Эльвира (Делай кусь!)

Нежная розовая шея подошедшей дамочки будила дьявольский аппетит, и Эльвире стоило больших усилий удержать свой инстинкт под контролем. А дамочка, словно завлекая вампиршу, жеманно откинула назад длинные, кофейного цвета волосы, взяла с подноса бокал ледяного шампанского и жадными глотками осушила до дна. Ей было жарко после танцев.  

Корпоратив плескался осоловелыми пьяными телами, давил высокие готические своды зала ритмичным битом транса. Звук огромных динамиков качал волнами тяжёлые, многоярусные люстры под украшенным лепниной потолком, и в этом агрессивном ритме, над мелькающими головами гостей, колыхался смрад из дикой смеси горьких запахов табачного дыма, вина, дешёвого парфюма, пота и ещё чего-то нечистого, отталкивающе скверного. Мир Эльвиры рушился… А дамочка всё веселилась в компании подруг, таких же пустоголовых офисных сплетниц с невыразительно однотипными лицами. Лет за тридцать, с возбуждённым, полнокровным лицом. Она плясала с очередным бокалом шампанского в руке, одетая в элегантное бордовое платье с длинной, пышной юбкой, и в такт танцу качались вычурные гранатовые серьги в её ушах.  

Вампирша не сводила с дамочки глаз, застыв на краю тацпола, с подносом хрустальных фужеров. Теперь особняк, перешедший в собственность её мачехи, больше не был домом Эльвиры, и потому у неё осталась лишь одна цель – забрать семейную реликвию и уйти отсюда навсегда.  

Как бы достать эту дуру? Подкрепиться перед отъездом было бы очень неплохо!  

Пристроив поднос на краю огромного стола с варварски порушенной сервировкой, Эльвира медленно поднялась по крутой, застланной старинной ковровой дорожкой, лестнице на второй этаж. Безупречно чистую дорожку, когда-то привезённую её дедом из Персии, гости уже основательно затоптали, кое-где оставив непросохшие следы разлитого спиртного, прилипшие жухлые листья. Музыка доносилась сюда приглушённо, однако вибрация на лестнице была до судорог ощутимой. Мерзко... Почему мачеха так поступила? Сдавать их прекрасный, старинный замок-особняк под корпоративные вечеринки – кощунство. Впрочем, этого она вероятно и добивалась, чтобы поглумиться над памятью её мамы.  

Вот она, её комната.  На столике, в глиняной вазе, робко благоухали розы и, несмотря на плотно закрытые фрамуги окон, тут значительно легче дышалось, чем там, в гостином зале, превращённом в преисподнюю толпой незваных чудовищ. Эльвира достала из тайной ниши за шкафом серебряную шкатулку со средневековым восточным орнаментом. То, что лежало внутри шкатулки поражало взгляд своим мистическим, внеземным блеском – чудесный золотой кулон в виде нераскрывшегося цветка на длинной, изящной цепочке арабского плетения. Когда-то его носила мама Эльвиры, вампирша, актриса театра, а до неё, бабушка, тоже вампирша, и конечно прабабка, пламенная революционерка.  

   Кулон шёл сквозь века вместе с родом Эльвиры и передавался по женской линии. Этот золотой цветок всё, что у неё теперь осталось. Сначала она не хотела надевать его, но форма цветка и энергетика вещи, так манили, притягивали, соблазняли, что казалось, древняя вещица, сама жаждет оказаться у неё на шее.  

Она вышла из комнаты совсем другой вампиршей. С каждым шагом вниз по лестнице обретая спокойную, уверенную силу своих близких и далёких предков.  

Однако и аппетит разгорался болезненным пламенем, ныл пустотой живота, всё нестерпимее и нестерпимее. Тело явственно требовало сладкой человечьей крови и тут, как нельзя кстати, слегка пошатываясь во хмельке, пред Эльвирой возникла, та самая дамочка в элегантном бордовом платье, с кофейного цвета длинными волосами.  

– Девушка! А проводите меня в туалет. – с оттенком пьяной повелительности в голосе, обратилась она к Эльвире. – Мне надо привести себя в порядок!  

