Его отравила Любовь (дополнение к новой повести)

Дополнение к повести О. Каммпирр «Мир моей музы», Глава 5  

всю повесть можно прочитать на странице и в группе  

Так много всего уже написано о любви, но, как ни странно, это не мешает писать о ней снова и снова. Так многогранно и неповторимо это чувство, так многогранны и многолики истории влюблённых людей, их характеры, судьба, комедии и трагедии…  

Даже умереть от любви можно тысячью способов. С помощью любого известного литературе жанра и с помощью многих других, ещё не придуманных, несказанных, неописанных. Тысячи фабул и жанров хранятся в ассортименте Любви.  

Как вы уже, наверное, догадались, в том, что чуть не погиб мир Альматеи, виновато именно это чувство, а то есть не сам граф, а великая сила его любви, свёвшая беднягу с ума и толкнувшая прыгнуть в могилу. Да-да, эта чертовка буквально стояла за спиной хилого чёрного человека и толкала пальчиком, манила, смеялась заливистым смехом, издевалась, пряталась в зеркалах, снова и снова принимая облик несчастной любимой.  

Чертовка Любовь имела смелость и наглость надеть на себя облик Лав. Так иронично назвали свою дочь родители, ах, если бы они только могли знать, что из-за лапочки Лавушки случится столько смертей. Но я скажу: даже больше! Любовь создала весь наш мир, всю Вселенную и только ей под силу её разрушить, если она это захочет, конечно. Ради какой-то неведомой цели, ради спасения, самопожертвования, ужасной тоски… Впрочем, я отвлекаюсь.  

Эта история не так длинна, всего два листа, писанного чернилами крови. Всего несколько лет, в тоже время как целая вечность…  

Но вернёмся к самой истории. Казалось бы, причём тут любовь и разрушение целого мира? Сначала и я не ведала, шла в направлении смертельной опасности и надеялась, что ещё есть время, вместе со своими друзьями в доспехах мы сумеем спасти наш мир. Оставалось лишь время и расстояние, которое мы постепенно преодолевали. Дни и ночи, в снег и жару, шли вперёд. Впереди уже вырисовывалось поле с чёрными пеньками и редкими покрученными, точно в конвульсиях, стволами молодых и старых дубов. Оставалось лишь время и расстояние. А разгадка была так близка…  

И вскоре мы всё узнали. Это было что угодно, но только не то, что надеялись услышать храбрые рыцари.  

***  

Граф Вэй Эй Гонн понимал: его жизнь бессмысленна, он не раз пытался приставить нож к горлу, но верные демоны-стражи вовремя останавливали его. Люди, бывшие у него в услужении, давно потеряли интерес к графу, или сбежали, или их сердце лопнуло от страха пред Ним.  

– Кто я теперь?.. – шептал Вэй Эй Гонн, оставшись в тишине одиночества. – За что творю это всё? Хотя это не я, мои слуги… Дьявольские слуги. Или я… Всё это их затеи… Но я отдал приказ… Теперь проклят всем миром и никогда не смогу обрести свободную жизнь! О, сколько было пролито слёз у твоего зеркала. Если бы ты только знала, Лав! А сколько крови, невинной крови… Если кто-нибудь скажет или посмеет сказать, что это я был злым и жестоким, то ошибётся, и полетит его голова с плеч, я лишь находился в своей башне и глядел на работу слуг, а это они… Или я… Они, фоморы, умеющие изменять внешность со скоростью света и звука, губящие города и убивающие народ моим именем. Но я уже не тот, поверь, сейчас говорю чистую правду. Я – не великий и страшный граф Вэй Эй Гонн, я – лишь жалкая точка, потерянная в пространстве кровавых войн, я – никто…  

Помнится, не так давно этот «никто» сам натравил тёмную силу на предавших слуг и буквально в предыдущем абзаце намекал на жестокие казни. И превратились жертвы в таких же безжалостных монстров, демонов, фоморов! Впрочем, многое, действительно, изменилось.  

Спустя какое-то время граф не раз пытался остановить силу зла, но больше ничего не мог сделать. Он чуть было не лишился жизни, правда, после не раз о том сожалел. В тот день было разрушено много зеркал, многие получили глубокие раны-царапины. Настолько сильная магия и душевная боль не могли не оставить свой след. И плевать, что раньше было сказано Вэю: береги зеркала пуще зеницы ока!  

