Как это было

Олег Вайнтрауб  

КАК ЭТО БЫЛО  

(повесть продолжение)  

За время учебы на первом курсе курсанты мы настолько свыклись с тем, что будем летать, что даже только одна мысль о работе техниками на земле была для нас унижением.  

Сразу же после построения началось брожение. Возмущенные такой несправедливостью, горячие головы тут же сели писать рапорта об отчислении из училища.  

И я уже забыл о том, что при поступлении в училище совсем не стремился летать. Теперь же, после года учебы, для меня, как и для всех моих однокашников, переход на “земной” факультет показался просто трагедией.  

Рапортам никто хода не давал, нам объявили, что даже рассматривать их не будут, а если кто-то уж очень будет настаивать, то его переведут в солдаты, но в срок службы этот год в училище засчитываться не будет. И огромное количество написавших рапорта на следующий день забрали их. Непреклонным в нашем отделении оставался только Юрка Тютин. Он всю жизнь мечтал летать, и его не устраивало будущее, которое ему теперь готовили. Не мытьем, так катаньем он старался добиться отчисления из училища. Быть выгнанным за нарушение воинской дисциплины не хотелось. Так ненароком можно попасть и под трибунал. Тогда он решил добиться отчисления по неуспеваемости. Но и здесь его предупредили, что ему не удастся скрыть свою учебу в ХВАУСе при поступлении в летное училище, а отчисленного за плохую учебу туда его вообще не примут. Итак в результате все остались на своих местах.  

“Летные” предметы теперь из программы исключили, а включили чисто “технические”. Поначалу курсантам очень не хотелось изучать эти ненавистные предметы, но потом втянулись, понимая, что по окончанию училища они получат прекрасную специальность, а в случае увольнения из армии смогут работать в радиомастерских, телеателье и прочих организациях, где требуются грамотные специалисты, знающие радиотехнику. В конце концов, не об этом ли мечтал я при поступлении в училище?  

Одним из таких «технических» предметов была «Техническая эксплуатация» – ТЭ. Скучнейший предмет, особенно для тех, кто еще даже не видел военного аэродрома и стоянок самолетов. Курсанты изучали НИАС (Наставление по инженерно-авиационной службе). Преподавал этот предмет подполковник Абрамов. Талантлевейший педагог. Даже такой сухой и скучный предмет он сумел подать его интересно. Свою лекцию он перемешивал анекдотами и шутками. Запомнился такой случай. Идет лекция. Подполковник монотонно читает:  

– Противопожарное оборудование стоянки самолетов включает в себя: пожарные щиты, установленные на расстоянии…  

Курсанты после бессонной ночи в хознаряде на кухню под его монотонное чтение буквально засыпают. И вдруг слышат в лекции что-то неожиданное. Тем же голосом лектор продолжает:  

– … Еду я вчера в переполненном трамвае. Рядом со мной стоит девушка, а лицом к ней курсант. На груди у девушки приколот значок в форме самолетика. Курсант внимательно смотрит не него. Девушка, польщенная вниманием курсанта, спрашивает: «Вам понравился самолетик? » Он отвечает: «Нет, аэродромчик».  

Курсанты вмиг проснулись, заулыбались, а преподаватель далее тем же голосом:  

– Так вот. Противопожарное оборудование стоянки…  

Благодаря таким включениям в лекцию, сама лекция хорошо запоминалась.  

Преподавал нам ТОР (Теоретические основы радиотехники) майор Эпштейн, человек с очень маленьким ртом, от чего во время разговора на нижней его губе появлялась слюна, и ужасной скороговоркой. Мы просто не успевали за ним не то что конспектировать, а даже воспринимать то, что он нам объяснял. Но преподавал он свой предмет толково, от него мы получили глубокие знания. И, забегаю вперед скажу, что мне они очень помогли, когда я потом учился в институте.  

Но он был одним из немногих преподавателей, которым не пришлось участвовать в войне. Он пришел в училище из академии и, так сказать, «не понюхав пороху». Не знаю как была поставлена в академии стрелковая подготовка, но майор пользоваться оружием совсем не научился. Мы оказались случайными свидетелями этого.  

