После дождя

Весь день шёл сильный дождь, хлестал по крышам, стенам, стёклам домов, сёк ветки деревьев, забрызгивал улицы и площади. Серая мутная вода плескаясь, стекала ручьями из водосточных труб, бурлила и текла дальше. Сильный ветер разметал по небу обрывки туч, срывал и нёс по воздуху замызганные и грязные листья, цветы и траву.  

К вечеру дождь начал утихать. Небо казалось выше, тёмные тучи, распластанные на нём, дальше.  

Наконец, он совсем перестал. Остались только лужи и грязь, тусклый промозглый воздух, мокрые пятна на стенах домов – въевшаяся в них, сочащаяся и стекающая вниз влага.  

Сгущалась чернота. Фонари отбрасывали на аллеи и тротуары невесомые бледные жёлтые, синие, серые конусы. Зажигался свет в окнах.  

В полночь тишину подъезда разорвали крики, визги, громыханье подошв и стук каблуков. Мечущиеся огоньки зажигалок и сигарет, неистово корчащиеся тела вынесло на площадку второго этажа.  

Начали колотить в дверь. За дверью не отвечали. Снова заколотили, и снова за дверью не ответили. Тогда бурно выплеснулось недовольство и возмущение:  

– Где Слон? А?  

– Где этот сучий потрох?  

– Обломались!?  

– Вот, тварь!  

Чёрный силуэт отделился от клокочущей массы, встал поодаль – ниже на пол этажа – и поглядывал на остальных.  

Сверху в окно льётся лунный свет – падает на бетон крестообразная тень.  

Осаждающие начали яростно пинать дверь, затем с разбега бросаться на неё. Встретив шесть громовых ударов, она не выдержала – скрипнула в петлях и накренилась. Её добивали ногами. Она слетела с петель и грохнулась в коридоре. Орущая молодёжь ввалилась на порог.  

Из ярко освещённой кухни, навстречу гостям, шатаясь, Слон волочил ноги. Потирая заспанные глаза и силясь преодолеть хмельную икоту, вышел к порогу и путанно начал:  

– Кто? Час ночи, бля! Договаривались ведь раньше, чё вы... – но не кончил – кулаки летели снизу и сбоку и врезались ему в лицо. Оно чмокало, хлюпало.  

Вывалив язык и запрокинув голову, Слон ничком упал на пол. Буря восторгов разнеслась по квартире:  

– С днём рожденья!  

– Нештяк засадили!  

Хохоча над телом, задыхающимся от кошмара и боли и размазывающим по полу окровавленное лицо, подняли, поставили и, как могли, закрепили дверь. Затем, не раздеваясь, прошли в зал. Шестеро, попарно девушка и молодой человек, упали на огромный диван, мешкавший на лестнице – в кресло, остальные, схватив с дивана подушки, придвинули к стене стол и удобно на нём устроились.  

– Заяц, сделай музыку.  

– Какую?  

– Такую, дятел. Мозги отшиб?  

Музыкальная система начала разливать модную смесь. Расслабляясь, делились впечатлениями:  

– За дверь ничо не будет?  

– Сделает, Слон. И пусть только попробует родакам чё вякнуть.  

– Малыш, ты не ушибся? – жалостливо спрашивала юная девушка.  

Невинное пухловатое личико. Волосы распадаются, слегка завитые на кончиках, обвивая шею.  

– Нет, Кисуля моя. Моя? – отвечал и спрашивал громила-кавалер, притягивая её.  

Мягкие кожаные диван и кресла, чёрная ореховая мебель с резными узорами, пузатый, в барочном стиле, книжный шкаф. Сверкают золотистые буквы на переплётах. На стенах панели с лиловой расцветкой, светло-бирюзовые акварели. Хрустальная люстра наполняет комнату золотистым нежно-воздушным светом.  

Некоторое время молодые люди не разговаривали, затем парень со стола предложил:  

– Не будете ли Вы столь любезны, Анатоль, взять бокалы на кухне и налить гостям вина?  

– С душою, mon cher, – заплетающимся языком ответил Анатоль.  

Он поднялся и вышел из комнаты. Гости взяли из серванта вино. Анатоль вернулся с хрустальными бокалами. Быстро разлили вино, попробовали и отдали ему комплименты:  

– Очаровательный янтарный цвет... Изысканный аромат... Прекрасный вкус.  

Из тумана восхищения – хрипло-гнусавый голос:  

– Откуда, брат, будешь?  

Вытянутое книзу, скуластое, обтянутое жесткой бесцветной кожей, лицо уставилось бараньими глазами.  

– Мой новый знакомый, я пригласила, – энигматично молвила особа на столе.  

Блондинка, глаз не оторвать – сияющее кукольное личико, нежатся на нём мягкие блики, безоблачно-голубые глаза, лёгкая белозубая улыбка.  

