Акация

Инспектор в рабочую команду номер два Stalag VIII-F (318) приехал около обеда – немолодой уже обер-лейтенант с помощником. В домике охраны в это время были двое – рядовые Юнг Юрген и Карл Лаугер.  

Рядовой Лаугер встретил начальство у входа, вытянулся по струнке, отдал честь и отрапортовал. Офицеру это понравилось. Он был высоким, худым, с тонкими губами и круглыми, как у филина, глазами. Карл, в отличие от него, был низок ростом, немного толстоват, с круглой физиономией и носом картошкой.  

– Где все? – спросил обер-лейтенант.  

– Четверо охранников с пленными выше по ручью валят лес, – доложил Лаугер. – Мы с рядовым Юргеном занимаемся готовкой пищи и уборкой.  

– Готовка – это хорошо, – ухмыльнулся офицер. – Я как раз проголодался. Показывайте, что тут у вас.  

– До готовности ещё минут десять-пятнадцать, – доложил выскочивший из двери рядовой Юрген. – Гуляш господин офицер любит? Подождёте?  

– Хорошо, – сглотнув, ответил обер-лейтенант, – подожду. Покажите мне пока помещение и где живут пленные.  

Юрген кивнул и скрылся на кухне. За ним вслед пошёл помощник обер-лейтенанта. А Карл принялся показывать высокому начальству караульное помещение.  

Здание казармы из толстых брёвен стояло на склоне холма. Две спальни, в каждой – по четыре кровати. Столовая. Кухня. Оружейная комната. Припасы и дрова хранились в подвале, который был сделан из камней, привезённых с ближайшей каменоломни.  

Вход в подвал был со стороны лесной дороги, по которой приехал с проверкой обер-лейтенант. По другую сторону дороги в глубокой впадине весело журчал лесной ручей. Через него был перекинут каменный мостик, который упирался в ворота. За воротами на ровной площадке размером с футбольное поле стоял барак для военнопленных. Площадка была окружена забором с колючей проволокой в два ряда.  

– Там есть кто? – спросил обер-лейтенант, стоя у мостика через ручей.  

– Двое дежурных готовят еду для пленных, – доложил Карл, – из больных. Когда приготовят, понесут кастрюлю на поляну. Кормление 15 минут. Потом опять работать.  

– Хорошо, – кивнул головой офицер и вдруг совсем по-детски поймал языком падавшую с неба снежинку. – Хорошо у вас тут. Лес, воздух. Ты как тут оказался, рядовой?  

– Контузия на второй день наступления, – виновато доложил Карл. – Отлежался в госпитале, и отправили сюда, как не годного к строевой службе.  

– Ничего, – обер-лейтенант похлопал его по плечу, – служба везде нужна. И на передовой, и в тылу. Как думаешь, гуляш уже готов?  

– Я думаю, готов, – ответил Лаугер и повёл начальство в столовую.  

Пообедали вчетвером: офицер, его молчаливый шофёр и Карл с Юнгом. После этого Юнг сложил четыре порции гуляша в зелёные термоски и отправился кормить коллег, охранявших пленных. Помощник обер-лейтенанта вызвался прогуляться вместе с ним.  

– Иди, – разрешил ему офицер. – Целыми днями за рулём сидеть – это тяжело. А я пока отдохну после такого обеда.  

И он сыто развалился на стуле, попивая мелкими глотками водичку из алюминиевой кружки.  

Карл убрал со стола, выпил за компанию с высоким гостем стакан воды.  

– А что это у вас на окне? – вдруг спросил офицер.  

– Свистулька, господин обер-лейтенант, – доложил Карл и взял с подоконника кусок дерева с вырезанными в нём отверстиями, – детская игрушка.  

Он поднёс свистульку к губам и свистнул. Офицер рассмеялся.  

– Сам сделал? – спросил он рядового.  

– Никак нет, – доложил Карл. – Один из пленных вырезал. У него тоже дети, как и у меня: девочка и мальчик. Он вырезал и подарил мне, для детишек.  

– Пленный? – удивился офицер. – А на каком языке ты с ним разговариваешь?  

– Я – на немецком, – смутился Карл, – а он на русском. Но почему-то друг друга понимаем. И ещё жестами общаемся. Он очень хорошо с деревом работает. Умелец.  

– Рядовой, – голос у обер-лейтенанта вдруг посуровел, – а если он этим ножичком, из которого свистульку вырезал, тебе горло перережет? Что тогда?  