– Конечно! – не веря в свою удачу, с искренней радостью заулыбалась вампирша. (Может быть такое везение это влияние медальона? ) – Правда, туалет, у нас там, внизу.  

Поддерживая пошатывающуюся пищу за плечи, Эльвира повела её вдоль стены, мимо танцпола, к спуску в подвал, но неожиданно из толпы танцующих гостей, вынырнул какой-то хлыщ, одетый в кургузую, тёмно-серого цвета, тройку.  

– Любовь, куда это вы? – крикнул он дамочке. – Давайте к нам!  

Дамочка, словно проснувшись, с восклицанием подалась в направлении хлыща всем телом, сбросив руку Эльвиры с плеч и словно позабыв о конечной цели их маршрута.  

«Этот гад всё испортит! Откуда он взялся? У меня всё внутри сводит от голода, а он…» – вихрем яростных молний пронеслось в голове у вампирши, наблюдавшей, как желанная добыча продолжает плавное движение в сторону серокостюмного хлыща. Неожиданно дамочка резко остановилась, цокнув высокими каблуками лакированных туфель и по лошадиному тряхнув гривой кофейных волос.  

– Подождите Лео… Мне нужно в уборную…  

– Так туалет в другой стороне… Не напрягайте девушку, я провожу вас Люба. – напористо не унимался тот.  

– Благодарю вас. Меня проводят. – обернувшись вполоборота, надменно бросила дамочка и исчезла с хлыщом за телами танцующих.  

Эльвира разочарованно вздохнула, воздев глаза к потолку. Ей хотелось плакать...  

Леонид зажал жертве рот, хотя она всё-таки успела тонко и противно взвизгнуть, когда в зеркало уборной увидела возникшую за спиной фигуру в серой тройке, с острыми, оскаленными клыками. Сейчас в зеркале отражались её выпученные в парализующем ужасе водянисто-голубые глаза, дуги подкрашенных, тёмных бровей, вздёрнутых на лоб, словно в возмущённом изумлении. От дамочки разило приторными фруктовыми духами и дешёвым шампанским. Задев гладко выбритой щекой массивную серьгу с крупным гранатовым камнем, вампир коротко лизнул тёплую, бархатистую кожу на её шее, где пульсировала током крови едва заметная вена. И тут же с хрустом впился, присосался, клыками пронзив стенки сосуда. Дамочка сильно дёрнулась в его смертельных объятиях, издав громкий, болезненный стон. Сердце её надрывно и суетливо трепетало в груди. Теперь невольной и последней функцией этого органа жертвы стала любезная подача крови прямиком к месту укуса вампира.  

Побагровев до корней белокурых волос, Лео стремительно наливался вожделенным элексиром. Вампир пребывал в эйфории, сила и энергия с каждым алчным глотком наполняли его – хотелось плясать, петь, кричать.   А дамочка всё больше увядала в его цепких руках, первоначальный ужас и боль уходили вместе с покидающей её тело жизнью. Во всех частях организма активно начинались и каждое мгновенье всё более ширились уже необратимые, мертвящие плоть жертвы процессы, вызванные стремительно возрастающей потерей крови. Но в тоже время, откуда-то из области бёдер, лёгким потоком чего-то тёплого, стало подниматься, неизведанное ею прежде, последнее удовольствие...  

   Вдоволь насытившись, Лео отстранился от окровавленной шеи дамочки, пристроив её конвульсивно подёргивающееся тело на унитазе. Из раны ещё стекала затухающими толчками вялая струя крови, текла за шиворот бордового платья, оставляя на груди неопрятное бурое пятно. Однако, чем дольше, тем медленнее это происходило, и вскоре струя иссякла.  

   Он извёк из внутреннего кармана пиджака белоснежный платок, чистоплотно вытер тонкие губы. Затем умыл распалённое лицо холодной водой и выйдя из туалета, тихонько прикрыл за собой дверь. В тёмном коридоре, по дороге в гремящий музыкой зал, Леонид неожиданно столкнулся с Эльвирой…  

***  

В тесном казённом кабинете, за обшарпанным столом, друг против друга сидели мужчина и женщина – следователь прокуратуры и мачеха Эльвиры. По ту сторону зарешёченного окна равнодушно застыл серый клочок октябрьского неба.  

