Как это было Окончание

Олег Вайнтрауб  

КАК ЭТО БЫЛО  

(повесть продолжение)  

Курсантам кроме знаний по теории нужно было иметь и хорошую физическую подготовку. На экзамене по физической подготовке учитывалось все: как ты делаешь упражнения на перекладине, на брусьях, лазишь по канату, прыгаешь через коня. Все ладилось у меня, кроме одного. После кувырка на брусьях нужно было держать угол в течение 3 секунд. Длинные ноги да еще в кирзовых сапогах тянули вниз, и дольше двух секунд брюшной пресс держать их отказывался. За это могли бы снизить оценку. Сколько ни качал я свой брюшной пресс, все равно дольше не получалось.  

Наступил день последнего экзамена. Уже выполнены вольные упражнения, упражнения на перекладине. Коня я не боялся, через него я летал, как птица. Курсанты шутили: это мол прыжок из курсантов в офицеры. А вот брусья …  

Я четко подошел к снаряду. Ловко поднялся на брусья, мах, подъем, кувырок и угол. Про себя считаю: двадцать один, двадцать два, двадцать три, … двадцать четыре … двадцать пять … Угол все держится, прямой, четкий. Мне ни разу в жизни не удавалось это, а в нужный момент сработало. Пять секунд! Четкий соскок. Оценка «отлично». И, наконец, конь. Разгон, прыжок, полет, точное приземление. Оценка «отлично». Теперь все. Экзамены сданы!  

И наступил какой-то непонятный и томительный период ожидания. Материалы результатов экзаменов и представления на присвоение первичного офицерского звания были отправлены в Москву. Министр обороны должен был подписать их лично. Но на это требовалось время. И не так мало – больше двух недель. Чем же будут заниматься курсанты все это время? Теперь их, как три года назад первокурсников, посылали на разные хозяйственные работы. Снова были поездки на ХТЗ на погрузку траков, уборка территории, земляные работы, заготовка овощей. После месяца напряженной подготовки к экзаменам, теперь физическая работа казалась нам сущим пустяком. Правда, и отношение к ней уже было другое. Что-что, а «сачковать» за эти три года мы научились. Выполняя любую работу, мы уже не выкладывались, как тогда неопытные юноши. Со стороны никак нельзя было сказать, что мы ничего не делаем, мы умели очень хорошо изображать активную работу, но и половины не делали того, что могли бы сделать. И отношение друг другу у нас теперь было другим. Если раньше во время работы неотесанная молодежь грызлась между собой, за то, что кто-то там что-то не так делает, или дольше всех перекуривает, то теперь мы, уже без пяти минут офицеры помогали друг другу, старались беречь своих товарищей.  

Когда же на третий день работы на ХТЗ, начальник цеха, наблюдая за нашей работой предложил такой вариант: «Как только загрузите этот вагон траками – будете свободны». И вагон был загружен до обеда, хотя в прежние дни мы едва успевали загрузить его до конца дня. Мы успели до отъезда еще и сходить в кино.  

Медленно тянулось время. По опыту прошлых лет мы знали, что приказ будет подписан в первых числах октября, и дня через два, когда его привезут из Москвы, будет долгожданный выпуск. Как мы ждали этого дня! Как мы мечтали о нем! В течение этих дней даже в увольнение не ходили. У нас остался только один комплект обмундирования, он весь пообносился. В нем мы ходили и на работу и в кино. Стирать и гладить его, не было никакого желания. Чаще всего вечера проводили за телевизором или за беседой, словно предчувствуя, что скоро мы расстанемся надолго или даже навсегда.  

По училищу пронесся слух: «Приказ подписан! ». Значит завтра будут выдавать документы и офицерское обмундирование. Обмундирование шили на заказ. Уже полгода шла эта работа. Закройщики приезжали в казарму, снимали мерки, потом привозили мереть кителя, шинели, брюки. Это было время, когда переходили на новую форму одежды для офицеров. Шили нам синие брюки и зеленые однобортные кителя вместо двубортных. По специальному заказу нам делали огромные чемоданы, которые курсанты называли «Прощай Берлин». Они должны были вместить в себя все выданное нам при выпуске вещевое имущество.  