– Да там не ножик, – поднял руки вверх Карл, – там кусок ножовки заточенный. Им убить нельзя. А вот из дерева вырезать очень удобно. Не убьёт он меня.  

– Хм, – офицер протянул руку к Карлу, – дай посмотреть.  

Лаугер протянул обер-лейтенанту свистульку. Тот покрутил её в руке, вытер о рукав мундира и осторожно поднёс к губам. Свистнул.  

– Господин обер-лейтенант, – осмелев, спросил Карл, – а вы русский язык знаете?  

– Совсем чуть-чуть, – ответил офицер. – В основном карманным словарём пользуюсь. А что?  

– Что значит по-русски «акация»? – спросил Карл. – Мне этот пленный говорил, что свистульки из акации самые лучшие получаются. Я так понял, это дерево такое.  

– Акация? – переспросил офицер. – Сейчас посмотрим.  

Он встал, достал из кармана шинели потрёпанную книжечку, полистал её.  

– Нет тут такого слова, – сказал обер-лейтенант, – но я тебе не советую больше с этим Иваном общаться.  

– Он Василий, – подсказал Карл. – Они не все Иваны.  

– Рядовой, – усмехнулся начальник, – без разницы, как его зовут. Он русский, а русские для нас – враги.  

– Так точно! – поддакнул Карл. – Враги.  

– Они не просто враги, – офицер встал и стал прохаживаться по тесной столовой, – и война у нас идёт не с конкретной страной. Это война рас. Ты и я, мы представители высшей расы. Мы единственные в мире. А окружают нас орды вот этих вот Иванов и Василиев. Они варвары. И наша задача – стереть их с лица земли. Потому что если мы этого не сделаем, то они нас сотрут.  

Офицер, недавно расслабленно сидевший на стуле после сытного обеда, преобразился. Теперь перед Карлом стоял взволнованный оратор, как будто вместо Карла перед ним были ряды внимательно слушающих рядовых вермахта.  

– Наш вождь, наш горячо любимый Адольф Гитлер, в своих трудах всегда писал, что надо уничтожить эту заразу, – продолжал между тем обер-лейтенант. – Идёт война за выживание, а ты заводишь дружбу с одним из тех, кто может завтра прийти и зарезать твоих детей, изнасиловать твою жену и выгнать вас из вашего дома. Это он сегодня тебе свистульку делает, а как только представится случай, воткнёт тебе нож в спину. Ты кем до войны работал?  

– Свинопасом, – ответил вытянувшийся по струнке и немного напуганный Карл. – У нас с отцом свиноферма была. Мы их всю жизнь выращивали. И дед мой.  

– Свинопасом? – переспросил офицер и вдруг засмеялся: – Правда?  

Он неожиданно остановился, уселся на прежнее место и успокоился. Ораторский пыл у него внезапно угас.  

– Правда, – ответил Карл.  

– В принципе, ты сейчас занимаешься тем же самым, – ухмыльнулся начальник. – Запомни, ты охраняешь не людей – это свиньи. Тебе же до войны не приходило в голову дружить с каким-нибудь поросёнком?  

– Не приходило, – подумав, ответил Лаугер. – Моё дело было – накормить их, почистить клетки и смотреть, чтобы не разбегались.  

– Молодец! – похвалил рядового обер-лейтенант. – Вот то же самое и делай тут. Корми, чтобы не сдохли, и смотри, чтобы не убежали. И никаких разговоров или подарков! Они свиньи, которые сожрут тебя и твоих детишек и не подавятся, стоит тебе только показать свою слабость. Ты меня понял?  

– Так точно! – ответил Карл. – Я больше не буду. Спасибо, господин обер-лейтенант.  

Офицер не ответил. Лишь кивнул, надел шинель, вышел и прогулялся вокруг караульного помещения. Потом вернулись Юнг с шофёром и двумя пленными, волочившими две пустые кастрюли.  

Обер-лейтенант забрался в машину, что-то сказал своему водителю. Тот рассмеялся в ответ, и они уехали.  

Как только начало темнеть, вернулись пленные. Они поскладывали топоры и пилы в маленький сарайчик возле караульного помещения и через мостик зашли на территорию лагеря.  

На поляне перед бараком никто не задержался: зима в 1941 году наступила очень рано и была на редкость холодной.  

Барак разделялся на три отсека, в каждом из которых были двухъярусные нары. Двадцать человек на отсек.  

Василий жил в среднем отделении. Ему было 27 лет, и он был почти самым старым среди своих товарищей.  

