Как хорошо, что ты у меня есть.

Это был первый раз, когда я попал в больницу. Сколько мне тогда было? Лет семь или восемь, точно не помню. Но помню то, что мне было очень страшно.  

– Мама, я не хочу без тебя, – шептал я в приемном покое, пока оформляли документы.  

Я еле сдерживал слёзы, чтобы не заплакать и крепко держал маму за руку.  

– Сашенька, сынок, ты уже большой мальчик. А такие большие детки лежат в больнице без родителей, – тихо говорила мама, прижимая мою голову к своей груди.  

Я всё понимал, но я ещё никогда не оставался совсем один. Мама вроде есть, но в то же время её нет. Странное чувство не одинокого одиночества.  

– Я завтра утром приду. Как разрешат зайти, то я тут же приду, – говорила мама, когда медсестра, взяв меня за руку, повела в палату.  

– Как закончится обход, так и пустят, – пробурчала она. – И чего они так все трясутся над ними. Чай не на войну провожают.  

Я поджал губы и шёл молча. Медсестра мне не понравилась и было бы стыдно при ней расплакаться.  

– Ну вот, здесь ты будешь лежать. Завтра утром доктор придёт, осмотрит тебя. А пока раздевайся и ложись спать. Утро вечера мудренее, – сказала она и, закрыв дверь в палату, вышла.  

В палате был полумрак. Свет уличного фонаря отбрасывал причудливые тени на стенах. Я стоял посреди пустой палаты, тихо кашлял, и боялся пошевелится.  

– Мама, мамочка, забери меня отсюда, – прошептал я, уже не сдерживая слёзы.  

Вдруг раздался скрип и я заметил шевеление на кровати в дальнем углу.  

– Ты кто? – спросил я, размазывая слёзы по щекам.  

– Сашка, – ответил он и сел на кровати.  

– И я Сашка, – ответил я, садясь на свою койку.  

Сашка засмеялся и, шлепая босыми ногами по холодному полу, подошёл ко мне.  

– Есть что похавать? – спросил он, присаживаясь на соседнюю пустую кровать.  

Я отрицательно покачал головой и ответил:  

– Завтра мама придёт.  

Сашка посмотрел в окно, потом на меня, встал и пошёл на свою кровать. Он лёг укрывшись одеялом по самый подбородок.  

– Чего сидишь как истукан? Ложись под одеяло, а то ещё больше застынешь никогда из больницы не выпишут, – пробурчал он.  

Я очень не хотел, чтобы меня не выписывали из больницы, поэтому быстро накрылся одеялом и только тогда почувствовал, что я действительно замёрз.  

– А мне нравится в больнице лежать. Здесь никто не бьёт. Медсёстры все добрые. Жалеют меня. Каждый день приносят гостинцы: то апельсин, то пачку печенья, то яблоки. Ты любишь апельсины? – спросил Сашка, повернувшись ко мне.  

– Люблю, но у меня на них аллергия, – ответил я, вспомнив тот день, когда меня, обсыпанного зудящей сыпью осматривала доктор. Тогда-то она и вынесла мне приговор, что цитрусовые мне противопоказаны.  

– А я страсть как апельсины люблю. Правда нам их редко дают. Два или три раза в год, если спонсоры не жадные. Я тогда апельсин стрескаю, а шкурки под матрас спрячу. Знаешь какие они вкусные, когда высохнут, – говорил Сашка мечтательно глядя в потолок.  

А я лежал и думал, где это им так апельсины два раза в год выдают, если моя мама могла бы мне их хоть каждый день покупать, если можно было бы.  

А Сашка продолжал:  

– А здесь хорошо кормят, только мало. Мне всегда мало. Тётя Галя говорит, что у меня волчий аппетит. Тут, до тебя, лежал мальчик. Так у него постоянно тумбочка всякой едой была забита. Каждый день к нему то мама, то бабушка, то тетки какие приходили, и все с гостиницами. А он хиляк такой был, то не хочу, это не люблю. Знаешь сколько мне хавчика перепадало. А тут два дня уже кишки урчат.  

Я не мог больше сдерживать своего любопытства и спросил:  

– А к тебе что твоя мама не приходит?  

Он засмеялся, так зло, так по-взрослому и дрожащим голосом ответил:  

– Пришла бы, если бы была. Нет у меня мамки, и папки нет, и бабки нет. Никого у меня. Детдомовский я.  

Сашка замолчал и, накрывшись с головой, отвернулся к стене.  

Я тоже молчал. Я знал, что такое детский дом. Бабушка рассказывала, что там находятся дети, у которых нет родителей. Они там все живут, как в детском саду. Им никто на ночь не читает сказки и не печёт по воскресеньям пирожки с повидлом.  

Мне было жалко этих детей. А теперь один из них находился рядом со мной. Его звали так же, как и меня. Он был одного со мной роста и, наверно, одного возраста. Но у меня были и мама, и папа, и бабушка, а у него не было никого.  

Я тогда долго не мог уснуть, думая, как это жить, когда у тебя нет мамы. Когда ты знаешь, что она не придёт ни завтра, ни после завтра, ни через месяц. Мне стало жалко Сашку и я тихо заплакал.  

А утром пришёл доктор. Он сначала осмотрел Сашку и сказал:  

– Так, молодой человек, вы абсолютно здоровы. Пора на выписку.  

Сашка улыбнулся и ответил:  

– Действительно, что-то я загостился на больничных харчах.  

Потом доктор осмотрел меня и, потрепав по голове, сказал:  

– Ну, а вас я попрошу задержаться.  

За Сашкой пришла какая-то тётя и забрала его в детский дом. Он посмотрел на меня, подмигнул, и веселой походкой вышел за дверь.  

А потом ко мне пришла мама. Я смотрел на мою дорогую, любимую, родную мамочку и мне стало ещё больше жаль Сашку.  

– Мамочка, как хорошо, что ты у меня есть, – прошептал я, обнимая её за шею.  

А она целовала меня в щёки и говорила, что очень меня любит.  

Потом я ел мои любимые сырники и думал о том, что сейчас Сашка придёт в свой детский дом, залезет под матрас, и будет грызть апельсиновую корку.  

Как это всё-таки страшно быть одному на белом свете!