Одна красивая гладкая ножка волнующе уложена на другую. Обнимает за талию рыжеволосую подругу и сладостно, от всей души целует за прелестные слова, медовым голоском спешащие ей в ушко. Призрачные глаза рыжей на гладком глянцевитом лице горят покоем и счастьем.  

Взглянув на своего протеже и ослепительно улыбнувшись, блондинка произнесла:  

– Его зовут Илья, недавно переехал к нам.  

Он откинулся на спинку кресла и выглядел уставшим.  

– Добро пожаловать, – прозвенел, как колокольчик, чистый и прозрачный голос.  

Томная белизна кожи, почти прозрачна, легко и чётко схвачена небольшим овалом. Тонкий прямой нос. Увлажнённые губы – как мякоть спелой сливы. Полуприкрытые дымчато-синие глаза смотрят прямо на него.  

Илья вглядывался в понравившуюся девушку.  

Идеальная красота лица тонко подчёркнута легчайшим слоем косметики. Безупречной формы запястья переходили в изящные цвета слоновой кости предплечья. Холод незабвенных черт сковывал сознание, краски завораживали, влага губ чувствами овладевала... На округлые молочно-белые плечи ниспадали волосы цвета вороньего крыла. Лёгкое, почти воздушное платье бархатисто пьянит и ласкает кожу...  

Илья вздрогнул – пленительно прекрасную девушку лапает невыносимо простой паренёк: короткая стрижка, красная олимпийка, шутит без умолку и блудливо гладит изящные тонкие пальцы. Придурковато восклицая:  

– Зыряйте, какие длинные ногти у неё! о-ха!  

Окрашены лаком вишнёвого цвета.  

– По ходу устал сильно, брателло, – протяжно громыхнул Малыш, – Потоптаться на кровати не хочешь?  

– Чего? – не понял Илья.  

Четыре пары пламенеющих аспидно-чёрных глаз уставились.  

– Ну, спать не хочешь? – прищурившись, подозрительно переспросил лошадинномордый.  

– Хочу, – едва смог вымолвить Илья.  

– Сделаем, но сначала, – и обращаясь ко всем, как маститый конферансье, – достойно завершим алкогольно-танцевальный вечер!  

Собравшиеся бурно приветствовали предложение – визгом и хлопаньем в ладоши. Девчонки на столе сильнее затискались.  

– Оп-ля, мадам и месье!  

Кончиками пальцев молниеносно фигляр вынул белый конверт и положил на миниатюрный хрустальный столик, удобно помещённый между диваном, креслом и столом. Бесподобной красоты девушка, легко встав, гибкий тонкий стан взглядам явила. Бархатно-голубое платье колыханием пьянило... Харита прислуживает на пиру всесильных юных богов.  

Изящными пальцами красавица вскрыла конверт и высыпала порошок. Неспешно разделила на дорожки, на равные кучки разделила и, услужливо наклонясь к каждому, пододвинула его долю.  

– Альбертина, начинай, – обратилась баранья харя к подружке Малыша.  

Милашка достала купюру. Вздыхая желанно, свернула в трубочку Франклина светлое лицо, ясный взгляд, горделивый лоб, полный благородных демократических мыслей... Наклонилась к столику и с томным видом первая втянула рыхловатый холмик.  

– Понеслась в Рай!!! – взвизгнула и, задыхаясь от радости, счастливый блестящий взгляд на Малыша устремила.  

Все втянули по очереди.  

– Я с Иркой сплю в спальне! – выплюнул Гуф, заправский шут, разгорячённый, в порыве неистового сладострастия терзая грудь и атласные ноги умопомрачительной красавицы.  

– Иди, сын мой и вкуси халявных сладостей плотских, щедро даруемых нам матерью природой, – согнувшись под дряхлостью лет, умиляясь до слёз и потрясая властно морщинистой рукой, напутствовал конеобразный патриарх.  

Все от души засмеялись. Илья вскипел и потянулся вперёд, но голубая бездна бархатистых акварелей затягивала... Последнее что он ясно увидел: чудесная девушка грациозно встала и плавно прошла с глумливым гунном в небольшую комнатку рядом с залом.  

Спали все вместе на большом диване.  

Конвульсивно сжимаясь, в жарком покое, грезились райские кущи. Сладковатый веселящий запах наркотика смешивался с тончайшими ароматами духов и цветов. Влажная темнота обнимала тела – расплывшись по комнате, тёрлось о них разжиревшее до гигантских размеров скользкое мохнатое насекомое.  

Густая чернильная ночь, колыхаясь, липла к окну, поглощала слабый луны свет. Стекали сверкая по стеклу звёзды, сплетая нити стиха: целуя губы другого нелюбя, его губила она...  