Всю ночь ребята почти не спали. Нам все еще не верилось, что мы дожили до этого счастливого дня. Увы, к сожалению, дожили не все. Из 120 человек 12-й роты, поступивших на первый курс, к выпуску подошли только 112. Несколько человек исключили по разным причинам. Один погиб. Глупая случайность. Еще на первом курсе Виктор Павлов шел в строю, было скользко, он поскользнулся, упал и ударился о лед затылком. Месяц провалялся в госпитале и умер. И даже из тех, кто сдал выпускные экзамены, офицерскую форму одели не все. Вечером накануне выпуска Бровцын возвращался домой из увольнения, догонял трамвай, упал, и ему колесами отрезало обе ноги. Какое горе для него и для всей его семьи!  

Ребят очень опечалило это известие, но все же оно не смогло затмить радости происходящего.  

Весь день 4-го октября прошел в хозяйственных заботах. Получали обмундирование, деньги, приводили все в порядок, гладились. Теперь, когда приказ уже подписан, всех интересовало только одно: куда же его направили служить? Командир роты вместе с двумя писарями заполняли предписания, выписывали проездные документы и оформляли отпускные листы. Сколько ребята ни пытали писарей во время коротких перерывов на завтрак и обед, они молчали, как партизаны. У них был короткий ответ: завтра узнаете.  

Наиболее нетерпеливые вечером укрепляли курсантские погоны на полушерстяную полевую форму и отправлялись в таком виде гулять по городу. Эта форма по сравнению с выгоревшими курсантскими х/б казалась нам парадной. В тот вечер я никуда не поехал. Мне особенно-то делать нечего было в городе. Пусть все лучшее случится завтра.  

Утро 5-го октября началось, как обычно, с подъема. Дневальный рявкнул: «Рота, подъем! », но сегодня ему уже не вторили командиры отделений. По привычке курсанты поднимались, отработанными до автоматизма движениями, заправляли кровати, приводили все в порядок. Но обычного порядка не получилось. На тумбочках, на кроватях лежало офицерское обмундирование, под кроватями стояли огромные чемоданы.  

– Рота, после завтрака приготовиться к передаче оружия! – объявил дневальный.  

На завтрак шли вразвалочку, едва придерживаясь строя. Навстречу нам попался начальник политотдела училища.  

– Рота, смирно, равнение на право! – рявкнул старшина.  

– Не вижу выпускников, гордость училища!  

И в этот момент роту словно подменили. Строй мгновенно преобразился. Курсанты выровнялись в рядах, колоннах, перешли на строевой шаг и так «врезали», как не ходили даже на парадах. Офицеры из других батальонов, преподаватели, спешившие на занятия останавливались, посмотреть как идут курсанты, теперь уже офицеры.  

– Теперь я вижу выпускников! – прокричал полковник. – Запевай!  

Ребята в строю переглянулись: «Споем последний раз! ». Мусиенко высоким голосом начал:  

« Там, где пехота не пройдет …»  

Песню подхватили и пели все, пели с таким настроением, так от души, лучше чем на любом смотре строевой песни.  

Строй шел мимо карантина. Новобранцы во все глаза смотрели на строй выпускников, любуясь и завидуя нам. Зашли в столовую. Есть особенно не хотелось. До нас еще не доходило, что это наш последний завтрак в курсантской столовой. По возвращению нас ждал командир батальона.  

– Через 15 минут разобрать оружие и строиться у казармы!  

Это было прощание со своим оружием. Я сегодня передам свой карабин СКС какому-то первокурснику. Я уже привык к нему. Получил его новеньким, еще в заводской смазке. Сколько часов я провел с ним в обнимку в караулах, на парадах, строевых занятиях, стрельбах, в комнате для чистки оружия. Я его лелеял, берег, чистил и ухаживал за ним, словно за живым существом. За него я получал и «втыки» от взводного. За малейшую грязь или царапину в стволе Тагунков беспощадно наказывал провинившихся.  