Наше отделение после обеда сняли с самоподготовки и направили в оцепление тира во время стрельб офицерского состава. Тир представлял собой углубление, практически ров глубиной около метра, длинной немногим более 100 метров, шириной метров десять и с высокими брустверами двухметровой высоты. В этот день шла командирская подготовка, и в тире стреляли офицеры училища, в основном, преподаватели. Нам поставлена была задача находится на брустверах и не допускать посторонних в целях безопасности во время проведения стрельб. С нашего места хорошо было видно все, что делается внизу в тире.  

Это нас во время изучения правил обращения с оружием учили, как нужно вести себя на огневом рубеже, и очень строго требовали соблюдения мер безопасности. Сами же офицеры этих правил не придерживались. Как говорил я уже выше, большинство из них прошло войну и обращение с оружием у них было делом привычным. Вот вместо того, чтобы по несколько человек выходить на огневой рубеж и производить стрельбу из пистолетов по команде руководителя стрельбами, они стояли полукольцом группой человек десять на расстоянии 25 метров от мишеней и по очереди, передавая друг другу пистолеты, палили по мишеням.  

Дошла очередь стрелять майору Эпштейну. Ему передали заряженный пистолет. Он опустил пистолет вниз, передернул затвор, дослав первый патрон в патронник и инстинктивно нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел, пуля ушла в землю у его ног. Он не ожидал этого и с недоумением начал поворачиваться к офицерам, стоящих сзади него, с немым вопросом: почему это?. И при этом он, поворачиваясь, продолжал нажимать на спусковой крючок, посылая пулю за пулей в землю. Вы бы видели, как все офицеры, стоящие позади него в мгновение ока стали карабкаться на брустверы, кто бегом, кто на карачках. А майор продолжал стрелять, пока у него не закончились патроны и затвор не остановился в заднем положении. Он стоял в недоумении. Весь его вид выражал вопрос: почему это он так сам стреляет? Из-за брустверов стали выглядывать офицеры, и убедившись, что у стреляющего закончились патроны, стали спускаться вниз. И мы, стоящие сверху в оцеплении на брустверах, услышали столько эпитетов в его адрес, да, таких, каких я здесь повторять не буду.  

Во время учебы на втором курсе вышел приказ Маршала Советского Союза тогдашнего Министра Обороны Жукова Г. К. о введении в армии обязательного физчаса вместо получасовой зарядки. Это мы почувствовали сразу на себе. Раньше было выведут отделение на стадион, пробежишься пару кругов, поболтаешь руками и ногами, делая вольные упражнения, поболтаешься на перекладине да прыгнешь пару раз через коня или козла, вот и вся зарядка. А тут ввели этот физчас. В понедельник кросс 5 километров, во вторник работа на снарядах, среда – кросс 3 километра, четверг кросс 5 километров, пятница – снова работа на снарядах, а в субботу опять кросс 3 километра. По началу было очень тяжело, особенно когда кросс назначали с полной выкладкой (шинель и противогаз) и оружием. Потом привыкли, бегали, как лоси. В увольнении, если остается до вечерней поверки полчаса, а ты еще в городе, и нет трамвая – не проблема, эти шесть километров преодолеем бегом. И по вечерам воскресенье в половине десятого на улице Клочковской в Харькове можно было услышать топот десятков сапог с металлическими подковками. Это курсанты бегом возвращались из увольнения.  

Введен был этот физчас где-то вначале года. Потом в апреле нам его заменили подготовкой к параду на 1 мая. А там был вскоре отпуск, потом сняли Жукова, и этот физчас отменили. Но он сыграл для нас положительную роль, мы хорошо укрепили свое здоровье и любой кросс уже не представлял для нас трудности.  