– Да… девушка явно больна. – сказал следователь, листая бумаги с выпиской из истории болезни, предоставленные психиатрической клиникой, где давно состояла на учёте Эльвира.  

– Я же вам говорила. У неё шизофрения с детства. Её мать, земля ей пухом, была актриса и тоже, похоже «ни того», всё вампирами бредила, вот ребёнку и достался недуг в наследство. Антон и замок этот для неё отстроил, ещё тогда, в 90-е... Так влюблён в эту актрису был. Эльвирку в стационар, под надзор врачей надо, а он ведь всю жизнь против этого упирался. Говорил: «Дома ей лучше». Я знала, что так кончится.  

– М-да… – следователь поднял мрачный взгляд от бумаг на резко замолчавшую мачеху и заговорил скорее для себя, нежели для неё. – Закрывать будем дело… Обстоятельства смерти гражданки Шамкиной можно считать установленными. Есть показания свидетелей, как гражданка Орлова вела Шамкину в направлении туалетной комнаты. Гражданка Шамкина находилась в состоянии алкогольного опьянения… Так… – он звонко постучал концом шариковой ручки по столешнице. – Вот и Леонид Савчук, коллега потерпевшей, присутствовавший на этом прелестном корпоративе, прояснил нам многое. Ну и конечно, не отмахнёшься от фактов обильного присутствия следов крови Шамкиной на руках, одежде и даже лице вашей падчерицы. Кроме того при осмотре места происшествия обнаружены вставные челюсти в виде вампирских клыков, которыми она и совершила смертельный укус…  

***  

Марк замер у лучащегося стылым осенним солнцем панорамного окна и упёршись лбом в стекло, отрешённо разглядывал песочные прямоугольники старых домов внизу. Дома, с высоты тридцатого этажа бизнес-центра, выглядели пятиэтажными поездами, растянувшимися вдоль парализованной автомобильным затором Беговой улицы. Белоснежная рябь высотных облаков застыла над ней в густо синем, уже по-зимнему далёком, небе. Сюда, в кабинет Марка, не проникало из солнечного застеколья ни звука, ни гудка, ни дуновения.  

Смерть любовницы на корпоративе основательно выбила его из привычной жизненной колеи. Там, справа за спиной, уже пять дней пустовало её место второй ассистентки и ни кто не потрудился убрать с него личные вещи покойной. Да и кому это было нужно? На тумбе рядом с принтером напрягающе лез в глаза её питомец – большой, пушисто-колючий кактус, недавно начавший цвести крупными розовыми цветами.  

Напротив болезненно омертвелого стола Шамкиной, как ни в чём не бывало, работал его первый ассистент Виктор Викторович Саркисов. Это был головастый, в высшей степени компетентный в сфере консалтинга мужик. Про таких руководители обычно говорят с улыбкой – "зам всё сам".  

Однако сейчас он раздражал Марка самим фактом своего существования, этим нагловато бойким, беглым постукиванием толстых пальцев по клавиатуре – Марку навязчиво казалось, что стучит Саркисов не по кнопкам, а по его обнажённым, размотанным за эти дни, нервам. И он уже было собрался покинуть залитый золотисто-жёлтыми лучами кабинет, где его чёрная, резко очерченная тень, неловко и униженно лежала на полу пред столом деловитого ассистента... Но Виктор Викторович, не поднимая мясистого лица от монитора, заявил:      

– В Ярославль нужно послать человека для консультаций в компанию "Пальмира". Дело серьёзное и денежное.    

– Ну и кого я пошлю? – кисло поинтересовался Марк. – Тебя отправить не смогу. Без тебя сейчас не вырулю... Идеи есть?      

– Идеи есть! – ответил Саркисов. – И надо бы подумать, кто будет работать там...      

Подбородком он указал в сторону пустующего стола Шамкиной.      