Первый раз мне влетело от него, когда я из добрых побуждений, пытаясь уберечь ствол карабина от дождя, перевернул карабин вверх прикладом. Это произошло во время первой тревоги с выходом в зону рассредоточения. Проревела сирена за несколько минут до подъема. Ребят, как ветром сдуло с постелей. Прошли считанные минуты и они мы уже стояли на плацу с карабинами, шинелями в скатку и противогазами. Командир батальона поставил задачу роте: убыть в зону рассредоточения за 15 километров от училища. Только рота вышла из ворот училища, начался дождь. Через несколько минут мы уже промокли до нитки. Сухим оставалось только место под скаткой. Было тепло, и дождь нам особенно не мешал. Ребята шли и улыбались. Нас развеселил забавный случай во время построения.  

Дело было в том, что в 12-й роте каждое строевое отделение строилось по росту. На правом фланге стоял самый высокий, а левый фланг замыкал какой-нибудь недомерок «метр с кепкой». В таком же порядке они размещались и в казарме. И на стыке двух отделений рядом стояли койки самого маленького из первого отделения и самого высокого из второго. Самым маленьким в первом отделении был курсант Зубко, едва перевалившим ростом за полтора метра, а самым высоким во втором отделении был курсант Разумный, ростом около двух метров и весом за 100 килограмм. Спали они рядом в одном проходе на нижних койках. Свое обмундирование, как было положено, они на ночь складывали на табуретке между койками.  

По тревоге шустрый Зубко подхватился первым, схватил брюки Разумного 58-го размера, напялил их на себя, затянув поясом где-то под подмышками, надел один свой сапог 38-го размера, второй Разумного 46-го размера и помчался брать оружие и противогаз. Неторопливый Разумный поднялся и начал одевать уже то, что ему осталось. Он едва просунул ноги в брюки Зубко, но натянуть их так и не удалось, их едва хватало до паха. Еще хуже было с маленьким сапожком. Ногу удалось втиснуть только в голенищу. В таком виде он и поковылял за оружием и на построение. Строй роты уже стоял на плацу, когда этот великан только доковылял до плаца. По команде «Становись! » Зубко выровнял носки сапог по линии, но в результате один задник одного сапога оказался сантиметров на двадцать выдвинутым назад. Сзади стоящий курсант ударом сапога выровнял ему каблуки. Зубко ничего не осталось, как развернуть эту «лыжу» в сторону. В этот момент из-за кустов показался Разумный. Он одной рукой поддерживал брюки где-то чуть выше колен, а во второй тащил карабин. Одна нога была одета нормально в свой сапог, а вторая только в голенищу сапога Зубко, в результате чего он хромал. Он ковылял и проклинал Зубко самыми страшными словами. Когда курсанты увидели эту картину, они покатились от смеха. Ротный, стоящий перед строем вначале не понял, почему смеются курсанты, но когда оглянулся, то сразу же сообразил в чем дело. Он тут же послал Зубко разбираться с Разумным. Из-за кустов не все было видно, что там происходило, но только слышались глухие удары и охи Зубко. Это Разумный «помогал» ему переодеваться.  

Я шел под дождем, как и все, и мысленно улыбался, вспоминая эту картину. Дождь усиливался. Жаль, что карабин может поржаветь, особенно ствол. Заткнуть его нельзя, взводный категорически запрещает закрывать ствол тряпками. При выстреле его может сразу же разорвать.  

В этот момент строй подошел к крутому косогору и стал спускаться вниз. Ноги скользили по скользкой глине, и строй развалился. Каждый выбирал себе тропинку получше. Тогда я перевернул карабин прикладом вверх. Ни в одном уставе так носить оружие не предусмотрено. Так ружья носят охотники, да и то не все. Намерения у меня были самыми добрыми, но лучше бы я это не делал. Пройдя так несколько шагов, я внезапно поскользнулся, и упал на одно колено. И в этот момент ствол карабина сантиметров на десять вошел в мягкую глину, забив ею пулевое отверстие. Протирать ствол шомполом – значит оставить в нем царапины от песка. Пришлось на привале вымывать эту глину водой, заливая ее в патронник. Взводный только качал головой, глядя на все это, и всем своим видом показывая: «Я потом посмотрю, в каком состоянии у тебя будет оружие». Я все же тогда получил от него «втык». При осмотре взводный все-таки нашел какие-то царапины в стволе. И об этом я сейчас мгновенно вспомнил, когда последний раз брал из пирамиды свой карабин.  

