Как это было

Олег Вайнтрауб  

КАК ЭТО БЫЛО  

(повесть продолжение)  

Наступил последний решающий день 12 августа. В небольшой уютной аудитории собралась группа. На сей раз не годились ни книги ни шпаргалки. Вошла преподаватель русского языка одной их харьковских школ. Как обычно, старший доложил ей о прибытии группы на экзамен. И все началось сразу с места в карьер.  

– Взяли листки, в правом верхнем углу написали номер группы, свою фамилию, инициалы и дату.  

– Все написали? Тогда начали.  

Диктовала она быстро, внятно и достаточно четко. Хорошо угадывались знаки препинания. Вадим писал легко, но вдруг в памяти заело. Почему-то в слове “Петербург” он вдруг засомневался, после буквы “П” буква “е” или “и”? Предательски память подсказала слова Маяковского: “Ленин приехал в Питер... ” Так и написал “и”. Диктант длился минут двадцать. Дочитав последнюю фразу, преподаватель сразу же скомандовала:  

– Дописали? Сложить листки на край стола. Старший, собрать работы. Ни на какую проверку времени не даю. Что написали, то написали. Встали, все свободны.  

Через час в этой же аудитории начнется экзамен по литературе. Ребята отдыхали в курилке во дворе возле учебного корпуса. Они любовались как четко и слаженно подходили на занятия классные отделения старшекурсников. Они уже научились различать курсантов второго и третьего курсов. Курсанты второго курса только что вернулись из отпуска и получили новое обмундирование х/б гимнастерку и брюки. Третий курс донашивал свое старое обмундирование. Оно выцвело и выгорело от солнца и стирок. В то время считалось особым шиком стирать свое х/б так, чтобы оно становилось почти белым. Новички с нескрываемой завистью в глазах смотрели на счастливых, по их мнению, курсантов, которым оставалось только сдать выпускные экзамены и надеть заветные лейтенантские погоны. Но для них это было все еще так далеко впереди. А пока им предстояло преодолеть последний рубеж.  

Экзамен начался в 11 часов. К этому времени были проверены уже все диктанты и выставлены оценки. Я сдавал экзамен в первой пятерке. Билет состоял всего из двух вопросов: образы офицеров в романе Л. Н. Толстого “Война и мир” и отрывок из поэмы Маяковского “Хорошо”. Вопросы были легкими и почти не требовали подготовки. “Войну и мир” я проработал хорошо и начал свой ответ строить распространенно, показывая глубокие знания материала. Но преподаватель не дала мне особенно распространяться, стала задавать конкретные вопросы. На них отвечал легко и свободно. Отрывок поэмы Маяковского читал с выражением. В школе участвовал в самодеятельности и не раз выступал с художественным чтением перед большой аудиторией и поэтому мой ответ на экзамене произвел хорошее впечатление. Пока читал отрывок, преподаватель достала мой листок с диктантом. Заглянув в него через ее плечо, увидел там четверку и одну ошибку в слове “Петербург”.  

За последний экзамен поставили пятерку. Итак, теперь все. экзамены сданы. Все, что от меня зависело, я сделал. Группа вернулась в палатки. Делать больше было нечего. Теперь готовиться уже было не нужно. Мандатная комиссия еще через три дня. Те из ребят, кто сдал экзамены неплохо, просто ждали, предвкушая победу. Те же, кто получили двойки, ждали с тревогой и надеждой. Поговаривали, что берут даже с двумя двойками, но с летным здоровьем.  

Целыми днями ребята валялись на своих тюфяках с уже протертой соломой или загорали на стадионе в ожидании очередного обеда или ужина.  

Теперь, когда экзаменационные тревоги были уже позади, мне припомнился мой сон накануне поступления в училище. Снилось мне, что я нахожусь в толпе ребят, пытающихся преодолеть каменный забор чуть повыше человеческого роста. А сверху по нему ходят какие-то люди и наступают им на руки, не давая подняться наверх и перелезть через забор. Кое-кому это все же удается. И когда я пытается это сделать, какой-то человек наверху говорит другому: “ Этот пусть лезет”. И яочутился на другой стороне. Что было за тем забором, я не помню, но помню, что очень туда стремился. И вот этот сон оказался для меня вещим.  

За эти дни ожидания своей участи мне удалось встретиться со своим земляком Владимиром Самариным, который в этом году уже выпускался. Когда- то они учились в одной школе, только Владимир был на три года старше. А увидел я его в строю, когда его отделение шло по территории училища. Вдруг в строю выпускников мелькнуло знакомое лицо. Долго я рылся в своей памяти, прежде чем меня осенило – это же Вовка Самарин. Встречались мы в радиокружке при городском Доме пионеров. Но это все было еще в прежней школе, еще до того как мои родители переехали на новое место. Значит, мы не виделись уже добрых четыре года.  