Так прошел весь 1956 год и половина следующего. Близился отпуск после второго курса. Я уже написал родителям, что вначале сотпуска собираюсь посетить деда в Малой Виске. С дедом у нас были особые отношения. В последние годы войны и первый год после победы дед мне заменял не только отца, но и даже мать. Он был строг, суров, но справедлив. Он нежно любил внука, хотя это не мешало ему держать меня в строгости и наказывать, порой даже физически. Я тоже любил деда и относился к нему с большим уважением, хотя и долго дулся на него за его женитьбу, в результате чего я вынужден был уехать из Виски. Но потом, повзрослев, простил это деду. Иван Иванович всегда верил в то, что из меня получится хороший человек. Он считал, что я еще никак не проснулся от детства. Дед писал мне в училище, интересовался делами. Я подробно описывал ему свою армейскую жизнь. Тогда дед решил написать командованию училища. В письме он описал военные традиции семьи, и попросил сообщить ему, как учится его любимый внук. Командование не пожалело добрых слов о своем воспитаннике и направило благодарственное письмо деду за воспитание такого внука. Дед с удовольствием копию этого письма прислал мне. Многое, как оценивал я потом, было сказано авансом в мой адрес, но все же было приятно, что дед получил удовольствие, читая это письмо. Ведь он считал, что сыграл немалую роль в воспитании внука. Иван Иванович писал, что очень скучает по внуку, и очень хотел бы его увидеть в военной форме. Я решил уважить просьбу деда.  

И вот сдан последний экзамен за второй курс, получены отпускной билет и проездные документы. Поезд Новосибриск – Одесса увозит меня в родные места, где я не был уже более трех лет. Приехал я в Виску, но жить в доме деда не стал, уж больно ненавистна была мне эта Катька, как ее называли все мои родные. Остановился у своего закадычного друга Павла, с которым связывала нас дружба со второго класса. Павел поступил на механический факультет Белорусского политехнического института, окончил уже третий курс и сейчас был дома на каникулах. Родители Павла встретили меня радушно и гостеприимно. Друзья после долгой разлуки не могли долго наговориться.  

На следующий день я решил посетить деда. Время выбрал так, чтобы не встречаться с Катькой, которая была на работе. Иван Иванович уже несколько лет не работал, был на пенсии. Ему уже перевалило за семьдесят, и стоять по несколько часов у операционного стола у него просто не хватало сил. К тому же, его уже много лет мучил ишиас, а в последние годы боли уже стали непереносимые. Теперь он постоянно находился дома, по возможности занимался садом, и очень скучал без общения. Шесть десятков лет он привык вести активный образ жизни, и теперь вынужденное безделье угнетало и давило его. Приезд внука был для него большим событием. Он увидел насколько я повзрослел и возмужал, ему было приятно, что я становлюсь все больше похожим на их, сисмеевскую породу.  

А теперь я отметил, как за это время сдал дед. Гордый, строгий его взгляд как-то померк. Голос прежде властный и твердый, теперь стал тихим и заискивающим. Спина согнулась под тяжестью лет и жизненных невзгод. Он весь поник и как-будто стал меньше ростом. Со слухом и тогда у него были проблемы, а теперь стало еще хуже. Приходилось буквально кричать ему на ухо.  

Незаметно в разговорах и воспоминаниях пролетели 4 часа. Уходил я от деда с чувством боли и горечи. В этих чувствах было все: и сочувствие к родному человеку, столько сделавшему для меня, и тоска по прерванному детству в этом гнезде, и ностальгия по прошлому. Я еще тогда не знал, что виду деда живым в последний раз. Но молодости не свойственно грустить и долго помнить грустное. Вскоре мои мысли переключились на другое.  