Через несколько минут уже весь батальон стоял на плацу. 12-ю роту выстроили в одну шеренгу. Теперь она занимала почти весь плац от стадиона до столовой. Ребята с нетерпением поглядывали в сторону карантина: скорее бы. Скорее бы разделаться с этим обязательным мероприятием. И вот со стороны стадиона, наконец, появился строй молодых. Новая 12-я рота шла по плацу. Вел роту наш старшина Ищенко.  

– Рота, стой! Нале-во! Равнение на средину! Товарищ майор, 12-я рота прибыла для получения боевого оружия!  

– Здравствуйте, товарищи!  

– Здравия желаем, товарищ майор! – нестройно прогорланила рота.  

– Рота, разойдись, повзводно в одну шеренгу становись!  

Строй сломался, началось движение. Толкаясь, молодые ребята строились в одну шеренгу. Неужели и мы были такими неуклюжими и неловкими? – подумалось я. Наконец они разобрались и выровнялись. Теперь старая и новая роты стояли на расстоянии двух шагов друг от друга. Напротив каждого выпускника стоял молодой курсант. Но их разделяло не два шага, а целых три года. «А через три года они будут лучше нас, – подумал я. – Теперь им ввели обязательный курс иностранного языка, у них будет обязательное вождение автомобиля, они с офицерскими погонами получат и права. Мы этого не имели».  

Передо мной оказался худощавый большеглазый светлоголовый паренек, приблизительно одного со мной роста. Захотелось поближе узнать его, того, кто станет теперь хозяином моего карабина. Но положение выпускника, считай уже офицера, обязывало. Я только тихо спросил:  

– Зовут тебя как?  

– Виталием, товарищ лейтенант.  

Я был готов расцеловать этого сообразительного мальчишку. Хотя на мне были еще курсантские погоны и грязное старое обмундирование, этот мальчик впервые увидел во мне уже офицера. Ничего более приятного он сейчас мне не мог уже сделать.  

– Внимание, роты, ровняйсь! Смирно! – раздалась команда ротного.  

Две шеренги замерли, стоя друг против друга.  

– Передать боевое оружие!  

Строй выпускников в едином порыве сделал шаг вперед. Я, как и все 111 человек моей роты, вскинул карабин, и перевернув его магазином к себе, на вытянутой руке протянул его стоящему передо мной Виталию.  

– Боевой незаряженный НР-1671! – как клятву, произнес я в общем хоре голосов роты.  

Виталий принял оружие, а я вернулся на свое место и уже от себя добавил совсем уже не по протоколу:  

– Береги его, будешь беречь, он тебя не подведет.  

Роту молодых увели в казарму сдавать оружие, а строй выпускников распустили, объявив, что в 11 часов будет уже построение в офицерской форме.  

Наступил долгожданный момент превращения «гадких утят» в «белых лебедей». Пусть не белых, а зеленых, но мы себя уже чувствовали настоящими лебедями. Через полчаса в училище вдруг появилось более пятисот офицеров. Молодые не могли на себя налюбоваться, к ротному зеркалу трудно было протолкнуться. Улыбки не покидали их лиц. Неужели дождались?! Неужели все это правда?!  

И вот на плацу в последнем общем строю стоит 4-й батальон. Командир батальона зачитывает приказ Министра обороны о присвоении первичного офицерского звания и направлении на дальнейшую службу. Далее по очереди вызывают выпускников и вручают им дипломы об окончании училища и предписания с направлениями к новому месту службы. К этому времени многие успели уже узнать, куда их распределили для дальнейшей службы. Только 18 выпускников 12-ой роты получили направления в конкретные части. У остальных в предписании значилось: «ГУК, Москва». Это означало Главное управление кадров Вооруженных Сил.  