Владимир порядком подзабыл уже меня, но тем ни менее, был рад нашей встрече. Нигде так, как в армии, приятно встретить своего земляка, даже если ты его не знал лично до этого. Всегда в разговоре найдутся общие знакомые. И такая встреча всегда, как свидание с родиной или свидание с детством.  

Старший товарищ рассказал младшему очень много интересного, и к сожалению, развеял некоторые мои иллюзии о будущей курсантской жизни. Подробно рассказывать не стал – поживешь, все узнаешь сам. Через две недели у Владимира начинались выпускеые экзамены. Он только что вернулся из стажировки. Они летали стрелками-радистами на Ил-28. Поведал много интересного из летной жизни боевого полка. Я слушал его с открытым ртом. Владимир не одобрил выбора Вадима – стать командиром радиовзвода. Если уж носить авиационные погоны, то летать в небе обязательно. Он считал, что начальник связи авиаэскадрильи куда более интересная и романтическая специальность. Его слова не поколе бали мое решение, но все же в душе появилось какое-то сомнение.  

Несколько дней до мандатной комиссии ребята провели в отдыхе и развлекались, кто как мог. Любимым занятием были всяческие розыгрыши, порой грубые и даже жестокие. Я не был сторонником жестокости, но подшутить над товарищами любил, и часто сам был заводилой таких развлечений. Чаще всего спящего мазали зубной пастой или привязывали за что-нибудь к палатке. Один раз даже удалось вынести из палатки спящего вместе с матрасом на улицу и только утром он это обнаружил.  

Благодаря своему чуткому сну мне удавалось избегать подобных розыгрышей над собой. Практически невозможно было подойти к мне спящему, чтобы я это не услышал. И вот как-то утром перед подъемом, когда отдохнувшие за несколько дней безделья ребята лежали и тихо переговаривались между собой, а остальные еще дремали, решили подшутить и надо мной. Я продолжал дремать чутким предрассветным сном. Шум тихих разговоров не мешал сну. Но вдруг все разговоры стихли разом, и стало как-то тревожно и непривычно тихо. И среди этой тишины стали слышны шорох соломы и чье-то усердное сопение. Не открывая глаз, через ресницы осторожно осмотрелся. К изголовью моей постели приближался Юрка Бештейнов с отрытым тюбиком зубной пасты. Ладно, пусть паста, это не опасно, – подумал я. Я даже слегка запрокинул голову и приоткрыл рот, как будто во сне и немного отвернул голову от непрошеного гостя. Юрке пришлось наклониться надо мной, чтобы выдавить содержимое тюбика мне в рот. Делал это он с наслаждением, высунув от удовольствия язык. Ребята приподнялись на своих матрасах, ожидая развязки. Но развязка получилась самая неожиданная. Все ждали, что я сонный вскочу и начнет плеваться и размазывать пасту по лицу, как обычно до меня делали многие. Но вместо этого, когда почти все содержимое тюбика оказалось во рту, я как бы во сне сочно выплюнул его, и резко повернулся на бок, изображая спящего. Плевок пришелся точно в нос нападавшему, и был таким неожиданным, что Юрка схватился рукой за нос, и размазал всю пасту по своему лицу. Грохот смеха чуть не снес палатку. От него проснулись две соседние палатки, и даже к ним заглянул дневальный. Обиженный Юрка сразу полез в драку, но ребята его остановили: спящего не тронь, сам виноват.  

Более жестокую шутку устроил Одинцову Якутин, который его, так же как и я, весьма недолюбливал. А шутка эта называется “велосипед”. Заключается она в том, что спящему человеку между пальцев ног осторожно закладывают полоску бумаги, и поджигают ее. Спящий просыпается от боли и начинает судорожно мотать ногами. Здесь и страх и испуг и непродуманные действия. Окружающие весело смеются, а потерпевшему конечно не до смеха. При этом серьезных ожогов получить нельзя, так как бумажка узкая и тонкая, а кожа на ногах, как правило, достаточно толстая. Но, в общем-то, вещь для потерпевшего неприятная.  

Обиженный Одинцов отплатил Якутину на следующее же утро еще более жестоко. Как уже говорилось раньше, Якутин ходил в вечно рваных носках и трусах и во время сна “светил” своими мужскими достоинствами. Этим и воспользовался Одинцов. Взяв длинную нитку, он сделал из нее петлю, и через дырку в рваных трусах тихонько накинул ее на мошонку спящего Якутина. Другой конец нитки он привязал к чьему-то ботинку 45 размера и тихонько поставил на грудь спящего перед самым его носом. Потом легонько, как бы невзначай, толкнул его. Проснувшись, и обнаружив на груди своей чужой ботинок, он резко выругался, и с размаху швырнул ботинок на улицу через раскрытую дверь палатки. Ботинок, пролетев полпути, резко дернул нитку, привязанную к интимному месту спящего. Раздался громкий вопль. Это от боли взвыл Якутин. Все свидетели этого события катались от хохота, а пострадавший до самого завтрака зашивал свои трусы.  

