг.  

Потерев руки, словно разминаясь, он начал расстёгивать её костюм. Костюм был новый, почти не ношеный, и пуговицы с трудом поддавались. Покончив с ним, он так же расстегнул её блузку…  

Ошибки быть не могло. Это было видно даже при лунном свете. От шеи, через всю грудь шёл нескончаемый фронтальный разрез, наспех сшитый грубыми чёрными нитками…  

Игорь Степанович наклонился над сестрой и обнял её за шею…  

-- Я, всё же любил тебя—подумал он…  

И тогда, тонкие холодные руки обняли и прижали его к себе…