Заканчивались 50-ые годы. Армия бурно осваивала ракетную технику. В образующиеся ракетные войска требовалось большое количество специалистов. Выпускников ракетных училищ не хватало, поэтому специалистов по радиотехнике, электронике брали из других родов войск.  

Забегая вперед, нужно сказать, что те, кто попал в ракетные войска, в течение всей службы словно растворились где-то. С теми, кто попал в авиацию, встречались, хотя бы раз где-нибудь в Москве, или в академии, на вокзалах, на курортах. Но те, кто получил тогда направление в ГУК, исчезли из поля зрения навсегда.  

Я попал в число этих 18-ти. Меня направили в Горьковскую область в в/ч 23599 и выдали проездные до станции Навашино.  

Вручен последний диплом об окончании училища, и молодой лейтенант становится в строй. Звучат последние напутствия офицеров-воспитателей, и торжественное построение заканчивается. Батальон молодых офицеров торжественным маршем проходит мимо трибуны. Гремит оркестр победным маршем. В строю идут самые счастливейшие люди на земле, во всяком случае, н тогда так казалось. Строй останавливается, и вместо привычной команды: «Вольно, разойдись», звучит по-новому торжественное: «Товарищи офицеры! » Все это ново, интересно, так занимает и имеет такое большое значение.  

Молодые офицеры, сломав строй, направились в казарму. Нужно было еще сделать массу дел до выпускного вечера. Этот вечер был организован в Театре оперы и балета имени Лысенко. На него ребята пригласили своих девушек. У меня не было никого, я на вечер шел один.  

Часть выпускников после построения сразу же уехала в город. Я же остался в казарме, до вечера, делать мне в городе практически было нечего. Но мне вдруг захотелось испытать полученную свободу. Раньше никто из курсантов не смел покидать территорию училища без увольнительной. Через проходную их бы просто не выпустили. А сейчас – это другое дело. Нужно это испытать. Хотя у меня не было никаких дел за проходной, но я все же отправился в ту сторону. На проходной дежурившие там молодые курсанты при виде входящего офицера вытянулись и отдали честь. Я спокойно и с достоинством привычно вскинул руку к козырьку. Внешне я был спокоен, но внутри у меня все ликовало. Я уже офицер, мне курсанты первыми отдают честь. Беспрепятственно покинул территорию училища, прошел к трамвайной остановке, подошел к памятному месту, где чуть более трех лет тому назад я сказал себе: «Я буду учиться здесь! » Так и получилось, я сдержал свое слово. Зашел в военторг, покрутился там и купил себе зажим для галстука. И, как оказалось потом, совсем не зря.  

В офицерской форме ходить было непривычно. За три года я отвык от брюк на выпуск. Постоянная ходьба в сапогах отучила меня от ботинок и длинных брюк. Я прошелся еще по улице, и вернулся в училище. На входе мне попался старшина соседней роты. Он, как положено, первым поприветствовал встречного офицера. Это снова доставило мне несколько приятных мгновений. Точно так же, как птица, выращенная в неволе, при виде распахнутой клетки выпорхнет наружу, полетает, полетает, радуясь свободе, а потом сама же возвращается назад. Здесь привычно, безопасно и кормят. Да, кормят… Время подошло к обеду, но теперь обедать меня никто не приглашал. О своем питании я теперь должен был уже заботиться сам. Пришлось идти в офицерскую столовую. Раньше нас туда никто не пускал. Сегодня все оставшиеся в училище пожаловали туда. Повара и официантки был в панике. Чем кормить такую ораву?  

В столовой он застал немало своих однокашников. Кое-как нас там покормили. Сразу же после обеда потянуло на сон. Привычный режим давал знать о себе. Вернулся в казарму, повесил на спинку кровати новенькую офицерскую форму и хорошо вздремнул. Теперь уже команды «Рота, подъем! » уже не будет. Поднявшись, занял очередь к утюгу. Желающих погладиться нашлось немало.  