Наступило 15 августа – день мандатной комиссии. В этот день мандатную комиссию проходило сразу несколько групп. Двадцатая группа была одной из первых. Комиссия проводилась в первом корпусе, главном корпусе, где находился штаб училища, и где было Знамя части. Возглавлял комиссию сам начальник училища полковник Ушахин. Он сидел в своем большом кабинете, а члены комиссии сидели за столами по обе стороны от стола начальника. Вызывали по одному. Входящий докладывал, зачитывалось его личное дело, присутствующие задавали ему вопросы, и председатель комиссии принимал решение.  

Наступила очередь и моя. Я вошел в кабинет и четко отрапортовал. Впервые я видел начальника училища. Это был грузный полковник лет пятидесяти пяти, небольшого роста с крупным лицом, на котором как-то неуместно громоздились очки. На его груди было много боевых орденов и медалей. Надо отметить, что шел 1955 год, и всего десять лет прошло после войны и большинство офицеров училища воевали на фронте, имели боевые ордена и медали. А это высоко ценилось и их коллегами и особенно курсантами.  

Полковник поверх очков взглянул на вошедшего, взял в руки его личное дело и начал читать вслух.  

– Аттестат без троек. Экзамены сдал с одной четверкой по русскому языку. Годен к летному обучению. – читал председатель комиссии и вдруг, взглянув на рапорт кандидата резко спросил:  

– Почему на “КРВ”? Почему не хочешь летать?  

Я замялся, потом начал неуверенно:  

– Я плохо переношу полеты. Хочу служить на наземных радиостанциях.  

– Ерунда все это! Пойдешь на “АЭ”? Если да, значит, зачисляем, если нет – отчисляем. Ну, как?  

И полковник взял ручку и выжидательное посмотрел на кандидата. Я задумался. Сейчас, уже много лет спустя, вспоминая эти мгновения, до меня дошло, что меня просто “брали на пушку”. Никуда бы не отчислили с такими знаниями и здоровьем. Просто нужно было стоять на своем. Но я не выдержал и поддался.  

– Зачисляйте. – хмуро согласился я.  

Полковник подвел итог:  

– Вы зачисляетесь на первый курс на факультет со специальностью “Начальник связи авиаэскадрильи”. Вопросы есть?  

– Нет.  

– Идите!  

– Есть.  

Вышел я из кабинета начальника училища с радостью и тревогой. Я уже зачислен! Я уже курсант! Главные тревоги позади. Факультет, правда, не тот, но там будет видно. Жизнь покажет.  

Зачисление на первый курс означало для курсантов автоматический перевод в “белый” карантин, хотя юридически они еще не являлись курсантами. Курсантами они станут только после приказа Министра Обороны, а для этого еще должно было пройти определенное время. Да и в казармах им пока жить было негде. Третий курс, выпускники, еще сдавали экзамены, выпуск намечался только в начале октября. А до этого времени оставалось еще недели три. Но уже “белый” карантин приносил им значительное улучшение жизненных условий. Несмотря на то, что они пока продолжали жить в палатках, условия содержания их изменились. Во-первых, их уже переодели в военное обмундирование, пусть пока в б/у (бывшее в употреблении). Во-вторых, они уже спали на кроватях с ватными матрасами, простынями и одеялами. Кровати стояли по 4 в ряду, и на каждые две кровати была тумбочка. В-третьих, их уже кормили не по 5-ой солдатской норме, а по 9-ой курсантской. Значит, на завтрак им уже давали белый хлеб с маслом и кусочек сыра. Обо всех этих благах они мечтали все время в “черном” карантине. Ведь там кормили куда хуже. Бывало на ужин давали по два огурца, одному помидору и кружку чая с черным хлебом. Постоянно хотелоь есть. В военторговский магазин ходить запрещалось, а больше нигде еды купить было негде.  

Палаточный городок “белого” карантина находился рядом с “черным”, но отличался исключительным порядком, чистотой и новыми палатками. Дорожки между палатками были чисто выметены и посыпаны светлым песком. У командной палатки стоял дневальный у тумбочки с телефоном. В каждой палатке было уже электрическое освещение. По сравнению с “черным” карантином это было уже значительным прогрессом.  

(продолжение следует)