…Туманный силуэт мрачно глядел на графа. Он видел в отражении себя, вчерашнего и завтрашнего, по-прежнему безнадёжно влюблённого. Он видел, как стоял здесь и клялся, что завтра вернёт к жизни свою любовь, свою девочку, свою Лав. Клялся изо дня в день. Говорил сам с собой. Просил себя, завтрашнего себя, и Древние Силы спасти его душу. Но дни шли, и становилось лишь хуже: теперь фоморы вышли из-под чьей-либо власти. Теперь они были и его враги.  

Граф плакал, стоя на коленях, и проклинал себя. Он ненавидел того, в кого превратился. И, радовался одному, знанию, что рано или поздно и боли наступит конец.  

– Я предал себя, – шептал Вэй Эй Гонн. – Завтра значит никогда! Сколько можно было давать себе пустых обещаний! Как наивен был я и как глуп!  

…А за окном жила ночь. Светил гигантский лик Луны, Луна молчала. Ощущался холодный ветер. Тихо за окном шевелились ветви последних живых деревьев. Немногие сумели выжить в настолько изменившихся из-за фоморов условиях. Демоны зла уничтожали всё, к чему они прикасались, а они летали и застелили своими крылами почти весь мир, они почти всё уничтожили.  

Человек стоял у окна. У обрыва. У самого порога гибели. Всего лишь человек.  

– Сколько можно, – шептал граф, снова опустив голову, и нащупал пальцами лезвие своего кинжала. По его лицу стекала последняя слеза. Лунный свет отражался внутри каждой капельки. И всё также злорадно молчал! Скалился, он, предатель, а ведь это он, а не солнечный зайчик, он толкнул Вэя на этот шаг. При нём и только благодаря нему было проведено заклинание. Ах, если бы можно было вернуть всё назад, отрезать руки своих деяний… – Я не должен был заключать сделку со Смертью. Мне следовало принять то, что Тебя больше нет. Нет, нет, Лав… Но теперь я знаю, что должен сделать. С моей смертью Ты тоже умрёшь, и на сей раз – безвозвратно… Второй раз, самый последний. Не бойся, малышка, это не будет больно, ты ничего не почувствуешь, ты уже итак не чувствуешь ничего.  

И голос сливался с шумом последней листвы. Листья шумели. Порхали оставшиеся в живых ночные птицы и бабочки. А он по-прежнему был жив. Едва дыша, сидел или лежал среди каменных сводов своей обители. Холод камней и металла немного приводили в чувства. И снова граф перед зеркалом клялся своей любви…  

– Ты погибла незаслуженно. Случайно! По глупости жестокой судьбы! Тебя больше нет здесь, но там… И вскоре… Я должен сказать всё напоследок. Выслушай меня, прими и пойми слова. Ничто никогда больше не сумеет нас разлучить! Я проклинаю себя за то, что связался со Смертью и, обещаю, больше не буду её призывать. Смерть, возьми лучше меня! Забери призрак Лав, возьми лучше меня в свои дали! Я не могу жить так, без любви, так будет лучше. Я уже всё решил. И Ты не смей мешать моему решению.  

…А в тоже время по городам расходились быстрее ветра слухи о графе, кровавом тиране, который пьёт кровь своих жертв, убивает и мучит долго невинных. Как видите, люди знали не всю правду, граф был совсем иным. Я нисколько не уменьшаю его злодеяний и не защищаю его, а только пытаюсь понять и сказать, что случилось на самом деле. Донести до тех, кто кричит на каждом шагу, кто хочет посадить на кол, сжечь или колесовать Вэй Эй Гонна, донести до них то, что он уже наказан самой ужасной трагедией – безвозвратностью, смертью и вечной любовью.  

И потому, ну правда, так смешно было слушать, как кто-то бессовестно говорил, что тот купался в крови своих жертв, кровью пропахла вся башня, она стоит на ней, он злой и коварный, берёт силы из смертей своих жертв и так далее; это всё, разумеется, только выдумки. Всё это слухи, сплетни, однако, в мире непустых слов. Слухи не возникают из ничего, все совершённые преступления были правдой, но их не делали руки графа. Повторяюсь, простите, эмоции.  