Грязная и вонючая толпа истощённых людей зашла в барак. Большинство сразу же упали на нары. Спали все в один ряд: ты прижимался к спине своего товарища по несчастью, другой пленный обнимал сзади тебя. Так было теплее спать, согревая друг друга своим теплом. Бараки не отапливались.  

Но Василий не стал ложиться. Он отошёл к окну, присел на корточки. Из зарешечённого окна струился холодный свет полной луны.  

– Принёс? – спросил он в темноту. – Давай быстрее.  

В пятно лунного света вылез совсем ещё молодой парнишка. Гимнастёрка на нём была вся потрёпанная и грязная. И ещё он был бос. Ноги покрывала корка грязи.  

Парнишка ловко вытащил из-под гимнастёрки несколько рулонов бересты. Василий достал из кармана шило и то ли бечёвку, то ли толстую нитку. Стал ловко сшивать куски бересты в подобие лаптей.  

– Ща тебе, Филька, обувки сделаем, будешь первым парнем на бараке, – пошутил Василий.  

Филипп лишь улыбнулся в ответ, заворожённо глядя на работу мастера.  

– Мужики, у вас пожрать есть? – раздался шёпот со стороны нар.  

– Есть, – отозвался Василий, – осталось сп....ть и принесть.  

– Не, я серьёзно, – к пятну света приблизился третий – высокий, как оглобля, Николай. – Есть что пожрать?  

Он был из города, в отличие от Василия и Филиппа, и в шутку его звали «интеллигенция».  

– Нету у нас ничего, – ответил ему Филипп. – Видишь, обувку мне шьём. Пошукай в другом месте.  

– Нигде пожрать нету, – вздохнул Николай. – А вот наш ручей Заячьим зовётся. Это значит, тут зайцев много. Как думаете, можно будет одного поймать?  

– Ты не поймаешь, – сказал Василий, примеривая лапоть к ноге Филиппа.  

– Эт почему? – удивился Николай.  

– Не догонишь, – ответил Василий. – Заяц осенью жирный, у него сил много. А ты дохлый, пару шагов сделаешь и упадёшь. Не догонишь ты зайца, Колян.  

– Надо будет, догоню, – не сдавался Николай, – или можно силки поставить незаметно.  

– Да какие силки? – возмутился Василий. – Тут вон на вторую лаптю бечёвки не хватает. Не ходить же Филе в одной обувке?  

– А ты у немца у своего спроси, – посоветовал Филипп, – мож, даст.  

– «Мож, даст», – передразнил товарища Василий, – а мож, не даст. А мож, даст, да по морде сапогом.  

– Хватит болтать, – раздалось со стороны нар. – Спать ложитесь, полуночники!  

– Завтра спрошу, – шёпотом сказал Василий. – За спрос денег не берут. Может, и раскошелится.  

– К нам на Украину во время голода немцы приезжали, в село, – вдруг сказал Филипп. – Я ещё маленький был. Жрать было совсем нечего, а приехали немцы и зерно привезли. Красный крест у них на мешках был намалёван.  

– Эт в каком году было-то? – спросил Николай.  

Про еду он готов был говорить всю ночь.  

– Лет десять назад или больше, – подумав, ответил Филя. – Я тогда мальцом был. Но то были добрые немцы. От смерти нас спасли. А нынешние какие-то другие – злые, неправильные. Мы же им ничего не делали!  

– Кончай политинформацию, – Василий протянул Филиппу готовый лапоть. – Вот найдём акацию, я этому неправильному немцу столько свистулек наделаю, что он нас бечёвкой завалит. И на обувку, и на силки хватит.  

– А почему акация нужна? – спросил Николай. – Чем тебе берёза или ёлка не подходит?  

– Хех, – усмехнулся Василий, – вот ты дурень! Из ёлки никакая свистулька не получится. Свистульку из твёрдого дерева делать надо. А какое у нас самое твёрдое дерево?  

– Дуб, – уверенно сказал Николай.  

– А вот и неправильно, – ответил Василий. – Самое твёрдое дерево (даже твёрже дуба) – это акация. У неё свист другой – звучный. Забирай, Филя, свою лаптю, завтра вторую доделаем. Полезли спать.  

И все трое, кряхтя, забрались на нары, прижались другу к другу и замерли. Заснули сразу, как по команде, невзирая на собачий холод.  