 – Так кто поедет в "Пальмиру"? – резко перебил его Марк. Обсуждать кандидатуру второго ассистента ему было сейчас противно.  

   Он спустился в ресторан на первом этаже бизнес-центра, решив отобедать в полном одиночестве и хоть немного привести в порядок мысли. В глазах пёстрым пятном стоял усыпанный цветами траурный портрет Шамкиной на их этаже, прямо у входа в офис. Её блудливые, густо подведённые тушью глаза, которые он мог видеть ежедневно, и которые не увидит теперь больше никогда.      

   Консалтинговая контора гудела как развороченный петардой улей. Убийство сотрудницы на корпоративе, сумасшедшая официантка-вампир, заколдованный замок. Слухи множились, бродили, обретали самые невероятные формы. Местный айти инженер сегодня весь день напевал арию "Смерть на балу" из зонг-оперы TODD...      

 "Какая дикая нелепица... " – размышлял Марк, механически листая меню. На фирме творилось чёрте что, но самое противное – Марк на злосчастном корпоративе не был. Может быть если бы он поехал, Шамкина была бы жива? Но в тот день он встречался с сынишкой.      

   В тихом безлюдном зале, оформленном в тёмных, древесных тонах, Марк сидел в углу, за столиком где они с Любкой обычно вместе обедали, а частенько и ужинали.   И снова пустое место напротив неприятно покоробило его. А ведь всего пару недель назад, здесь же...      

   Они вышли в холодную октябрьскую ночь. Ветер тут же обдал влажной свежестью, облизнул их лица, раскрасневшиеся от тесной духоты ресторанного зала. Марк прикурил, глядя на длинное ожерелье фонарей тянущееся вдоль тротуара и исчезающее где-то в зыбком туманце, у далёкого силуэта эстакады ТТК.  

– Та девица безобразно сверлила нас глазами. Мне кажется это как-то неприлично? – ревниво проворчала Любка.  

   Зябко поёжившись, она подняла ворот пальто, блеснув бриллиантом кольца, мерцавшем поверх чёрной лайковой перчатки.      

 – Просто завидовала твоему аппетиту! – отшутился Марк.      

   Разгорячённый обильной едой и алкоголем, он напротив, небрежно распахнул куртку. Вдыхая полной грудью знобкий ночной сквозняк, Марк с властным наслаждением собственника медленно провёл ладонью по её спине. Приобнял Любку за талию. Заканчивался очередной банально-ресторанный выходной день и надвигалась финальная часть его игры в чувства с истеричной, капризной, но до судорог желанной пассией.    

– Где же наш извозчик?      

   С плещущим шумом колёс по лужам, к тротуару плавно подкатил длинный, канареечно-жёлтый автомобиль такси...      

   Растянувшись на огромной кровати, распаренная, вся светло-розовая, после ласковых струй тёплого душа, Любка похотливо улыбалась алыми, только что подкрашенными губами и истомлённо смотрела на Марка. Её маленькое, упитанное тело, волнительно благоухало чистотой холёной кожи.      

   Как обычно, он начал своё путешествие с продолжительного поцелуя в Любкин влажный рот, с вожделением размазывая языком помаду. Затем серией мелких поцелуев перекинулся сначала на мягкий подбородок, а с него на слабую, податливо-беззащитную шею. Осыпал ласковыми касаниями губ её ключицу, плечо, разминая крепкими руками небольшие, твердеющие под его натиском, груди. Постепенно спустился к пухленькому животику, где особым предметом его любовного внимания был затаившийся в жировом холмике пупочек. Марк подарил щедрый поцелуй и этой частичке её тела. Любка начала явственно млеть от такого обхождения, отвечая взаимными, плавными телодвижениями. Дыхание её участилось, а Марк всё активнее продолжал творить свою любовную магию, выражаемую в грубоватых объятиях, агрессивных покусываниях горячей плоти Любкиных грудей, их сосков с большими тёмными ореолами.  

   Наконец резко перевернув пахабно застонавшую в его руках любовницу на бок, он без труда вошёл в её влажное, тёплое нутро. Прижавшись животом к её спине, Марк слегка придушил Любку согнутой в локте левой рукой, а ладонью правой сжал ей грудь – там, под нежной парнОй мякотью, чувствовалась очумелая пульсация Любкиного сердца.      