Я говорю так потому, что из проверенных источников знаю, он вчера, сегодня и завтра снова стоял во мраке своей зеркальной комнаты на верхнем этаже башни. Никаким – даже волшебным образом – не мог смертный человек рыдать по умершей любви и убивать, творить жестокие войны. Это противоречиво одному другому. Жаль, не каждый поймёт.  

…Приведения летали вокруг несчастного вихрями, кружили над его головой, были так близки и так свободно чувствовали себя в компании человека, точно уже давно не считали его живым. Граф Эй Гонн тоже бы не слукавил, назвав себя мертвецом. Спорю, даже с радостью согласился. В его руках был прекраснейший опаловый сосуд, до краёв наполненный кровью побеждённых созданий. Но лишь стояло дотронуться до сосуда, ощутить устами резкий металлический вкус и вдохнуть запах, как дрогнула рука и сосуд разбился. Глаза задрожали. Вдали снова показалось лицо.  

Вэй Эй Гонн кинулся к зеркалу и поскользнулся.  

– Жить так дальше невыносимо! Должен прийти конец всему, либо мне! И я выбираю второе, – печаль по возлюбленной, как печать, не давала ни единой надежды. – На что играть в этот театр, если это игра, а жизнь... Жизнь – это погибель. Я уже давно не живу. Зачем ты опять явилась?  

– На что убивать невинных ради игры? На что лишать других жизни и любви? – произнесла белокурая девушка в отражении.  

Вэй Эй Гонн упал на колени и опять зарыдал. Тень за мутной стеной тут же скрылась. Кровавый кубок с его прекрасными драгоценными переливами больше не интересовал его – не было ни малейшего желания пытаться играть и подражать легенде. Один раз, первый и последний раз. Так, лишь минутная слабость. Зачем это всё вообще? На сей раз граф соврал. И это была его кровь, его собственная. Очередная и тщетная попытка покинуть мир и соединиться с возлюбленной.  

– Теперь ты ещё упрекаешь меня? А разве это не ты заставила пойти меня на всё это?!  

Он давно был похож на сумасшедшего, он давно был им. Сделка с Тёмными силами сделала графа бессмертным, а он всего лишь хотел любить. Неживой призрак не мог дать ему этого. Совсем иначе близость началась после Её Возвращения. И даже умереть теперь было нельзя – вены на обеих руках затягивались просто мгновенно. Кровь лилась, но лишь определённое непродолжительное время. И что он только не пробовал – прыгал из окна своей многометровой башни, вставал и вновь шёл наверх…  

Впрочем, был один единственный способ, как можно убить себя, а также разрушить сделку. Убить Её. Ту, ради которой было проделан такой невозможный путь. Ту, ради которой когда-то влюблённый был готов убить целый мир, лишь бы только она, Лав!.. Вэй Эй Гонн ловил себя на решении, что им обоим давно уже пробил час. Она вернулась иной. Так будет лучше.  

…Я была и в городе Эйире. Последнем, нетронутом фоморами и не разрушенном цветущем месте. Там проходили похороны Самого Злого человека всех времён и народов, Самого несчастного человека во всей Вселенной. Его белые волосы в свете Луны казались совсем голубыми, а мои красные – черными. Мы долго скакали на лошадях, задержались, прибыли только к ночи. Волосы усопшего на утро стали совсем белыми, а затем – ко всеобщему удивлению – в обед тело рассыпалось пеплом. Как если бы граф умер сто или тысячу лет назад, не вчера остановилось его разбитое сердце.  

Я стояла, не в силах сказать слов осуждения, читала дневник, написанный Его кровью, найденный под осколками последнего из проклятых зеркал. И понимала: Его отравила Любовь. Увы, не одну только радость может нести это чувство. И иногда такой факт заставляет сомневаться в том, что оно прекрасно и свято. Как много несчастья, как много смертельной боли, трагедии может нести оно. Альматея, к сожалению, не последний мир, которому было суждено уйти в вечность, стать цветами на могиле Любви.  

Граф ушёл, а мир, вопреки всем предсказаньям, выжил. Его море непревзойдённо прекрасных цветов вновь и вновь с содроганием напоминают мне эту историю…  

Севастополь, весна – лето 2021 (август – сентябрь 2013), 493