Радиоактивное прощение

Радиоактивное прощение  

Открытый огонь, находящийся в бочке, освещал голые стены многоквартирного дома. В комнате находилось с десяток людей, а на этаже около сорока, в разных куртках, все с рюкзаками, оружием и почти все носили на своей одежде какую-то символику. У кого-то знак радиации, у кого-то зелёный волк, а у кого-то вообще не было нашивок. Чернобыль спал мертвым сном. Иногда, нарушая мертвую тишину, грохотали выстрелы и проносился между домами вой мутантов. В произвольном баре проносился гул весёлых голосов и веяло отдыхом после тяжелого и напряжённого дня.  

И тут в кругу мародёров и убийц слышится фраза: «А кто как попал в зону? ». Всё почти ответы банальны были: кто-то сюда пришёл из-за денег и приключений, кто-то за свободой и анархией на территории. И тут задают этот вопрос старику за дальним «столиком», хотя столом это было трудно назвать, простая деревянная бобина. А за ним сидел седой старик, в темно-зелёной куртке, которая была точно не только что купленной, джинсы и берцы. Особо мощного оружия у него не было, буквально пистолет и перочинный ножик.  

В ответ на вопрос старик сказал: «Дайте мне выпить-я и расскажу вам». Большая часть парней отсеялось, но новичкам было интересно слушать истории матёрых и бывалых жильцов такого небезопасного места. Три зелёных парня, которым было около 25 лет и, которые потратили больше денег, чтобы попасть сюда, скинулись на пузырь водки и подсели за бобину к старику. Стопки были полны уже не раз, батон и колбаса появились на бобине позже. Старик закурил, только что слепленную буквально из говна и бумаги, сигарету, которая делал свой вклад в огромный столп дыма, находившийся на этаже, и начал рассказывать.  

«Я тут с самого начала, можно сказать коренной житель Чернобыля. Только вы не спешите уходить, я вам расскажу, как я до мародёрства докатился. У меня была тут своя хижина, буквально через пару улиц и ты уже в моём доме. Была семья, было своё хозяйство, хорошая и спокойная жизнь… Вот только я этого не ценил. Я же по своей сути алкоголик и тиран, тиран своей семьи. »  

На глазах старика наливались слёзы, которые он пытался сдержать, вот только не получалось у него и большие солёные капли начали катиться по щекам старика, к его бороде. Старик запил горькие слёзы водкой и продолжил: «Я уходил с утра, напивался и только ночью я приходил в свой дом, бил жену и детей, падал на кровать и засыпал спокойным сном. Вот вы спросите: «Если уж ты такая сволочь, почему же твоя жена не ушла от тебя? ». А я тебе отвечу: «Я сам не знаю, наверное, мою жену можно назвать дурой или у них не было возможности, потому что денег у неё не было из-за меня».  

Гитара где-то в глубине этажа была слышна, что добавляла антуража к рассказу деда.  

«Я их потерял и уже не найду, я для них чужой, хотя… Никогда я не был для них родным. В день аварии я был с собутыльником. Пили, играли в карты, веселись и тут с улиц послышались крики и какая-то суматоха. Мы вышли на улицу, по дорогам, как угорелые уже уезжали последние жёлтые автобусы, легковые машины и только в сторону энергоблока ехала военная техника. Мой товарищ был пугливым сучёнком. Как только увидел дым со стороны АЭС и военных, тут же убежал на встречу автобусам. Ну я что? Почесав затылок, забрал пузырь недопитой водки и ушёл к себе в избу. Дом был абсолютно пустым: ни вещей, ни одежды, ни жены с детьми. На первое время было мне как-то насрать на это и даже как-то весело, вот когда водка кончилась и мозг поправился от спирта, тогда я и понял, что я потерял всех родных мне людей и как я был не справедлив к ним. Последние дни я топил своё горе в спирте, только уже и спирт мне не помогает. »  

Новички выслушали старика, посочувствовали, но в их глазах и голосе старик видел и слышал их равнодушие к его горю. Наверное, он это заслуживает. Водка и рассказ деда были окончены, и парни потеряли интерес. Собрав свои вещи, они ушли куда-то в глубь дома. Старик, лишь ухмыльнувшись, стёр с глаз горькие слёзы и вышел из дома. Прикуренная самокрутка была уже в зубах старика и его тяжёлые ноги шли туда, откуда всё началось. Ближе к избе треск счётчика всё нарастал. Дедушка зашёл уже в разграбленную хижину, сел на кресло и закрыл глаза. Из-под его век текли слёзы и лишь счетчик отвечал на его горе измотанным треском.