Проснулись, как только рассвело. Быстро построились во дворе перед бараком. За ночь выпал снег. Много снега. Небо ещё было серым, но облаков с каждой минутой становилось всё меньше и меньше. День обещал быть солнечным.  

Умываться никто не стал. Вода в Заячьем ручье была жутко холодной. Так, кое-кто пообтёрся снегом.  

Выстроилась очередь за хлебом. Давали по 200 граммов на целый день. Хлеб можно было запить тёпленькой водичкой с гордым названием «чай», который варили на костре.  

Большинство съедало свою пайку тут же. Есть хотелось всем и постоянно, а еда была предусмотрена только в обед – тарелка так называемого борща из прокисшей капусты. Мяса там не было, но хоть что-то попадало в пустой и больной желудок.  

Построились в колонну, и она медленно потекла через открытые ворота и мостик к караульному помещению. Разобрали топоры и пилы и уже в колонне по четверо отправились на работу. Дорога шла в гору. И шестьдесят человек уныло поднимались в эту проклятую гору, меся ногами грязь.  

– Ты чего лапоть не надел? – спросил шагавшего рядом Филиппа Василий.  

– Берегу, – отозвался парнишка. – Вот как вторую сделаешь, оба две надену.  

Их разговор услышал шагавший рядом Карл. Он что-то крикнул коллеге, идущему впереди. Тот скомандовал: «Стой! »  

Колонна остановилась.  

– Васильий! – позвал Карл пленного и для убедительности поманил пальцем.  

Василий вышел из колонны, подошёл к Лаугеру.  

– Акация, – сказал Карл и показал в сторону от дороги.  

Между деревьями виднелась просека: то ли старая заросшая дорога, то ли ещё что-то.  

– Акация, – повторил Карл и опять махнул в сторону просеки.  

– Понял, – ответил Василий, – сейчас сбегаю, прутьев нарежу. Сейчас, я быстро!  

И, сойдя с дороги, он побрёл по просеке, проваливаясь в снег и путаясь в бурьяне, оставшемся с осени.  

– Отличные получатся свистульки, – бормотал Василий, отходя от колонны, – всем детишкам хватит. И нашим, и вашим.  

Он не видел, как Карл осторожно снял винтовку с плеча и, стараясь не шуметь затвором, дослал патрон в патронник.  

Но это видели все остальные: пятьдесят девять советских пленных и трое сослуживцев Карла. Все молча смотрели, как немец поднимает винтовку и целится в спину Василию.  

И тут не выдержал Филипп.  

– Не вбивайте, не вбивайте, не вбивайте! – закричал он и присел на корточки, закрыв уши руками.  

Василий вздрогнул. Остановился. Повернулся. И увидел Карла, который целился в него.  

– Сука, – тихо сказал Василий и опустился прямо на снег.  

– Не вбивайте, не вбивайте, прошу, не вбивайте! – нёсся над лесом крик Филиппа.  

Карл выдохнул, опустил винтовку. Жестом показал Василию, мол, возвращайся в строй.  

Тот на ватных ногах добрёл до колонны, встал на своё место. Обнял дрожавшего рядом Филиппа.  

Паренёк уже молчал, лишь по холодным щекам текли горячие слёзы.  

– Пошли! – скомандовал впередиидущий конвойный.  

И колонна пошла дальше, в гору, пилить лес для нужд Великой Германии.  

Этот случай подкосил Василия: он перестал разговаривать, почернел лицом, стал кашлять. А вскоре умер. Обувь после его смерти досталась Филиппу.  

Карабанова Василия не стало в возрасте 27 лет 21 ноября 1941 года. Похоронен был возле Заячьего ручья вместе со своими товарищами. Где и как он умер, его родные узнали только в 2020 году.  

Петрушевич Филипп умер там же в возрасте 23 лет в феврале 1944 года, просуществовав в этом аду чуть больше двух лет. Его близкие не знают, что с ним случилось и где его могила.  

Николай, фамилия неизвестна, погиб в Польше, во время пересылки в лагерь Аушвиц летом 1942 года. Его родственникам тоже неведомо, что с ним произошло и где он захоронен.  

Карл Лаугер скончался весной 2008 года в госпитале под Мюнхеном в возрасте 94 лет. Покоится на городском кладбище.  

Когда Карл был жив и его родные спрашивали о войне, он всегда отшучивался и отвечал уклончиво.  

– Послали на восточный фронт, где я не успел сделать ни одного выстрела, как меня ранили, – говорил он. – Поэтому я всю войну прослужил в хозроте. Свиней пас.