К концу дня я сказал Павлу, что хотел бы навестить Виолетту. Друг вызвался меня проводить. По дороге я ему рассказал обо всем, что касалось моего увлечения Виолеттой, и что потом произошло после ее письма. Я рассказывал ему какие нежные письма писала она мне, какую надежду она мне подавала. Тактичный друг попытался мне намекнуть, что моя девушка стала уже далеко не той, какую я знал 3 года назад. В тот год, когда она вернулась в Виску после неудачного поступления в медицинский институт, она встречалась с Виктором Белкиным, и в общем-то вела далеко не безгрешный образ жизни. А Виктора знали все. Уж он-то своего никогда не упустил бы. Приехал он в Виску из большого города лет пять назад, в то время, когда я еще был там. Его самодовольный наглый вид раздражал не только учителей, но и одноклассников. На язык он был остер, и вел себя нагло с ребятами и с девчонками. В нем чувствовалась какая-то независимость и необузданная дикая мужская сила. А это нравилось девчонкам, и они к нему буквально липли.  

Я слушал его в пол-уха, мне просто не хотелось верить в то, что мой кумир, мой идеал, эта святая девушка, могла серьезно связаться с таким поддонком. Очевидно, это были просто наговоры, сплетни, ничем не обоснованные.  

Так за разговорами мы незаметно подошли к ее дому. Вот и знакомый двор, знакомое крыльцо. Сколько раз я в своих мечтах и снах оказывался у этого заветного крыльца. И вот, наконец, это произошло. Друзья постучали. У меня бешено забилось сердце, когда за дверью раздались знакомые шаги. Дверь распахнулась и на пороге показалась ОНА. Я стоял за спиной Павла, несколько прикрытый дверью, так что она увиділа меня не сразу.  

– Здравствуй, Павел. Хорошо, что ты зашел. Проходи в дом.  

И в этот момент она увидела меня. Глаза на мгновение вспыхнули тревожно и радостно, но она быстро взяла себя в руки.  

– Здравствуй, Вадим! Как я рада, что вы зашли, ребята. У, как ты изменился, Вадим. Знаешь, а тебе форма идет.  

Пока девушка говорила, я с жадностью вглядывался в ее лицо, искал знакомые черты, знакомый взгляд, знакомое выражение лица. Все это было, но она изменилась. Изменились прическа, волосы она обрезала и выкрасила уже совсем в белый цвет. Фигура пополнела и вся она стала какой-то более женственной. Я твердо решил взять себя в руки, вести себя сдержано, ничем не выдавать своих чувств, по возможности, дать понять ей, что я до сих пор обижен на нее за то письмо, прервавшее нашу переписку надолго.  

В дом мы не пошли, сидели и болтали на лавочке возле дома. Я захватил с собой фотоаппарат, и мы фотографировались поодиночке и попарно. В ход пошла авиационная курсантская фуражка. Она шла всем, особенно хорошо смотрелась в фуражке девушка. Скорее всего, ей бы очень пошла военная форма. Невольно я продолжал любоваться ею. Какы бы я не обижался на нее, но все-таки это же была она, моя любовь и мечта.  

Закончив фотографироваться у дома, друзья решили прогуляться в сторону яра, прежде наше любимое место для прогулок. До яра было совсем недалеко, минут пять-семь ходьбы. Несколько минут пути вдоль больничного забора и ты уже на месте. Вешние воды и дождевые потоки веками продолжали свою разрушительную работу, размывая глинистый грунт, промывая глубокий каньон, и все больше удлиняя его. С годами его края становились более пологими, обрастали травой и кустарником, а в месте, где вода низвергалась с двадцатиметровой высоты, краснела на солнце свежая глина. Вешние воды стекали с полей, и собираясь в ручьи, текли к каньону и по дну его несся мощный мутный поток, впадая в реку Высь. Такие пологие каньоны на Украине называют ярами. Вот такой яр и был недалеко от дома Виолетты. Мы любили эти места. Здесь чудно пахло чабрецом, на мягкой траве можно было хорошо посидеть, а при необходимости уединиться за одним из его поворотов. Сразу же за яром начиналась редкая для этих мест лесопосадка. Она представляла собой искусственную лесную полосу, шириной метров тридцать, огораживающая колхозный сад. В этой степной местности эта лесопосадка заменяла людям лес. Это место всегда манило людей, а особенно молодежь. Поэтому ничего удивительного не было в том, что молодые люди направились погулять именно сюда.  

(продолжение следует)