Подошло время отправляться в театр. В программе вечера вначале следовало торжественное собрание, затем силами театра давался небольшой концерт. Потом молодые офицеры со своими дамами шли в фойе театра, где были уже накрыты столы. Дальш их по программе ожидали застолье и танцы.  

Торжественную часть открыл начальник училища полковник Ушахин. Он поздравил выпускников, пожелал им успехов в дальнейшей службе и не забывать свое родное училище. Ему аплодировали стоя. Курсанты его любили. После него на трибуну поднялся командир батальона подполковник Климчук. Он произнес несколько сухих казенных фраз. В зале раздалось несколько жидких хлопков. Курсанты его не любили, они ненавидели его высокомерие и жестокость. Сейчас они с радостью демонстрировали ему свою нелюбовь. Очень по-доброму они попрощались со своим «Тещей» майором Трахуновым. Но теплее всех они прощались со своим старшиной роты старшиной Ищенко Петром Павловичем. Его любили, несмотря на его придирки и требовательность. От имени курсантов ему подарили ротный телевизор, который они покупали на свои собранные деньги.  

Потом начался концерт. Исполнялись арии из опер и несколько фрагментов из балетов. Было скучно и не интересно. Хотелось, чтобы это все поскорее закончилось и отправиться за столы в фойе.  

Все было заранее расписано, кто за каким столом сидит. Столы поставили типа классных, за ними сидело по 6 человек. На столах стояло только то, что было разрешено Министерством культуры для театров: коньяк, вино и шампанское. На столах стояло по бутылке коньяка, бутылка шампанского и по две бутылки вина. Были еще бутерброды, конфеты и фрукты. И все. Шумная компания стала занимать столики. Начали хлопать пробки шампанского. Не обошлось и без эксцессов. В помещении было очень тепло, шампанское никто не охлаждал, и оно сразу же стреляло, как только снимали проволоку с пробки. Некоторые ребята имели дело с шампанским первый раз в жизни. За соседним с нашим столом медлительный увалень Шинкарев, стал откупоривать бутылку, уперев ее себе в живот. Как только он притронулся к пробке, она тут же выскочила, и угодила в лоб сидящей напротив девушке, к тому же ее окатило с ног до головы пенящимся вином. Все дружно смеялись, но девушке было не до смеха. Ее успокаивали: не каждый день офицеры девушек купают в шампанском.  

Оркестр поиграл около часа и удалился. Дальше играла радиола. Кто-то принес с собой пластинку с входившим тогда в моду рокендролом. В училище танцевать его запрещали, но буквально не было ни одного курсанта, кто не умел бы его танцевать. Но сейчас в этом зале никто никому ничего не запрещал. И они всю свою молодую энергию вкладывали в этот танец.  

Я в тот вечер был один. У меня не было девушки, которую я мог бы пригласить на выпускной вечер. Последние полгода я встречался с Тамарой, студенткой фармацевтического института. Но наши отношения так и не перешли черту простой дружбы. За месяц до выпуска мы расстались по обоюдному согласию. И сейчас, на этом вечере танцевать мне было не с кем. Я вышел в туалет. Хотелось пить. На столах лимонад уже давно был выпит. Молодые офицеры в туалете пили воду из-под крана. Раковина была забита и полна воды с плавающими в ней окурками. Ребята, не привыкшие носить галстуки, наклонялись к крану попить и макали галстуки в эту воду. Уже у многих лейтенантов половина галстуков была мокрой и резко выделялась на фоне другой половины. Меня спасла заколка, которую я купил накануне. Вскоре мне стало скучно на этом выпускном балу, я вышел из театра, и побрел по ночному Харькову. Я прощался с этим городом. «Спасибо тебе, милый город. Здесь было много хорошего и плохого. Но хорошего было больше. Ты дал мне путевку в жизнь, сделал настоящим мужчиной-воином» – думал я, проходя по до боли знакомым улицам. Завтра я уеду отсюда. Курсантские годы закончились. Впереди меня ждет офицерская служба.  

Конец повести  

г. Клин 2016 г.