Брезжит белесый свет… Откуда?.. Всё сильнее. Отовсюду. Давит. Пятно. Контуры размываются. Это большое и мягкое лицо. Мама!? Она! Крепко прижимает к груди, задумчиво и нежно смотрит: борьба Любви и Страха.  

Огромные белёные известкой стены, старый половик на крашенном полу. Пухлые пальчики дрожат на диванном покрывале. Нервно. Бабушка и тетя, улыбаются и протягивают руки. Отталкиваюсь и неровно двигаюсь к ним. Падаю, и всё падает сверху и сбоку. Испугался, думаю.  

Внутри резко, в многоцветье сдвигается – мчусь на велосипеде, ветер и солнце и бескрайняя синь и сверкающая зелень пронзают плоть, проносятся вихрем деревья, мелькают дома, несётся воздух, пылью дрожит дорога в полноте меня, но меня нет – есть всё сразу!.. вся вселенная – в одном всеумещающем всепоглощающем чувстве!  

Я упал в чувственности бездонное море! Остановился, задыхаюсь... лицо горячо тяжелеет, твердеет плоть... сдавливается костями и жилами изнутри.  

Плывёт всё...  

Прохладно. Окно. Бесцветное низкое небо. Хмурое утро. Смотрю на улицу. Широкий опустелый деревенский двор. Долго смотрю.  

В жгуче-прохладном воздухе солнце восходит над дощатыми крышами сараев. Движется... Ряд высоких стройных тополей и летящий с них, подхватываемый ветерком, кружащийся пух...  

Сдвигается вновь – в пелену холодной влаги. Плотная свинцовая бесконечность мощных отвесных струй и брызг впереди и по сторонам смывает мир. Я продавливаю её – иду с друзьями в ней и через неё. Ветер останавливает нас, бьёт в лицо и одежду свирепым напором несметных жестких ледяных капель. Одинокий берёзовый листок, измызганный и рваный, прилип к куртке. Его дрожащего прикрыл рукой. Я смотрю: справа и слева неотменимо они – стараемся идти шаг в шаг. Одна мысль, одна воля движут троих – дружба! – и согревает нас.  

Опять резко, мучительно сдвигается. Летняя безветренная ночь. Душистый запах цветов. Тёплая таинственная и манящая фиолетовая фата над деревьями и домами усыпана ярко сверкающим бисером. Нас зовут домой, а мы не хотим. Нам сладостно и радостно, нам глубоко и море по колено. Нас много хмельных – осчастливленных и бездумных, мы заливаемся смехом и кричим во всё горло. Нас глубоко и жадно ласкает природа. Все рядом – принуждения и воли нет, токи близости пронзают нас и волнуют.  

Его сотрясают рыдания, он задыхается, спазмы разрывают сердце.  

– Чтооо!? Что это было!? – кричит он в липкую тьму, – Так близко!  

Слёзы заливают лицо и жгут, скатываются по вискам и текут по шее. Мерзкий скрип двери, шорох ковра. Стёртое темнотой лицо всплыло и приблизилось, наклонилось над ним и сдавлено спросило:  

– Есть гандон, братан?  

– Нет, – ответил Илья со всхлипом.  

Растлитель потряс хлам, валяющийся в ногах:  

– Лисёнок, есть гандон?  

Шапка с кисточкой поднялась и скотски засмеялась:  

– Ха-ха, не-а, ха-ха, Ирку траха!? – и захлёбываясь, бесноватый уткнулся в рукав.  

Илья откинулся на бок, чернота овладела им с новой силой, крепко-накрепко смежила воспалённые веки.  

Он проснулся в сумеречном свете. Перелез через груду тряпья, спустился с дивана, поднялся на ноги. На цыпочках вышел в коридор. Дверь в соседнюю комнату была приоткрыта.  

Он долго и восхищенно смотрел на очертания дивного тела и неприкрытые смятой простынёй груди – белоснежные, изящно округлённые и упругие.  

Закрыв осторожно и плотно дверь, он спустился по лестнице и вышел из подъезда. Жёсткий ветер носился в чёрных окостеневших деревьях – они стонали, скрипели, трещали, ломались. Жестяные звёзды излучали тусклый свет. Он пошёл по гниющим листьям через дышащий сыростью двор.  

Он шёл между угрюмыми недавно построенными молчаливыми домами, спустившимися в долины и взгромоздившимися на холмы, шёл по свежезакатанному асфальту, шагал по лужам, расплёскивая своё отражение, шёл призрачными, аккуратно подстриженными лужайками.  

Он шёл и бормотал:  

– Я разорву круг... порочный круг...  

А рядом за лесом, дырявя водянистый полумрак между берёз, всходило алое солнце.