  Началась финишная прямая с постепенно нарастающим темпом ритмичных телодвижений, Любкиными ахающими выдохами при каждом его погружении, и вскоре, когда её пульс под ладонью Марка стал совсем уж бешено скакать и биться, Шамкина испустила протяжный растерянно-освобождённый стон и тут же обессилено обмякла. Огненный торнадо оргазма прокатился по сплетённым телам любовников от пяток до макушек и с приятным звоном в мышцах, они откинулись на постели.  

   За окном лил дождь. В мире по ту сторону стекла, резкие порывы ветра бросали в ночь листву, сорванную со старых яблонь в саду, с тугим шумом наваливались на окна дома. Холодно, звонко гремела дождевая вода в водосточной трубе. А в комнате от конвекторов подымалось к потолку сухое тепло, смолисто пахло деревом, и торшер интимно бросал полутени предметов на обшитые морёным дубом стены.      

   – Вина! Оуу.... я так хочу вина! – кокетливо подала хмельной голос Шамкина и голенькая, по-турецки присела на постели. Подставила налитые, покрасневшие от ласк груди под приглушённый свет торшера, успокаивая дыхание и потирая своё нежное, вспотевшее брюшко с жировой складочкой возле пупка – там красовался синяк засоса. Длинные, кофейного цвета волосы струились по плечам, слегка прикрывая соски.      

 – Ну вот зачем ты это сделал? Засосик...  

В её прозрачо-голубых глазах плескался сальный коктейль из животной похоти и сухого белого вина.  

  – Захотелось! – с ехидством воскликнул Марк, разливая ледяное Шардоне по бокалам. – Как там твой муж? Опять на вахте?      

– Блин, Маркуша... Умеешь ты испортить атмосферу. Ну к чему ты вспомнил об этом сейчас? Олень оленит на вахте за Полярным Кругом, кайфуя от своего оленизма, дочь на спортивных сборах. Кстати, Олень недавно прислал свою зарплату и я вчера купила себе новую шубу! Скоро выпадет снежок и сам увидишь! Просто класс! Приталенная, огромный норковый ворот… Я буду у тебя просто королевой! – она с удовольствием осушила бокал вина. – Впрочем! Давай, давай, разминка окончена, хватит филонить, пора переходить к нашей любимой следующей части!      

  Шамкина достала из под кровати полиэтиленовый пакет и широкий кожаный ремень. – Только поласковее! У меня очень нежная кожа! Особенно на шее! И руки мне так сильно не затягивай, как в прошлый раз!  

   Марк проснулся среди ночи от навязчивого желания выкурить сигарету. Рядом беспробудным бревном посапывала любовница, лёжа на спине и укрывшись шерстяным одеялом по подбородок; длинные кофейные волосы собраны в шарообразный пучок на макушке. В темноте комнаты можно было различить её недовольно сморщенное во сне лицо – сведённые к переносице строгие бровки, напряжённо поджатые губы. Видимо под влиянием излишне плотного ужина, избытка алкоголя и безумного секса, с так любимой Шамкиной практикой асфиксиофилии, ей снилось что-то тяжёлое и неприятное.    

"Утром будет ныть, как трещит у неё голова от выпитого вчера вечером. " – с раздражением подумал Марк натягивая штаны. – "Как будто кто-то заставлял её пить. Ну да, и ещё обязательно злобно намекнёт, что я опять натёр ей шею ремнём... Плохие игры дурочка. Здоровье у тебя уже не то, что в двадцать пять. Уж далеко за тридцать, можно случайно и доиграться, а отвечать придется, конечно, мне... "      

  Накинув тяжёлую куртку охотничьего костюма, он вышел на крыльцо. Выпал в ночь, насыщенную прелым ароматом яблоневой коры и горьким, аптечным запахом опавшей листвы сада. Ветра не было, ливень давно прошёл, в серебристом свете луны влажно лоснилась металлом крыша соседского коттеджа. Всё было свинцово-серо, мёртво, тихо, и только вспыхнувший на несколько мгновений огонёк зажигалки, разогнал живым светом вязкость полумглы. Марк размеренно курил и с тоской вспоминал свой сегодняшний сон, понимая, что уже не сможет вернуть его назад. А очень этого хотелось... Сегодня ему снилась Катя, его бывшая жена, его первая и единственная любовь. Они давно расстались, но почему от подобных снов оставалась такая приятная, серебристо-лунная тоска на душе? Что делает Катя сейчас? Спит со своим новым мужем? Это очевидно. А Андрюшка? Сын. Его сын. Растёт, учится, взрослеет... без него.      

   Сигаретный дым слоистой поволокой уплывал к луне, растекаясь в простудном воздухе самого мёртвого часа ночи. Незримым паром дыхания уносился к млечному пути, откуда взирали на Марка колючие и далёкие октябрьские звёзды, какие-то чужие, совсем не похожие на мерцающие серебрянные искры летних созвездий.  

   Когда он уходил из семьи, был день его рождения. И Катя с сыном украсили квартиру, накрыли стол и надули шарики с трогательной надписью "Мы любим нашего папу! ", а он просто собрал сумку и уехал к Любке, а потом в какой-то кабак с шумной компанией её друзей. Как это было отвратительно! Какой же эгоистичной дрянью он был. Хотя почему был..? Нет в этой истории не было праведников – так или иначе виноваты были все, но почему-то именно в его руки жизнь вложила молот, которым он должен был крушить вазы своей и чужой любви. И самое противное, так было всегда...      

   Марку стало до жути холодно. И было в этом холоде тоскливое ожидание падения и конца, предчувствие неотвратимой, как деревянная крышка гроба, расплаты. Пока ещё далёкой, но тягостно неизбежной. А может всё это только казалось, сквозь унылую призму продутой влажным ветром осенней ночи? "Ночь всё усложняет... " – вспомнил он, когда-то читаную фразу из романа Ремарка.      

  Савчук сложил вещи Шамкиной в картонную коробку, освобождая своё новое рабочее место от этого, ставшего теперь ненужным, хлама. Всех этих наполовину опустошённых пузырьков с духами, разнокалиберных тюбиков с губными помадами, нескольких миниатюрных пудренниц, ещё какого-то парфюмерного барахла неведомого ему назначения. Чашку, чайную ложку, канцелярию, початую коробку шоколадных конфет "Mozart" он незаметно и с тайным удовольствием выбросил в мусорный контейнер позади бизнес-центра. Остался лишь кактус. От него исходило что-то, что до трясучки бесило Леонида, однако он не мог понять, что конкретно. Похоже, он ненавидел это растение так же безотчётно, как Ленин ненавидел герань, подсознательно символизирующую для вождя мирового пролетариата сытое мещанство. Савчук подумал, что неплохо бы отправить кактус в мусорный контейнер следом за конфетами, но тут же с сожалением отказался от этой затеи – Марк Андреевич не оценит подобного жеста если узнает. Наверняка это для него "память", сопли, слёзки и прочие эмоции... Леонид аккуратно поставил картонную коробку и кактус рядом со столом директора.      

   "Надо же как получилось. Всё таки Шамкина оказалась не только вкусной, но и очень полезной. Хорошо, что я осушил именно её – иначе сколько бы ещё ждал повышения в этой конторке? Викторыч молодец замолвил словечко. Да ещё и командировка на десерт прилипла. Ярославль конечно не Нью-Йорк, а всё таки любопытное путешествие, новые эмоции и... возможно свежая кровушка. Ну не всё же мне крысами и свадебными голубями с «Садовода» питаться? " – Савчук вальяжно разместил в кресле своё мосластое тело с искренней благодарностью глядя на Саркисова, беседовавшего по телефону у панорамного окна. За окном, над Беговой улицей, уже начинали устало густеть ранние сумерки, потихоньку зажигающие зеленоватым люминисцентным светом, окна офисов соседнего небоскрёба.    

Продолжение тут:  

https://yapishu. net/book/316551